Украинская война. Гази и ахи

ГАЗИ И АХИ

 

Во всей своей Ближневосточной империи монголы Ильханиды настойчиво внедряли персидские политические принципы: они стремились унифицировать систему власти, общественные отношения и экономическую жизнь (52. 261). Весь XIV в. военная элита «тюрки» и торговая, административная, религиозная верхушка городов «таджики» в этом огромном котле тюрко-монгольской и персидской «цивилизаций» существовали раздельно, «как вода и масло» — не смешиваясь (287. 15). Двусоставность населения определяла политическую и военную структуру.

Анатолия (которой Сельджуки правили как подручники Ильханидов) не стала исключением. Но здесь тюрко-персидский симбиоз порождал много более контрастные, чем в глубине Ирана, — и внутренне напряженные явления.

В пограничье с Византией, на «туркменской стороне» симбиоза возникла особая общность воинов-«гази»: всадников во главе со своими вождями — беями. Общности гази не были кочевыми «племенами». И они не были бандами «маргинальных элементов», вытолкнутых в пограничье исламскими государствами округи (чтобы не подрывать порядок внутри) и нашедшими себе «социальную нишу» в грабежах под религиозными лозунгами (160. 165). Они были военно-политическим движением с отчетливой идеологией и внутренней структурой.

Их идеология была смесью степной этики «героев» и исламской этики «священной войны» — газы. А благодаря ведущему тюркскому элементу ее отличал сильный шаманистский «душок». Носителями этой тройной идеологии были проповедники-дервиши и учителя-«баба». Самым популярным из них мистикам-суфиям удавалось стать идейными наставниками — шейхами и создать собственные секты тарикаты. Собираясь в молельных домах «текке», их последователи получали не только духовные наставления и мистический опыт, но также внутреннюю организацию, благодаря которой могли отстаивать свои взгляды, в том числе силой оружия.

В том идеологическом «коктейле» причастность к высшему миру и Богу достигалась обрядами и прежде всего — войной. Завоевание было главным обоснованием власти для вождей-беев гази. Движение гази, частью которого стал Османский бейлик, было «вовлекающим» («инклюзивистским»). Оно стремилось вобрать в себя: родню, соратников, союзников, завоеванных, ренегатов — всех, кто готов разделить стремление к завоеваниям и мог внести в завоевания свой вклад. Причем вобрать, позволяя им сохранять свою «особость», в том числе свои верования и веру (235. 73).

Внутренняя структура движения гази была «эгалитаристской», построенной на их равенстве. Иерархическое построение, которое формировалось по мере завоеваний в созданном гази государстве, не отрицало равенства самих гази: они формировали класс воинов — «умеру», высший по отношению к податной массе «реайи» — изначально христианской, затем также мусульманской.

В глубине мусульманской Анатолии, на «персидской стороне» симбиоза, развились «братства»- «йяярум». В Северной Персии их лидеров называли «ахи» — это название вышло вовсе не от созвучного арабского «мой брат», а от названия мистических наставников зороастрийцев в Северном Иране.

Там братства объединяли именно персов — не кочевников, от них мусульмане в городах Малой Азии переняли структуру и функции братств, затем — название (52. 117). Особая собственная идеология братств «футувва» культивировала среди их членов «айяр» воинские навыки, прежде всего стрельбу из луков, а также борьбу и бой холодным оружием (195. 122). Йяярум создали собственную вооруженную милицию «рунуд» (53. 198) — единственную в Анатолии боеспособную пехоту.

Несмотря на то, что большая часть городского населения Анатолии говорила по-тюркски, именовалось оно не туркменами (и пока еще не турками), а именно «мусульманами». В братствах состояло население не только городов, но также оседлое сельское мусульманское население городской округи. Оно разительно отличалось от туркмен-кочевников, ему требовалась собственная организация, чтобы выразить свои политические интересы — чтобы выжить.

Как и у воинов-гази, идеологией братств-ахи был мистический суфизм различных толков-тарикатов. Но их организация была не кочевой, а городской: подобно европейским средневековым гильдиям ими руководили «наставники»-«пир» (235. 72). Движение йяярум-ахи было «исключающим» («эксклюзивистским») — основанным на собственной «избранности»: оно стремилось к уничтожению и вытеснению тех, кто не встраивался в его структуру и идеологию.

По мере разложения монгольской и сельджукской власти в Анатолии, ахи выдвинулись на ведущую роль в «силовой политике» региона, наряду с гази. Их начальство-пиры встали вровень по своему влиянию с беями. Было очевидно: тот, кто сумеет соединить под своим водительством обе структуры — гази и ахи, соединить идеи газы и футуввы, опереться разом на беев и пиров — станет господином Анатолии. Но так же стало очевидно, что в новой политической общности обе традиции, сосуществуя, обречены бороться — что неизбежно ввиду их противоположной «цивилизационной» природы.

После монгольского нашествия переселение туркмен в Анатолию набирало темп (52. 69), но теперь их гнала не сила, а слабость: они уходили от монгольского угнетения и притеснений тех тюркских племен, что влились в улусы Джучи, Чагатай и Ильханидов. Монголы контролировали центральное плато Анатолии, рядом сложились туркменские кочевые «бейлики»-«эмираты»: Караман, Гермиян, Кастамону, Кандар, Чобан. Западнее, в пограничье с Византией — «удж» скапливались туркменские мигранты из Средней Азии, Северных Ирана и Ирака, Закавказья и Восточной Анатолии (52. 76, 238).

Здесь они могли дополнить свое кочевое хозяйство грабежами и захватом рабов. Иранских монголов-Ильханидов и их подручников Сельджуков эта зона не особо интересовала: гораздо более важной они считали Северо-Восточную Анатолию, куда упирались трансконтинентальные караванные пути из Индии и Китая — ведущие в Европу (101. 46). Предводителем одного из кланов приграничных мигрантов, кочующего и промышляющего грабежами в округе горы Сёгют, был Осман.

Никакого очевидного «великого предназначения» у его клана не просматривалось. Кроме него, считая на юг, в пограничной зоне выстроились кланы Караши, Сарухан, Айдин, Ментеше. Границ как таковых между ними не было: туркмены свободно перемещались по пастбищам и зимовкам, ходили в набеги на греческие поселения и друг на друга, сдерживаемые только своими обычаями, договоренностями вождей и силой. Осман не был даже беем — самостоятельным правителем на определенной территории. Он подчинялся бею Чобан — Махмуду.

В 1292 г. сельджукский полководец Шамседдин Яман Джандар разбил и убил Махмуда. Тогда же другой «успешный» (своими морскими набегами) бейлик Айдин подвергся возмездию крестоносцев, был лишен морских гаваней и многих территорий. Чуть позже нанятая византийцами «Каталанская компания» разгромила бейлики Караши, Гермиян, Сарухан (271. 11). Османы по своей незначительности оставались в тени, неинтересными врагам туркмен.

На фоне общих поражений в 1299 г. Осман объединил вокруг своего клана несколько соседних и заявил себя беем. В 1301 г. он отразил наступление татар: якобы его союзник Сельджукский султан Алаалдин III разбил при этом и кастрировал татарскую армию в «долине (мужских) яиц» Ташакйязусу. Затем Осман захватил городок Динбож, что по созвучию с турецким «дин божмак» — «перемена веры», предвещало обращение в Ислам многих народов. И под прикрытием этих баек хронистов (129. 72) (пытавшихся расцветить мрачное прошлое Османов) он приступил к предприятию, которое стало подлинным отсчетом Османской истории.

Осман выделил в своем небольшом бейлике три пограничных «суб-княжества», назначив трех пограничных удж-беев: одно из них было обращено к Черноморскому побережью, другие — к Никомедии и Никее. Задачей удж-беев стало вести войну с местными византийскими магнатами, завоевывать и поглощать их владения любыми способами — через обращение в Ислам, браки, покупку. Около 1300 г. Осману удалось захватить замки Эскишехир и Караджахисар, контролирующие проходы со скудного горного плато в богатые долины Вифинии. Тогда же он захватил городок Енишехир, сделав его своей столицей. Осман принялся величаться «ханом» и выдумывать себе тюркскую родословную повыше (60. 17).

Сельджукам он отказал в праве назначить туда кади и имамов. Осман считал себя властителем по праву завоевания и, выйдя «из-под» Сельджуков, напрямую перешел под верховенство Ильханидов, благо те ничего не требовали, кроме знаков подчинения и небольших поборов.

Титул хан был весьма красноречив: в монголо-тюркской традиции земной властитель является представителем «Неба» (81. 71). Хотя Осман воздавал почет Ильханидам и остаткам Сельджуков, как вышестоящим, суверенитет в бейлике принадлежал ему самому. Он мог строить государство по собственному разумению.

Своим первоначальным успехам не только в завоеваниях, но и в строительстве государства на захваченных бандами гази землях, Осман был обязан сплоченным вокруг себя лично преданным «нёкерам» — нукерам, хорошо известной в монгольской традиции гвардии правителей. Политически они ничем не отличались не только от «комитатов» при раннегерманских «королях» (177. 14), но также от современных им «лейтов» — «лейчай» при Миндовге, Гедимине и прочих «основателях» Литвы.

Нёкеры, как и сам Осман, были носителями тюрко-монгольских принципов государственного устройства и степной военной тактики. Но далеко не только кочевые туркмены-воины стремились ко двору Османа, и не только дервиши и баба. Из соседних Анатолийских эмиратов, расположенных ближе и связанных теснее с бывшим султанатом Сельджуков и с государством Ильханидов, к нему примкнули выходцы из религиозной верхушки и администраторы, связанные с иранской политической и военной традицией.

Они были носителями иных государственных идей и иной тактики. Хилал казался им однобоким, а волчья игра туркмен — набившей оскомину. Они предлагали Осману перестроить его зачаточное государство и изменить замкнутую на обычаях армию.

Благодаря им Осман сумел сформировать вместо родового строя нечто подобное административной структуре. В ней нашлось место исламским ученым и чиновникам с более развитых сельджукских и ильханидских территорий. Также он заложил военную структуру, вместившую не только ополчение его клана, но и приходящих отовсюду вплоть до Средней Азии гази, искателей славы, добычи и подвигов за веру, а также городские братства-ахи и ренегатов-византийцев со свойственной тем и другим политической мотивацией и военной организацией.

К тому времени новых земель для распространения кочевого уклада в Малой Азии почти не осталось, со всех пригодных для пастбищ — туркмены греков уже изгнали, дальнейшие захваты христианских земель мусульманами должны были принять другой характер. Осман первым осознал это, он сумел трансформировать свою экспансию так, что изменение хозяйственного уклада и этнической картины захваченных территорий отошло на второй план, значимым стало именно их политическое подчинение. С «теквурами» — лидерами пограничных христианских общин Осман не только воевал, но также заключал союзы (160. 63). Он даже хранил пожитки своего клана в одном из греческих замков, когда уходил кочевать.

Обустраивая приобретения, Осман поддерживал традицию городской жизни, стремясь превратить свой бейлик из сообщества кочевников в подобие «настоящего» государства. От Енишехира Осман двинулся вниз по долине реки Сангарья, захватив замки Биледжик и Ярхисар, на путях сообщения Никеи с Бурсой — столицей Вифинии. Теперь византийцы в Никее могли сообщаться с Константинополем лишь через небольшие порты Мраморного моря (251. 14).

Византийская военная система в Анатолии в эпоху Никейской империи была построена на эффективности пограничной стражи «акритай», составленной из различных колонистов: местных греков и «латинян», половцев и славян, которых власти наделяли землями в пограничных районах в обмен на военную службу (302. 8). Акритай возродили эффективную против войск кочевников тактику взаимодействия пехоты и конницы. Они обороняли небольшие замки, препятствуя туркменским набегам, и служили базой для регулярной столичной армии в отражении крупных вторжений.

Династия Ласкарисов поддерживала акритай и опиралась на них. Однако после возвращения Константинополя правительство Палеологов сделало своим приоритетом европейские территории. В Вифинии оно стало лишать акритай земель и льгот в пользу приграничных магнатов и подавлять акритай, бунтовавших против притеснений (271. 9). В результате акритай не только ослабли как военная сила, но также стали сотрудничать с турками (271. 11). Результатом стало разрушение пограничной обороны в Вифинии.

В марте 1302 г. наводнение сместило реку Сангарья в ее старое русло. К тому времени на левом, византийском берегу реки стараниями императора Михаила Палеолога была возведена цепь замков, а в промежутках между ними — в удобных для переправы местах, устроены завалы из деревьев. Смещение русла сделало все эти укрепления бесполезными. Осман немедленно воспользовался выпавшими возможностями и перебросил на византийский берег свои банды гази (16. 117). А несколько недель спустя он встретился с имперской византийской армией при Вафее.