Flash-версия сайта доступна
по ссылке (www.shirogorov.ru):

Карта сайта:

Сын погибели. О том, что случайность стоит коварства

О том, что случайность стоит коварства

 

Выпроводив Басманова и не найдя Бельского, царевна вернулась в гостиную. Вид накрытого к свиданию стола, всех этих закускок, сладостей и вин, вызвал у нее всплеск неровного, судорожного смеха. «Над собой? – Ксения швырнула на стол пистолет. – Над собой!» До чего же она опустилась, угощением и ласками соблазняя нелюбимого любовника?!

Царевна вспомнила ту глупенькую девочку, которая была уверена, что все принцы мира, как в сказке, будут мечтать о ней, лишь взойдет отец на престол. Вспомнила, и смех ее сменился слезами. Чтобы не зарыдать в отчаянии, не завыть как полоумная, Ксения до крови закусила губы, подумала о другом: «Поедет Басманов спасать или предавать?» Теперь она была уверена, что Петр встречался с Бельским, что, как жемчужины в ожерелье, их намерения нанизаны на общую нить предательства. Самозванец не может побеждать в одиночку. Это – обширный заговор, в который вступают все новые и новые заговорщики, подобно тому, как круги расходятся по воде от брошенного камня. Теперь – Бельский. Где Богдан – там измена. Но победа изменников - в тайне, во внезапности. А их намерения прозрачны: Басманов склонит войско к предательству, Бельский поднимет за самозванца столицу... Неужели в их глазах настолько беспомощен ее отец, так низко пала власть Годуновых?!

Мысли Ксении погрузились в излюбленное занятие – выслеживание скрытых человеческих происков, разоблачение невидимых связей и невысказанных желаний... Рассеянно, она наполнила позолоченный кубок мальвазией из прекрасной бутылки, так восхитившей ее любовников, подняла его, поиграла. Ей нравилось, как растекается по стенкам темное густое вино. Запах виноградников и теплых южных морей, где однажды она мечтала побывать... Ксения втянула его, широко раздувая ноздри, поднесла кубок к губам... но пригубить не успела. За спиною ей послышался шорох. Наверное, Бельский вернулся. Затаился на лестнице, чтобы не присутствовать на жутком представлении, и вернулся.

– Ничего не случилось! – Не оборачиваясь, объявила она.

– Напротив, случилось страшное! – Откликнулся вошедший.

Полумертвая от внезапности, с трудом унимая дрожь, чтобы не расплескать вино, Ксения опустила кубок. Отец! Он положил ей на плечо ладонь.

– Измена поразила сердца. Совесть иссякла в мире и благодарность пересохла. Бельский – неисправим... Но Басманов! Коварство и верность уравнялись в предательстве... Люди любят только мертвых и убивают, чтобы полюбить. Цари любят подданных, преданных мечу и разорению. Так любил свой народ Иоанн. Подданные любят царей лежащих в могиле. Так любят Иоанна, Феодора, Димитрия. И от меня хотят, чтобы я убивал их и сам был убит. Тогда полюбят!.. Я слышал все, что было у тебя с Бельским и Басмановым. Ты опрадала мою уверенность! Но Бельский? Но Басманов? Где разум, где преданность, где вера? Лишь змеиное тщеславие. Кому доверять? Некому... Твоей матери? Годуновым? Но они знают одно: убивать, убивать, убивать... О, слепцы!

Царевна обернулась. Стиснула в ладони холодные, влажные пальцы отца. По глазам его было заметно, с какой жуткой внутренней болью приходится бороться. Не с телесной, нет. Словно в наказание Господь унял все его хвори, и Борис вновь почувствовал себя неутомимым, так же как прежде, когда прыгал через три ступени по лестнице власти. Плоть воспряла, но боль овладела душой. Предчувствие неотвратимого поражения. Словно Борис видел, как будут годами глумиться над его прахом, и столетими – над его именем. Что на все языки оно будет переводится: «Царь-Ирод. Властолюбивый детоубийца.»

«Весною жди измены на себя: на живого и мертвого!»

Борису вспомнилось страшное пророчество Железного Колпака и на желтом восковом лице его выступили крупные капли пота. В ярких огнях свечей, они показались Ксении кровавыми. Как у Христа, молящего Отца в Гефсиманском саду: «Да минует меня чаша сия!..»* За это лицо, ни за что другое, Ксения, не пройдет и года, так страшно отплатит Басманову и самозванцу.

– Батюшка, а где Бельский? – Спросила внезапно царевна.

Борис вскинул брови, удивившись ее вопросу.

– Мы провернули с ним сделку. Он тихонько уступил мне место за потайной дверкой. Я – выпустил его из дворца...

– Я не о том, батюшка. Мне понятен Басманов: едет к войску, чтобы увлечь в предательство своей известностью и властью воеводы. Но Бельский? Где в заговоре его место? Совратить столицу? Мы знаем не все...

– Почти все! Богдан, как всегда, оставил себе место паука в паутине. Измена в войске, бунт в столице. Но главное – Марфа Нагая. Богдан взялся получить с нее признание, что царевич жив, что расстрига – подлинный Димитрий! И тогда, они надеются, зашатается государство и я покачусь с престола как полено... Они забыли, что цари не уходят легко: Василия Темного – вон – татарам предали в плен и ослепили, дважды лишали венца. Но он возвращался и торжествовал.* Ибо правда! Ее ни чем не умалить! Завтра устроим, как советует патриарх: гроб Димитрия перенесем в Архангельский собор, чтоб все увидели его прах, и Нагую привезем, чтобы Москва убедилась – сын Грозного мертв, украинский вор – самозванец! Быть может, у мощей мальчика случатся чудеса – его объявят святым. Подкидыши святыми не бывают... А потом я, как Иоанн, буду говорить с Лобного места. О вельможах-предателях, о своих грехах и царстве Российском. Народ успокоим – боярский заговор превратится в пустую собачью брехню!

Борис поднял со стола кубок, наполненный прежде дочерью, и пригубил.

– Сладкое вино. Крепкое. Французская мальвазия. Разве спутаешь с водою?

Мелкими глотками знатока, царь выпил стакан до дна. Ксения опять наполнила его и он выпил еще: в щеки Борису вернулся румянец, в глаза – уверенность.

– А из числа самозванцевых дней уже единицы не вычесть. Марья Григорьевна, сама знаешь, большая искусница вычитать и прибавлять дни человеческие.

Царь подошел к окну светлицы, раздвинул занавески. По лицу его скользнула улыбка. Раннее весеннее утро было ярким от солнца и небесной голубизны. Не то, что прежние дни, когда западный ветер нагонял на Москву сырые тяжелые тучи из Литвы и Ливонии. Борису нравились вкусы дочери – молодец, выбрала опочивальней невесомую легкую светлицу. Всегда и во всем Ксения стремится ввысь, к свету. Когда Борис вспоминал себя, ему казалось, что и сам был таким. Сын, Феодор, – другой. Подобно матери, он жмется во мрак, к низким каменным палатам за глухими железными ставнями. Поэтому и любил своих детей Борис совершенно по-разному. Феодора – как наследника престола, как преемника. Ксению – как родимую душу. Ей бы отдать царство! Ее бы любили! Увы, против - закон и судьба. И он должен им подчиниться, таково бремя властителя...

От выпитого ли вина, от беседы ли с Ксенией Борис, в самом деле, слегка захмелел. Или от того, что впервые за долгие месяцы с появления самозванца в России, наконец понял, что следует делать.

Волдырь вызрел. Пора резать. А в этой работе – кто может его превзойти?

Царь отвернулся от окна, подошел к дочери, поцеловал ее крестом - в лоб, в щеки, в губы. И не говоря ни слова, той же потайной дверкой, вышел... Уже на лестнице он почувствовал неприятное жжение вверху живота, под сердцем. Но счел его болью душевной. И не придал значения. А вскоре, оно угасло.

 

Обедал государь, как всегда, рано и в одиночестве. С давних пор его преследовали подозрения, что пища отравлена, или заговорена порчей, или приготовлена так, что в сочетании внешне безобидных блюд таится лютая болезнь. Поэтому кушанья к столу Бориса последовательно проверяли дворяне-стольники, испытывающие на себе нет ли яда, колдуны, изгонявшие порчу, и иноземные доктора, следившие, чтобы яства были полезными и здоровыми.

Пока Борис обедал, в соседних комнатах наготове сидели врачи и знахари, а так же бояре, ожидавшие, когда придет их черед проводить государя в опочивальню для непременного в Московии послеобеденного сна. Предки наши, дорогой читатель, много более нас заботились о здоровии тела и спокойствии духа – обычай дневного отдыха соблюдался всеми: от бродяг, похлебавших водицы у ручья, до вельмож, насладившихся божественой трапезой. Проводив царя, бояре сами надеялись отобедать и прилечь.

Обычно мрачный и раздраженный по причине государственных неудач и собственных недугов, сегодня Борис был непринужден и весел. Благодушие Годунова никого из бояр не обманывало: оно не может быть вызвано ничем иным, как решением пустить для блага державы кровь. Бояре ждали послеобеденного отдыха с нетерпением: обдумать, кого на этот раз принесут в жертву. И позаботиться - как уцелеть? Особую сонливость веселие Бориса вызывало у тех, кто вступил в заговор Бельского: раскрыли или показалось? Затаиться или бежать? Или донести на кого-нибудь, чтобы отвести угрозу от себя? Мысли путались, решение на давалось. Пока Борис неторопливо вкушал, бояре в передней ерзали, как на иголках.

На середине обеда, царь отпустил знахарей и врачей. Настолько, видимо, чувствовал себя здоровым и неуязвимым. Дурной знак. Некоторые из бояр ходили выглядывать в окна: не видать ли особой суеты во дворе – они подозревали, что хватать их будут прямо сейчас. Многие еще не забыли кровавых опричных пиров Иоанна Грозного и свою родню, живьем поджаренную на сковородках. А те, кто помоложе – вспоминали печальную участь Нагих, Шуйских, Головиных, Щелкаловых и Романовых. И тряслись от страха. Почему-то, ни один из них не подумал, что там, за золоченой дверью с распластанным двуглавым орлом, обедает больной немолодой человек – и все царство против него!

Отобедав, в сопровождении бояр государь поднялся в опочивальню. Отпустив их, он приказал постельникам раздеть себя. Осторожно, ласково, они сняли с повелителя тяжелые царские одежды. Оставшись в рубахе, Борис присел на постель, кивнул им, зевнул, перекрестился... И вдруг все внутри него закипело, завертелось, сердце будто разорвалось, и невыносимая боль в груди стиснула дыхание. В глазах полыхнуло черное пламя! Борис хрипло выкрикнул что-то и, вслед за этими невнятными звуками, кровь густо хлынула у него изо рта, из носа, из ушей. Захлебываясь, брызгая кровью, Борис завопил, жутко, нечеловечески.

Постельники остолбенели. Борис орал, звал на помощь - они не могли шевельнуться. За несколько минут в царскую опочивальню набились бояре - те, кто не успел уехать из дворца, но ни один не решился к нему подойти. Да и кто был там? Князья Голицыны, Шуйские, Мстиславский находились на Украйне, с войском, кровью искупали вины, в которых их подозревал Борис. Романовы, князья Сицкие и Черкасские гнили по ссылкам за свои мнимые преступления. Близ государя остались лишь князья Оболенские и Ростовские – Иоанн втоптал их в грязь, Борис приблизил, за угодливость. Выморочные, трусливые. Да никак не пришедшие в себя от изумления перед собственным взлетом Годуновы и Сабуровы. Весь перемазанный кровью, в корчах, царь обводил обступивших его ложе вельмож глазами ведомого на убой быка. Поздно, поздно подсказал ему случай, что не тех полагал опорой престола.

Самый первый, жуткий вопль Бориса спугнул беседующего с царицей Марьей Григорьевной в ее покоях Семена Никитича. Боярин сразу узнал голос.

– Ужасное! – Крикнул он и со всех ног бросился в опочивальню царственного брата.

Пинками растолкав сбившихся в дверях царедворцев, ворвался туда и заорал:

– Лекарей! Попов! Воды, полотенца! Прочь!

От страха расплескав половину, постельники принесли ему большой серебрянный таз с водой и мягкие вышитые полотенца. Бросив одеяла поверх залитых кровью простыней, Семен Никитич уложил на них брата, разорвал на нем рубаху, обтер от крови, обмотал ему мокрым полотенцем лоб. Кровь понемногу унялась. Борис затих.

– Отходит... – зашептали заглядывающие в щелочку бояре.

Глава Аптекарского приказа развернулся и со всей силы пнул дверь, размозжив кому-то из любопытных лоб. И вдруг...

– Выходит кровушка съеденного младенца... – внятно, громко осмелился кто-то в передней сказать.

Семен Никитич онемел от изумления. Потом пришел в себя, вытащил нож, резко распахнул дверь, уставился на бояр... Нет, не они! Показалось? Но, похоже, слышали все. Небесный глас? Пятясь, кланяясь, крестясь, толкаясь, бояре побежали из передней. Немногие из них остались в коридоре, дожидаться вестей о жизни или смерти повелителя.

– Царицу, царевича и царевну! Патриарха! – Приказал Семен Никитич постельникам.

Никого из них звать уже было не надо. Один за другим, все вскоре появились в опочивальне государя, мужа и отца. Даже патриарх Иов, по случаю оказавшийся во дворце, что было сил погонял несущих его под руки послушников, когда чутким слухом слепца и певчего, издали уловил ужасный вопль.

В четверть часа, все они собрались перед ложем Бориса и замерли молча, не зная, что делать и как говорить. Ждали распущенных Борисом с обеда иноземных врачей.

Но не ждала смерть и царь не ждал, пока она навсегда лишит его божественнного дара говорить. О, сейчас больше всего на свете он желал именно говорить! Даже больше, чем жить! Он променял бы годы немой жизни на то, чтобы высказаться и умереть! И на Небесах услышали его. Вместо нечленораздельного мычания и беспорядочных стонов, с окровавленных уст Бориса зазвучали слова. Вот чего жаждал он! Высказать последнее и главное в своей жизни обвинение. Оно же – оправдание. Что он – не самый срашный преступник на земле, властолюбец-детоубийца. Есть пострашнее...

Властолюбица-отцеубийца!

– От кого угодно... От людей, от черта, от ангела ждал, Ксюша... Но не от тебя!.. Прощай, возлюбленная дщерь моя... Далида!*

Всё. Забился в предсмертных судорогах.

И в этот миг не проницательным своим умом, но пронзенным сердцем, царевна разом увидела прекрасную бутылку мальвазии, восхищенных и напуганных ею Бельского и Басманова... увидела, как сама наливает вино и как отец выпивает его. И второй стакан, вновь наполненный ее рукою.

Она бросилась к матери, вцепилась ей в платье... и замертво рухнула на пол. Марья склонилась к дочери, с помощью сына уложила на лавку, велела позвать кого-нибудь из комнатных девушек царевны и поспешила вернуться к постели умирающего мужа.

– Отходит, - сказал патриарх Иов, - пора звать боярство для оглашения воли.

– Ближних, - распорядилась царица.

Вскоре семеро ближних бояр, занимающих самые важные посты, из оставшихся в столице, по древнему обычаю встали у одра. Та самая семибоярщина, которая испокон веков правит Россией, когда нет ей государя. На лица их было больно смотреть. Груз невыносимый!

– Кого назначишь восприемником царства, великий государь? - Громко спросил у внезапно затихшего Бориса патриарх.

Государь как-будто поискал кого-то глазами.

– Иоанн... Датский принц... Марья Григорьевна...

– Царевич Феодор? – Подсказал кто-то из Ростовских.

– Как Богу угодно и всему народу... – нашел в себе силы Борис.

Корчи отпустили его. Он лежал на подушках будто в спокойной дреме. Но больше, как ни звали, ни тормошили, от него не добились ни слова.

Когда стало видно, что смертный конец неизбежен, патриарх распорядился причастить царя, по завещанию наложить на него постриг. Умер тот уже не государем Борисом Федоровичем всея России, а божьим старцем Боголепом.

Едва Борис отошел, Марья вернулась к дочери. Тревожно провела у нее по щекам ладонью, разжала рот, отерла рот белым платочком, посмотрела на свет. Если там и была кровь, то от искусанных губ – обычного средства борьбы с собою людей сильных, но неуравновешенных от природы. Царица успокоилась, умыла дочь влажным полотенцем. Лицо девушки было бледно, как снег, когда ввалившиеся глаза ее открылись.

– Зачем ты так, матушка?.. Зачем то вино?

– Догадалась... Убить Бельского, убить Басманова! Завтра они предадут нас. Они, не Димитрий-самозванец – смертельная угроза государству!

– Но если бы я?!..

– Ты - ничего: утром, за завтраком, я дала тебе противоядие.

– Отцу?!

– Откуда было мне знать, доченька? Откуда?.. Случайность!.. Жребий. А жребий, сама знаешь – прямая воля Небесного Властителя. Смиримся же перед нею!

Проекты

Хроника сумерек Мне не нужны... Рогов Изнанка ИХ Ловцы Безвременье Некто Никто

сайт проекта: www.nektonikto.ru

Стихи. Музыка Предчувствие прошлого Птицы War on the Eve of Nations

на главную: www.shirogorov.ru/html/

© 2013 Владимир Широгоров | разработка: Чеканов Сергей | иллюстрации: Ксения Львова

Яндекс.Метрика