Сын погибели. О толковании камней

О толковании камней

 

К полудню поле сражения под Добрыничами представляло собой провонявшее пушечным дымом месиво истоптанного снега, переломанных телег, брошенного оружия и тысяч трупов – человечьих и конских. К полудню же эти язвы людского неистовства тонкой ледяной коркой прихватил равнодушный мороз, присыпал смущенный снег и замела стыдливая метель.

В войске князя Мстиславского убитых и раненых было немного, и каждый отряд, каждая сотня скоро нашли и вытащили своих. Остались тысячи мертвых и умирающих подданных неудачливого самозванца. Трупы пересчитывали, стараясь определить если не имя, то приметы выделяющихся богатством одежд мертвецов, и хоронили в огромных ямах, наспех вырытых окрестными мужиками. Попавших в плен польских и немецких наемников, как и именитых русских изменников, царские воеводы отправили в Москву, чтобы там позорить, пытать и казнить. Всех остальных, пойманных с оружием в руках или просто любопытных, которые обычно толпами бродили вокруг воскресшего из мертвых царевича – без разбору вешали на деревьях в ближайших лесочках.

После того, как покончили с мертвыми и живыми, остались тяжело раненные. Когда до них дошли руки, многие уже отдали Богу душу. Дьяки бегло прошли по полю, посчитали несчастных из простонародья - казаков, переметнувшихся на сторону расстриги украинских стрельцов, горожан, крестьян и прочего сброда - и, не найдя достойных особого внимания, перешли к раненным знатным, собранным в хлеву на окраине села.

Тех из них, кто могут стать полезными для следствия, оставят для излечения и отправки в столицу. Прочих ждет печальная участь. Увы, в девяноста случаях из ста, быть тяжело раненным в те времена означало то же, что быть убитым, но с невыносимыми мучениями, средств унять которые тогдашние лекари знали еще меньше, чем средств излечения. Поэтому раненых попросту добивали. В Европе, это грустное дело обычно отдавали наемникам. В России - служилым татарам. Татары резали несчастных как баранов, причем отряжали зеленых юнцов, чтоб приучить к крови. В войске князя Мстиславского служило несколько сотен касимовских татар хана Исеита, им и достались раненые.* Но на сей раз воеводы придержали расправу: у самозванца было много православных сторонников - нельзя лишать их права оправдаться перед Всевышним.

День уже клонился к вечеру, но дьяки не особо спешили. В хлеву зажгли несколько ярких светильников. У всех, кто находился в сознании, выспрашивали имя, прозвище и место жительства, требовали кратко поведать, как попал к самозванцу. Сложнее было с теми, кто погрузился в беспамятство. Их судьбу, если не найдено бумаг, определяли по приметам, в которых знающие дело дьяки разбирались прекрасно.

При осмотре очередного умирающего внимание дьяков привлекли три драгоценых перстня, обращенных камнями внутрь, из-за чего их, наверное, и упустили рыскающие по полю битвы грабители. Раненый едва дышал, лицо его, особенно волосы, борода и усы, было все в запекшейся крови, которая шла горлом, лилась изо рта, ушей и ноздрей. Он был не жилец – отсутствие наружных ран говорило о том, что обильное кровотечение вызвано, скорее всего, или падением под копыта коней или ударом пушечного ядра.

О раненом доложили князю Василию Шуйскому облеченному царем, в память об Угличском деле, вести розыск о самозванце и предполагаемой измене в войске и в украинских городах. Чем, если не заговором, было объяснять Борису странные поражения воевод, застигнутых врасплох и отдавших всю Северскую Украйну разноплеменному сброду расстриги? Решительной, как тогда казалось, победой под Добрыничами, воеводы отвели обвинение в измене от себя. Но оставались люди, которые покровительствовали лжецу в России и за границей, которые подняли бунты и сдали ему пограничные города. Да и само происхождение самозванца оставалось пока неясным. Шуйский приказал немедленно доставить пленника к себе, чтобы лично присутствовать на опознании.

Когда раненого принесли в занятую Шуйским избу, лицо его было не разглядеть за корками спекшейся крови, но по перстням Шуйский сразу догадался, что имеет дело не с иноземцем и не с русским изменником, а с московитом, играющим важную роль при дворе или оказавшим какие-то особые услуги лицам, стоящим к царскому престолу очень близко. Вровень с самим Шуйским. Перстень с кровавым рубином был князю Василию хорошо известен: его подарил своему советнику и временщику Богдану Бельскому сам Иоанн Грозный, в память о совместно пролитой крови древних русских родов. Но пленник – не Бельский. Как камень попал к нему? Непонятно. Второй перстень, с черной воды алмазом, был так же известен Шуйскому. Некогда он принадлежал царице Ирине Федоровне: с помощью его волшебных сил она надеялась принести сына своему мужу и наследника - московскому престолу. Кому отдала его Ирина? Зачем? Что-то смутное шевельнулось в памяти князя и... угасло.

Лишь третий перстень не вызвал у Шуйского особых затруднений – печать с вепрем, пожирающим змею. Князь Василий, наизусть помнящий знаки всех великих русских родов, легко вспомнил: ее даровал князьям Холмским вместе с дочерью Феодосией Иоанн Великий. Но Холмские вымерли, отравленные впрыснутой им в жилы царской кровью. Пленник не может принадлежать к этому роду, а значит, несмотря на такое множество ярких примет, имя его остается загадкой.

Бумаг при пленнике не найдено. Очевидно, не был он и самим самозванцем, как радостно возомнил кто-то из дьяков. Известно, что человек, назвавшийся Димитрием, мал ростом, широк в плечах, руки его разной длины, глаза бурые, волосы темные, курчавые и жесткие, нос как башмак, на лице не растут ни борода, ни усы, а лишь две громадные бородавки. Раненый же высок, волосы светлые и легкие, борода и усы – густые, русые, не приклеенные, глаза – серые, нос – прямой. Осталось проверить тело - чисто ли от тех чудных знаков, по которым многие узнавали в расстриге царевича Димитрия Иоанновича?

Шуйский приказал принести теплой воды и хорошенько омыть раненному лицо и волосы, снять кровяные корки. Когда повеление исполнили, дьяк коротко доложил:

– Знаков расстриги на лице не найдено, князь Василий Иванович. Что с ним делать? Не жилец он, до Москвы не доедет. Повесить от греха подальше? Татарам-то бросить совестно...

– Давай свечу!

Утомленный утренним боем и долгими допросами, Шуйский все же не поленился сам заглянуть в лицо пленнику, хотя про себя уже принял решение сделать так, как предложил дьяк. А в столицу для продолжения следствия забрать его перстни. Там нетрудно будет найти человека, что назовет имя их хозяина.

Раздраженно махнув рукою на излишне суетливого дьяка, князь Василий встал с лавки и подошел к раненному. Одного взгляда ему в лицо хватило, чтобы дрожь ужаса пробежала по спине Шуйского. Ему живо вспомнился последний путь конюшего Дмитрия Годунова! И молодой светлобородый чернец рядом с Богданом Бельским. Вот откуда он получил свои знаменитые перстни! «Господи, если в бреду, под пыткой, на виселице он заговорит?!»

Убить, немедленно убить раненого захотелось Шуйскому. Он даже неосознанно выхватил нож, поднес к горлу пленника. И лишь потом вспомнил о дьяке. Обернулся. Дьяк смотрел на него в упор. «Донесет: покрыл измену!» Недрогнувшей рукою, Шуйский засунул лезвие под ворот рубахи раненого, зло обернулся к дьяку:

– Я же сказал, оголить плечи! – И вспорол пленнику одежду до самого живота.

Дьяк угодливо склонился над несчастным:

– И на теле знаков не найдено, князь Василий Иванович.

– Так-то, - отошел в сторону Шуйский, - пометь это в деле, дьяк.

Он заткнул нож за пояс, но необходимость избавиться от свидетеля оставалась. Если не убить, то по крайней мере, убрать с чужих глаз, пока не подохнет. Шуйский был уверен, что раненый не выживет. Таких не бывает чудес... И тут в голову князю Василию пришла удачная мысль.

– Дьяк, - спросил он, - а описал ли ты в деле перстни пленника?

– Описал, вот: на руке неизвестного найдено три кольца: с камнями алого цвета, цвета черной воды и цвета кости.

– Хорошо. А отметил ли изображение на последнем?

– Нет...

– Отметь!

– На последнем вырезан вепрь, поедающий змею, а на челе у вепря – венец из трех зубцов...

– Какого это знак рода?

– Не ведаю, князь Василий Иванович.

– Я ведаю! Это – человек из рода князей... Смоленских, выехавших, когда их княжество захватили поляки, на службу к германским государям. Так и пиши. О его смерти скорой и неизбежной написал?

– Пишу...

– Напишешь, убери его отсюда.

– Куда?! – Встревожился дьяк.

– Куда хочешь. Сам рассуди. До столицы не довезем. Ну, повесь. Или татарам брось...

– Бросить татарам потомка князей Смоленских? Да меня Татищев с Ржевским заживо обгложут. Имя светлое... что обо мне говорить-то будут?

– А ты скрой.

– Как скроешь? Столько записано. Помилуй, князь Василий Иванович, что делать мне? Посодействуй, не приказом, но как верному своему слуге...

– Ладно... Спиши его в мертвецы, дьяк. Умер-де на допросе. Перстни сними, лично доложу государю. А самого – отдай монахам. По полю их много бродит, пусть заберут в монастырь. Обители в здешнем краю бедные, сделай взнос, серебром. Да скажи, чтоб постригли, пока не помер. От твоего и моего греха подальше...

– Великомудрый совет, князь Василий Иванович! – Обрадованно воскликнул дьяк, подскочил к раненому стянул с него перстни и протянул Шуйскому. Прошептал, улыбаясь. – Пожалуй про перстни я вычеркну. Вдруг ошибочка вышла...

– Вычеркни, вычеркни, - пряча ухмылку, согласился князь.

Низко поклонившись, дьяк выбежал из избы.

Вскоре в горницу вошли несколько монахов. На поле битвы они работали для своих обителей и на спасение собственной души тем, что помогали отпевать и хоронить погибших, исповедывать умирающих, читать последнее Божеское напутствие ведомым на казнь изменникам.

– Вот он, - показал дьяк на носилки с пленником.

Монахи подхватили носилки, дьяк дал одному из них несколько серебрянных денежек. Шуйский, перекрестившись, высыпал прямо на грудь раненому целую горсть.

– Это - Божье! – Показал он монахам на серебро - То есть ваше, старцы. А это, - князь поиграл на глазах монахов перстнем с кровавым рубином и заправил его умирающему за ворот рубахи, - это... вместе с ним должно быть похоронено. Навечно!.. Примите раба Божьего в братство перед кончиной, святые отцы. Да вознесет его Господь Славы в Царствие Свое! А по грехам, да будет к нему милосерден, ибо Человеколюбец!.. Дьяк, найди им телегу!

 

– Дай!.. Дай!.. Дай копеечку!.. Человеколюбец!..

Лаял полуголый, обвешанный цепями блаженный и, бесновато дергаясь, катался в ногах Бориса. Сквозь рваные рубища проступала грязная, закопченая, изъязвленная плоть юродивого, из-под мятого медного колпака словно смоляная пакля, разлетались по сторонам длинные, слипшиеся волосы, ободранные до блеска об каменный пол медные кольца блестели на костлявых перстах.

Отвернувшись от вони, царь попытался обойти юродивого, но тот, извернувшись, вновь оказался у него на пути.

– Душу продаю, Князь Подсолнечный!.. Бесами изъеден, яко хлеб червями, яко холстина молью... Купи, купи, всенародно избранный! В сундук – запасец...

– Зачем же мне эта дрянь? – Борис бросил блаженному денежку и, высоко подобрав одежды, переступил через него.

Но юродивый пальцами, зубами, впился в подол царского кафтана и, как ни пыталась отогнать его стража – пинками и древками бердышей – царя не отпускал. Пришлось Борису остановиться.

– Черт! Прочь, черт! – Набросились на блаженного бояре.

Но тот все смотрел на царя снизу вверх и, к своему удивлению, Борис разглядел на его лице не ожесточение буйного, а тихую жалость. Как у плачущих на иконах угодников. Взмахом руки, он усмирил приближенных.

– Так зачем мне твоя прогнившая душонка, Железный Колпак? Разве мало вокруг чистых и праведных, чтобы служить мне? Разве лучшие из лучших, соль земли, не питают собою государство Московское?

– Изнанка праведных – безверие! Подкладка чистоты – разврат! Ибо праведные всегда сомневаются, чтобы не оступиться. И чистые изменяют, чтоб не запачкаться. Только грех верен до конца и слепо, царь. Вспомни: никто, но блудница осталась верна Господу Христу, ведомому на распятие. Все апостолы - ученики и святые, все предали его!

– Слова пустые, Божий человечек! Небесное царство непостижимо. Земное – недостойно. Неисповедимы пути Господни, кривы дороги людские. Прошлое легко судить. Суждение о будущем – всегда ложь. Живи настоящим, блаженный: не ошибешься! – Царь обвел рукою своих приближенных. – Ныне они верны! И доброцветущая красота царства моего не смутится самозванцем и горсткой изменной украинской черни.

– Мальчик стлел, но дух его во гробу запечатан!

Выпучив глаза, юродивый резко взвизгнул и бояре, крестясь, шарахнулись от него. Близкий взгляд пророчествующего мог принести порчу, болезнь и смерть. Ибо что есть пророчество, как не стон терзаемых отчаянием бесов, изгоняемых из юродивого волею Христа?

– Сломай гробницу и выпусти дух тот – он повергнет двойника! Все предадут, только царевич Димитрий не предаст тебя, царь! Купи душонку мою – буду верен! Помрешь – не забуду за тебя молиться. Слезами омою могилу твою. Я да ручьи весенние. Спеши, царь, спеши! Весною оборотни просыпаются в человеках. Весною праведник убивает для утоления голода, весною жена изменяет и девственница идет распутничать для ублажения тела. Таков народ твой и священство твое, бояре твои и войско твое. Весною ты увидишь изнанку лицам верных твоих и подкладку их душам. Весною жди измены на себя: на живого и мертвого! Заведут черти хоровод и бесам будет потеха. Знамения к тому явлены. Зри их царь! Не прячь глаза, зри!..

Юродивый забился в припадке и выпустил полы царских одежд. Голым телом по ледяным булыжником он вертелся, как ящерица под каблуком. Борис поспешил перешагнуть блаженного и скрыться в соборе. Но здесь, перекрестившись на пороге, остановился как вкопанный. Резко обернулся к свите.

– О каких таких знамениях вещал Божий человечек, бояре?

Те не ответили, лишь потупили глаза. Некоторые, делая виид, что не слышат царского вопроса, истово крестились на блистающие в глубине храма образа.

– Молчите? Значит, серьезно! Если так – царица знает. Помолитесь пока, бояре.

Не позвав с собой даже ближних Годуновых, Борис отворил низенькую дверку и узким ходом в стене перешел в особый царский притвор, сооруженный здесь еще Иоанном Грозным для уединенных покаянных молитв, для смирения с пророчествами, которые насылали на него и на весь род его суровые Небеса. Говорят именно здесь, раздавленный радостным ужасом наяву лицезреть их Посланца, он выписал свой невероятный Канон Грозному Ангелу таким, словно глаголил в его истерзанной душе сам Христос.

– Господи! – Вслух воскликнул Борис. – К чему все твои предсказания, блаженный? Ведь всем нам, царям, одно пророчество – Иоанново!.. Но как истолковать его?

 

В притворе Бориса ждали жена и патриарх Иов. К этому времени старец ослеп окончательно, но, как часто бывает у щедро одаренных природой людей, слепота много способствовала остроте и проницательности его ума, твердости воли и пониманию тайных человечьих стремлений. Ибо то, что прежде без всякого труда давалось ему зрением, сейчас требовалось брать душой. Иов преуспел в этом. Слепота обострила память старца, он вел наизусть самые трудные службы, и многим казалось, что Иов лишь открывает рот, а поют – незримые рядом ангелы. Наверное, если бы не Иов, Россия давным-давно отвернулась от Годуновых.

Борис молча подошел к патриарху под благословение. Сел.

– О каких там знамениях вся Москва говорит? – Спросил он у Марьи.

– Народ сочиняет, государь мой, - попыталась та уклониться.

– Нет уж, поведай!

– Ладно. Вроде поляк в небе проезжал над Кремлем в колеснице и щелкал бичом. Стража чуть не оглохла ночью. Я не слышала. Врут! Потом, на заре, сиял над Москвою город Небесный, но черный. Весь в красном пожаре. Я поднимаюсь всегда до рассвета. Не видела. Врут! С пьяных глаз померещилось кому, а чернь выдумывать горазда. Завтра забудут. Скажи-ка лучше, оттуда какие вести?

– Оттуда? Весною, говорит, придет измена мне, живому и мертвому...

– Кто говорит? О чем ты?

– Железный Колпак. Сейчас мне пророчествовал...

– Я не о том спрашиваю, государь мой. Я о вестях с Украйны, от Мстиславского.

– Вести получше, чем предрекает блаженный, но худые, царица. Мстиславский Рыльск не взял, отошел в поле, пол-войска по домам распустил. Шереметев под Кромами застрял, требует подкреплений. Изменой предались самозванцу Воронеж, Борисов, Белгород и Ливны. Из казаков, поляков и предателей он вновь набрал себе войско. Грозится идти к Москве. Пишет мне воровские послания, что де уступлю ему престол отцовый – пожалует честью, какой на Москве не видывали. Повсюду его лазутчики, повсюду бродяги и пьяная сволочь твердят о добром царе Димитрии Иоанновиче. Народ, которому я принес столько благ, им верит. Воеводы, которых я так вознес, не воюют, а спят. Гришку Отрепьева попы анафемствуют, расстригу, самозванца, а у самих на рожах написано: «С нас-де взятки – гладки. Нам указал патриарх. А Димитрию Иоанновичу какое дело до Отрепьева?» Всякий убийца да конокрад, когда вешают и ноздри рвут, кричит теперь, что страдает за Царевича Красное Солнышко. Воистину, ни веры нет, ни верности. Или я не прав, владыка?

Иов лишь вздохнул.

– Слышал я, что сказал тебе блаженный, - перевел он разговор, - дурак, бесноватый, а дельное предсказал. Вели приехать в столицу Марфе Нагой, подтвердить народу смерть сыночка. Вели принести в Москву гроб Димитрия, вскрыть его и свидетельствовать...

– О чем ты, отче?! – Взвизгнула Марья. – Ты что?! Ты что?! А вдруг Марфа заявит, что спасся? Вдруг нет там его? Или другой лежит?

– И тот истлел, и другой истлел...

– А вдруг не истлел? – Внезапно поддержал жену Борис, - Что тогда? Крах, позор, безнадега... И вечное проклятие в потомстве!

– Да что с вами со всеми? – Вскипел патриарх. – О своем подумайте потомстве, о Феодоре, о Ксении! Вы поцарствовали, а им страдать! Твердо стойте. С собою молча унесите грехи свои. Как я решился. Погубите самозванца и сами уйдите, чтоб было чистым царствие следующего за вами. А погубить самозванца можно только так, как объявил блаженный: убить его в душе каждого русского...

– Или, владыка, - заплетающимся языком переспросил Борис, - или убить каждого? Всех? Даже Ирод убил во Израиле только младенцев. Как-же убить мне всех?

– Ну вот, и ты – о том же! – Иов рассерженно ударил в пол посохом. – Я поднимал тебя на царство, Борис Федорович. И скажу тебе: государь, не смей отмщение себе возлагать на государство! Государство – не твое творение, тебе его Господь вручил, как Ноев ковчег для православных в кипящем море басурманства и латинства. Младенцы в твоем грехе не виновны! Но их будут бросать в костры поляки, и татары повезут на базар, как скот. Тебе, государь, поручен сей ковчег. Править им даны житницы милости и железа жестокости. Погубишь государство безволием – за это, не за убиенного Димитрия будешь проклят в потомстве хуже Ирода и злее Иуды! Выйди на Лобное место, покайся перед народом. Но не в Угличском убийстве, а в том, что сперва – слепым властолюбием, а затем – смятением и слабостью завел его не в Землю Обетованную, а в бесплодную пустыню. На Соборной площади вместе с народом моли Господа дать России Закон, как молило племя Моисеево на горе Синай.* Господь милостлив, народ жалостлив. Устроится.

Под тяжестью ужасных речей патриарха Борис согнулся на лавке в три погибели, с трудом опираясь на посох. Не зная, что ответить, он повернул голову к Марье, взглядом попросил помощи.

– Во что бы то ни стало, - недолго раздумывая, нашлась она, - следует убить расстригу. Кем бы он ни был.

– Воскреснет! – Мрачно ухмыльнулся Иов.

– Дважды даже в Писании не воскресали, отче.

– Выйдет ли? – С сомнением покачал головою Борис. – Вокруг него изменники, вроде Мосальского. Без расстриги быть им четвертованными на колесе. А с ним надеются стать первыми в государстве. Берегут пуще ока. Но главное – его опекает дьявол! Кто сможет провести рогатого?

– Шелефетдинов! - Без промедления ответила Марья, - Нож и яд в его руках – как тряпичная кукла на пальцах скомороха. В мешке принесет нам голову расстриги!

– Да, - немного воспрял Борис, - а в войско пошлем того, кто Мосальскому глотку перегрызет за место у престола. Петра Басманова! В Новгороде-Северском изменников перевешал, перевешает и в войске. Дед его, Алексей, был первым при царе Иоанне. И Петр метит так же высоко!

– Пообещаем Ксюшу ему женою, - вдруг вставила Марья, - польстится. Голыми руками порвет расстригу! Что скажешь, владыка?

– Придумано хитро и мудро. Но ключ к вашим замыслам – человеки. А они, бывает, ошибутся, изверятся и изменят. Не утвердить государство на страстях человечьих. Реши, государь, о гробе Димитриевом и о Лобном месте. Не забудь, что предсказал Железный Колпак! Весна не за горами!

Борис и Марья вышли из царского притвора вместе. В узком проходе, пока их не слышали ни Иов, с его чутким ухом слепца, ни бояре, с их отвислыми ушами угодников и заговорщиков, царица потребовала у мужа:

– По его советам поступишь или по-моему?

– Я... никак... Будь как будет... Зачем ты впутала Ксюшу?

– Затем, что доченька наша вяжется с Богданом!

– Пустые вымыслы! Бельский в ссылке, под надзором приставов. Даже писульки между ними не схвачено!

– Писульки? Зачем им писать, если Богдан в Москве и они встречаются?

– Что?! И ты не сказала?

– Слух был. Сама не поверила. Сегодня поутру донесли достоверно. Прятался в Немецкой слободе, у лютерского попа... Они сговорились, Борис, я чувствую: Голицыны, Бельский, Шуйские! Хотят получить от вора то, чего не дал им ты: чтоб Дума правила, а царь был при Думе. Или потом, когда свалит нас самозванец, уличить его и самим захватить престол! Еще, доносят, вынюхивал Богдан о Марфе Нагой. Зачем? Она им необходима! Свидетельницей, что жив Димитрий, что расстрига – подлинный царевич! Марфу не звать в столицу, а кончать надо... Давным-давно!

– И Богдана, братца твоего, давно! – С выпученными глазами прохрипел Борис.

– Договорились, мой государь.

– И не забудь про самозванца. Андрей не оплошает?

– А мы побережемся: на хвост ему посадим Молчанова. Если что, Мишка сам сделает дело. Вот так!

– Да, - повеселел Борис, - вырезать гниль ножом или вытравить язву ядом – лекарям ведь не грешно для лечения больного? И нам не грешно тем исцелить государство!

 

Царица Марья соврала мужу, когда объявила, что Бельский видится с Ксенией. На самом деле, так же старательно, как он добивался встречи, она ее избегала. Да и к чему ей видеться с давним своим любовником: признаться в крахе тех надежд, ради которых его предала? Убедиться в том, что вернулась в прошлое, словно по замкнутому кругу, а начать все с начала сил не хватает? И жалеть себя и презирать вместе с ним?

Царевна упорно отказывала Бельскому в свидании и, после множества записок, посланных во дворец, после нескольких опасных появлений у нее на глазах в церквях и садах, когда одного ее быстрого взгляда было бы достаточно, чтобы он нашел случай подойти к ней и уединиться с нею, после того, как царевна явно дала понять, что знать не хочет своего бывшего учителя таинств любви и власти, Богдану осталось одно: устроить свидание помимо ее воли. Но так, чтобы строптивица не посмела сбежать или выдать его.

Для этого надо сделать Ксению заложницей такого сильного чувства, чтобы она подчинилась беспрекословно. Подобных чувств в человеке всего три: страх, гордость и любовь. Любви от нее не добиться. Страх ей чужд. Остается гордость. Родимое пятно ее души, брешь в ее непробиваемых доспехах.

Найденное решение очень устроило Бельского: то, о чем хотел он поговорить с Ксенией прямо связано с гордостью: жаждой славы и власти, страхом унижения и рабства. Всего два человека на свете могли растравить эти чувства в царевне: Григорий Отрепьев и Петр Басманов. Кто из них победит – тот и пленит Ксению, тот и похоронит ее заветные мечты. Тому она и станет безвольной наложницей. Наверняка Ксюша воображает, что два эти рыцаря схлестнулись за место в ее сердце. Что они никогда не помирятся, не договорятся. Договорятся, еще как договорятся! И поделят красавицу к обоюдному удовольствию. Тот или другой необходим Бельскому для свидания с царевной, как воздух!

Отрепьев - далеко, вновь застрял на Украйне. Ждет, бедолага, весточки из Москвы, что мать признает его и опекун поддержит. Пока не получит – в палаты Ксении его пряником не заманишь. А Басманов? Здесь, в столице, гуляет как черт, как перед смертью.

Выудить Петра оказалось несложно. Подобно всему роду Басмановых-Плещеевых, он отличался неуемным сластолюбием и мотовством. На эту наживку и подцепил его Бельский: выследил, какую женщину он соблазняет, и поймал накануне свидания. В торговых рядах, среди одежд и драгоценностей, каждая из которых стоит, по меньшей мере, доброй деревеньки.

Войдя в лавку, Басманов по-немецки поприветствовал поднявшегося навстречу хозяина и спросил:

– Мастер, вы исполнили мой прошлый заказ?.. Отлично! Но сегодня же к вечеру, мне нужны серьги в подарок девушке. У нее темные волосы и светлые глаза, высокие скулы и сладкие губы. Мне нужны такие серьги, которые воспламенят ее красоту чувством, желание нравиться – любовью.

– Мне кажется, высокородный боярин, - ответил хозяин, - я знаю, о чем Вы говорите. Предложу серьги красного золота с лазуревым камнем: если темноволосая женщина одевает их, в ее душу врывается желание и холодность сменяется жаждой. Древние персидские цари часто награждали такими серьгами избранных на ночь наложниц. Но повторю, они действуют лишь на темноволосых женщин со светлыми глазами...

– Она темноволоса как южная ночь, мастер, и глаза ее – как северное сияние! Вижу, Вы знаете толк в камнях... Есть ли такой талисман, что укажет предстоящие мне опасности и даст верх над врагами в схватке без правил, где властвуют случай и коварство? Подобно игре в зернь: игроки да, бросают кости, но кладут их провидение... и обманщик!

– То, что вы просите, господин, почти невозможно. Случай на то и случай! И обманщик Ваш перед ним бессилен, бывает – проигрывает, бывает - оплошает и платит за свою хитрость выбитыми зубами... Но есть один камень, один во вселенной, направляющий игроку руку. Агат! Черный с жилами агат, оправленный в перстень белого золота. Его носят на мизинце правой руки.

– Вы можете продать мне такой камень, сделать перстень, мастер? – Возбужденно спросил Басманов. – Любые деньги...

– Камни и перстни лишь продаются за деньги, но вручают их Небеса. Вам повезло. По случаю, у меня есть один такой. Вот, смотрите!

Выдвинув ящичек в своем окованном медью прилавке, хозяин достал черную бархатную коробочку, открыл ее перед глазами Басманова. Там, на атласном платочке, лежал камень – крупный, с голубиное яйцо, совершенно черный агат с тонкими прожилками. Ювелир нашел на прилавке толстое кольцо белого золота и пристроил к нему камень.

– Так это будет! - Не спрашивая позволения, он схватил Басманова за мизинец правой руки, одел на него кольцо, еще раз приложил камень. – Так это будет! Я сделаю Вам перстень. Слышите его силу, великий и древний боярин?

О да, Басманов услышал ее оглушительно, как гром! Что-то в повадках хозяина встревожило его. Он выдернул руку, заглянул немцу прямо в лицо.

Почудилось? Нет, «великий и древний боярин» тот произнес по-русски, чисто. Если бы как лесть! Как ругательство!

– Но я бы на твоем месте, Басманов, - уже окончательно перешел на московское наречие мастер, - заказал бы девушке не лазуревый камень, а черный. Римляне зовут его турмалин. В оправе не белого золота, но желтого. Ведь ты солгал: она – светловолоса! О неосторожный! Лазуревый камень приносит несчастье светловолосым. А тебе я посоветовал бы не гадать об опасностях и не искать судьбу в игре. Опасность, грозящая тебе - открыта. А судьбу свою ты нашел. Носи яшму. Она охраняет от укуса змеи!

– Бельский! – Изумленно воскликнул Басманов.

Но воеводу, кричавшего со стен Новгорода-Северского войскам Димитрия: «Пошли ... вместе со своим б... сыном!», красуясь в золоченом кафтане среди сторонников самозванца, повешенных на торчащих из бойниц бревнах, не смутить подобной проделкой. К тому же, слова Богдана поразили его сильнее, чем встреча с опальным вельможей, переодетым немецким лавочником. Петр и не притронулся к оружию.

– Опасность, Бельский? Не похоже, чтобы ты собирался мстить мне за давешнюю проделку с рыболовной сетью. Что за змея, от которой следует беречься?

– Ты на нее уже наступил!.. Твой дед Алексей, своими победами дал царю Иоанну славу великого. Отец змеи подучил Грозного убить его. И принес ему иную славу – кровавого безумца...

– Малюта Скуратов... Царица Марья Григорьевна! – на этот раз изумление проняло и железного Басманова. – Змея...

– Да, Петр. Ты нужен ей, пока грозит престолу Бориса самозванец. Покончишь с ним, и от тебя избавятся, как избавился Иоанн от твоего отца, когда он вымел его врагов железной метлой опричнины.

– Но Борис обещал мне Ксению в жены! И чин конюшего. Я наследую царство, коль приключится что с царевичем Феодором...

– Грезы младенца! Чин конюшего и рука Ксении – смертельны. Вспомни Датского Иоанна! Зарежут, отравят, оклевещут, но не допустят. Ты хочешь быть первым, Басманов? Наши устремления похожи. Я давно ищу первого. Я не молод уже и мне не по плечу ноша правления. Возьми ее. Но не из рук Годуновых. У Марьи в рукаве – гадюка!

Вместо того, чтобы ответить, Басманов внимательно осмотрелся по сторонам: речи Бельского означают смерть, если найдется доносчик.

– Мы одни, Петр. Чтобы встретиться с тобою, я откупил у немца эту лавку. Так вот: возьми вожжи правления от Димитрия!

– От мертвеца?! – Усмехнулся Басманов.

– От воскресшего Лазаря. От вора, бродяги, расстриги, вероотступника, но возьми!

Басманов шарахнулся от Богдана, уронил на пол коробочку с агатом, золотое кольцо звонко зазвенело по полу. Бельский не повел на него и глазом.

– Борис – не жилец, известно! Феодор – отрок. Умен, искусен на саблях, может быть, зол, но всегда безволен. Царица Марья раздавила ему волю всмятку! Вся Россия знает, что царствовать при Феодоре будет Марья – Малютина дочь. Ее не примут! Боярство, дворянство и священство - потому, что ненавидят Скуратова. Чернь - потому, что любит сказку о добром царе. Ты будешь побеждать бесполезно, Басманов! Даже Грозный не смог править один против всех! Не сделавшись первым, Петр, ты станешь последним. Поверь, я повидал немало разных царей и правителей.

– Верно, ты схватил истину, как зайца за уши, Богдан! – После недолгого раздумья, с прищуром улыбнулся Басманов.

– Бери, она твоя! Но заплати.

– Чем угодно! Хотя, тебе ведь не нужно богатство?

– Нет. Мне нужна встреча с Ксенией! Устрой мне ее!

– Она сторонится меня. Уже давно. Думаешь, была бы Ксюша, бегал бы я за княжной Шейдяковой? – Басманов рассмеялся. – Для нее я искал подарки, Богдан, не для царевны.

– И зря! Поверь, она ищет встречи с тобой! Появись во дворце, у нее на глазах. А о времени и месте условленного свидания загодя извести меня. И опоздай на полчасика. Мне хватит, я ведь не любви от нее хочу...

– Чего же? Что еще может дать прелестная царевна? Разве не было у вас?

– Было, Петр! И не скрою, потерять ее больно... Но сейчас, поверь, не прошлого ищу, но будущего!

– Понятно! Прочь Годуновых, Димитрия – на престол. Узнаю тебя, Бельский. Цари для тебя, как игра в чехарду. Но что тогда будет с Ксенией?

– О Басманов! Как мог ты подумать? Если я и стану ей мстить, то как безумно влюбленный – счастьем! Ксения, наша с тобою царевна, будет счастлива! Сбудутся ее мечты...

– Власть - единственная мечта Ксении. Как ты осуществишь ее, с Димитрием на престоле?

– Басманов... Я не скажу тебе. Пусть это будет нечаянной радостью... для вас для троих!

– Вас троих? А не нас троих, Бельский?

– Я слишком стар и слишком мудр, чтобы быть счастливым, Петр. Счастлива молодость. А молоды – ты, Ксюша и таинственный Димитрий.

– Загадками говоришь, Бельский. Но я, пожалуй, устрою тебе свидание с моей возлюбленной. И с Димитрием... поступлю, как советуешь ты. Но с одним условием: боярство московское его поддержит – не Годуновых.

– Будь уверен, Петр, поддержит! Вот тебе в этом рука моя!

В рукопожатии, Басманов почувствовал что-то твердое у себя в ладони. Когда они разжали руки, Петр поймал это между пальцев, поднес к глазам, рассмотрел. Перстень. Зеленая болотная яшма. Талисман.

– И Ксюшеньке поднеси подарок, Басманов.

Бельский протянул ему подвески желтого золота с черным турмалином...

В этот миг, дверь отворилась и в лавку легко, как голубка, впорхнула девушка. В распахнутой от спешки собольей шубке, ярком алом платье, шитой жемчугом шапочке. Черноволосая, с высокими скулами и сладкими губами. Словно не замечая немца, она неотрывно смотрела на Басманова. Они шагнули вплотную друг к другу. Петр одел ей на пальчик кольцо - исполненный хозяином лавки заказ. Их уста дрогнули навстречу, они в чем-то признались. И, не оглядываясь, поспешили прочь.

– Боже, как бывают похожи люди, Петр! – Воскликнула за дверью княжна Шейдякова. – Этого немца не отличить от нашего Богдана Бельского. Мне приснилось, что Богдан разлучит нас. Слава Богу, это только наваждение...

Басманов ничего не ответил, лишь улыбнулся. Воистину, женщины видят влюбленным сердцем. И влюбленным сердцем – слепы.