Хроника сумерек. Au Revoir

AU REVOIR

 

Предавшаяся Исупову ночь уничтожила в нем последнюю веру, которую он еще не отказывался исповедовать – веру в последовательность Начала и Конца. Разве не к нему сначала пришло спасительное откровение, а уже потом неутолимое отчаяние? Разве не он, уже отрекшись от сути себя, совершил предназначенное лишь одному избранному из всех прошедших по земле человеческих и сверхчеловеческих существ. Разве не ему – Поэту и Философу Пришествия судьба позволила лишь такую примитивную и механическую распахнутость души, как убийство. Разве, подтолкнув этим убийством к пропасти конца, он не подарил этой стране начало надежды?

Почему взбесившийся дьявол насыщенного морем позднеоктябрьского снегопада так замкнут с ним и неприветлив и задумчив, но все же так неотступен во всплесках костров распластанных крыльев революций? Неужели потому, что к вымазанному кровью пролету моста только знающий останется неравнодушен, а знающих мало и они будут надолго утрачены в серости? Ибо что по сути сделал Исупов, как не подменил цвет застилающей Россию тьмы с черного на серый, с ночи на сумерки, с навсегда на надежду.

И каким усилием он этого добился! Как хрупка и хрустальна судьба на грани стремления в будущее и возврата во вчера. И как трудно выбрать – где завтра и где вчера, выбрать, когда загублено все, что помнил он раньше о воле, самосохранении и любви. Когда только жалость к себе наделена присущей крови и дождю энергией спасения. Впервые ненужная жалость...

Почти лишенное самосознания, растворенное в простирающихся сумерках, существо Исупова купалось в мокром снегу, липнущем на лицо, и перед ним раскрывалась невероятная сила ничтожного действия, которое он совершил. Скупой монетой взаимной безжалостности он расплатился с тем, кто поднялся в его мир из преисподней.

Поэтому князю было плевать на мечущихся белых демонов, раскачивающих мост и всю вселенную над головой и под ногами, плевать на вечную ненависть к нему всего имеющего темный цвет и каменный запах, ему было плевать даже на липкие ночи, которые навсегда останутся для него неспокойными, плевать на маячившего у него впереди душераздирающего Антихриста бессмертия. Ему было плевать даже на собственную душу, не нужную ни светлой ни темной половинам имеющего власть судить мироздания, – он был рад вечно скользить по абсолютной грани, где нейтрализуется и утрачивается цвет.

Он жалел лишь о том, что человечеству никогда не понять прелесть единственного истинного цвета, начисто лишенного примесей чужеродного – цвета бесцветия. А он – Исупов, символ абсолютности, суть и воплощение бесцветия, не зараженного ни белым, ни черным, ни каким там еще, имеющим обыкновение тускнеть, стираться и обращаться в противоположность. Исупов парил в своей абсолютности. Для себя он был доволен ее пустотой, для других – помнил другое.

Купающийся в желтке вновь обретенного солнца Петербург гладким каменным языком пил поверхность залива. Стекла, купола, речные рукава и каналы города сливались с морем в одно гигантское распластанное зеркало, в воронке которого восходящие потоки отраженного света были так сильны, что уносили душу ввысь – к заатмосферным синим цветам.

Затопленный чувством будущего, оставив душу на волю восходящих потоков света, князь Исупов стоял на палубе, облокотясь на перила, и обнимал тонкую талию смеющейся красавицы Натали. Она была ярким цветком этого невероятного дня и наполнена такими сладкими обещаниями, что губы Исупова дрожали, когда он ловил ее носимые ветром волосы.

Кожа и глаза Натали пахли Европой, куда уходил их корабль. Шла весна тринадцатого года и ни что в России, кроме изломанного зрачка князя Исупова, не предвещало близость февральских могилевских сумерек, когда дрожащая рука последнего самодержца выведет безнадежность на бледном листе отречения.

«Да поможет Господь Бог России!»

РОССИЯ...