Украинская война. Золотая голова

ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА

 

Борьба Османов с кызылбашами вовсе не была, как то выглядит внешне, борьбой «имперско-бюрократического государства» и «тюрко-монгольской племенной конфедерации» (290. 136). Во-первых, потому что Сефевидское государство вовсе не было «тюрко-монгольским». В его основе лежала мистическая, богоизбранническая, апокалиптическая суть, которой никогда не было ни в монгольском, ни в тюркских до- и после- монгольских государствах.

А во-вторых, потому что назвать Османское государство в начале XVI в. «имперско-бюрократическим» можно лишь с большой натяжкой (290. 141). Оно имело «имперско-бюрократический» ориентир, но среди многих других ориентиров — как не самый главный и не тот, которым оно пойдет. И тем более — не тот, который предстояло ему выбрать для борьбы с Исмаилом.

Исмаил именно потому оказался столь страшной угрозой, что лишил Османов всех привычных ориентиров. С его появлением они уже не были вождями анатолийских туркмен — против византийцев-греков и балканских народов. Теперь у всех туркмен был другой вождь, много более харизматичный. И они уже не стояли во главе газы — Исмаил представлялся им более ревностным воином-«гази». Что касается лидерства в исламском мире, по сравнению с «сонным» османским суннизмом — Сафеви Исмаила были настолько яркой вспышкой, что затмили всю религиозную ревность Османов напрочь.

Первенство Исмаила оказалось убеждением не только «внутренних» Османских и «внешних» (оставшихся после Кара-коюнлу и Ак-коюнлу) туркмен, но также «турок» — новой национально-религиозной общности, появившейся в XV в. (290. 136—137) в Западной Анатолии и во Фракии. То были перешедшие к оседлости туркмены на селе, мусульманское — бывшее «сельджукское» и новое оттоманское (ренегаты) население в городах, а также правящий класс «аскеров»: его военное-«умера» и религиозно-административное «улема» — крылья.

Казалось бы, самим своим появлением эта новая общность турок была обязана Османам, их захватам, их переселенческой политике-«сюргун», их настойчивой исламизации и отуречиванию верхушки покоренных народов — «истималет». Но турки вдруг также качнулись к Исмаилу, особенно потомственные среди них туркменские и сельджукские группы. С Османами остались лишь турки-ренегаты, из бывших анатолийских и балканских христиан. Даже суннитская улема Османов (как покажут вскоре события при султане Селиме I) оказалась заражена если не шиизмом, то мессианством Исмаила, и смотрела на Османов косо.

В противоборстве между властями: земной — «де-факто» и небесной — «утопической», свойственной Исламу, Османы оказались на «земной» стороне, а Сефевиды — на «небесной» (74. 168). Османы могли держаться только силой. Для собственной самоидентификации и борьбы против Исмаила у Османов вдруг осталось единственное ядро — армия. Причем не вся армия, а лишь ее «оттоманские» группы: капыкулу, столичные янычары и дворцовая конница, сипахи-тимариоты Румелии… Пожалуй всё.

Сипахи-тимариоты Анатолии, как показало восстание Шах-кулу, с готовностью примкнули к кызылбашам, не говоря уже о коннице и пехоте, набранной среди кочевых туркмен и оседлых турок — «мюселлемах», «йяя», «азабах», которые разлагались и бежали к кызылбашам, как только будет произнесено одно имя шаха Исмаила.

Призывать против кызылбашей Балканских акынджы было бы безумием: как недавние своевольные туркмены, акынджы всегда привечали самых развязных дервишей, а кое-кто из них был недавно выслан в Румелию уже зараженным Сафеви (290. 318). В Добруджу, один из главных на Балканах регионов расселения акынджы, сефевидские шейхи заслали столько оружия, что можно было вооружить все население поголовно (290. 375). Пока акынджы затаились: слишком далеко — за морем и за горами, находились от Исмаила. Но его Пришествие ждали.

Во главе оставшейся верной Османам армии, состоявшей как на подбор из отуреченных и обращенных в Ислам бывших христиан — сербов, боснийцев, албанцев, греков, болгар, стояла такая же верхушка — дворцовых рабов, бывших византийских, сербских, албанских, боснийских вельмож, приласканных и вознесенных Мехмедом II.

С ними остался Баязид II. И с ними он принялся выживать.

Будучи наместником в Амасье, принц Баязид сформировался как святоша, женолюб и пьяница. Бурная турецкая работорговля пленницами, захваченными в походах его отца, давала обильный доступ к «свежим» наложницам, а выпить с принцем было не прочь его собственное окружение. Еще при великом тезке принца, султане Баязиде I, попойки — «безм» стали эпицентром турецкой дворцовой жизни (290. 122), и тезка-принц следовал традиции взахлеб.

Занятый завоеваниями, перестройкой Константинополя и страстью к иностранным принцессам, Мехмед II обращал на сына мало внимания. Тот был предоставлен сам себе: своим наложницам и собутыльникам. Баязид II пил сам и пили его дети: уже в 1511 г. его сын Алемшах сгинул в одном из своих месячных запоев, которым вопреки матери потакал его лала (226. 49).

Но взойдя на престол и переселившись в Стамбул, Баязид II изумительно изменился: стал воздержан и протрезвел. «Общественный» орден Мевлеви турецкой знати, практиковавший собрания и совместные ритуалы, Баязида не устраивал. Он примкнул к тарикату Халвети, практиковавшему уединение-«халву» в достижении единства с Аллахом.

Как и Сафеви, Халвети укрепился в Закавказье в эпоху завоеваний Тимура, но вынужден был уйти оттуда в Анатолию и Египет под нажимом Сафеви. Шейх Кемал ал-Халвети, появившийся в Амасье при наместничестве там принца Баязида, сумел оказаться крайне полезен Баязиду при захвате им престола. Соперником Баязида в наследовании был принц Джем, на стороне которого выступал великий везирь — Карамани Мехмед паша. Баязид попросил Кемала «мистически» помочь ему с Мехмедом пашой.

Кемал доложил принцу, что сила паши заключается в квадратном талисмане-«вефк», магическая надпись на котором была сделана шейхом (соперничавшего с Халвети) ордена Зейнийе. Кемал признался, что ничего не может поделать с силой талисмана, но посоветовал Баязиду подождать 33 дня, когда случится некое событие, которое изменит ситуацию в корне. Сам Кемал в эти 33 дня не раз яростно спорил с поддержавшими Джема представителями улемы — дошло до того, что его забросали раскаленными углями. А через 33 дня — действительно: Мехмед II умер, а Карамани Мехмед паша ненароком стер с талисмана сделанную шейхом надпись. Он потерял оберег и был убит взбунтовавшимися янычарами (67. 69).

Баязид стал султаном и — закономерно — выбрал Халвети своим тарикатом. Он перевез Кемала в Стамбул и выделил ему христианскую церковь под собственную мечеть. Под духовным руководством Кемала Баязид сделал из правления отца собственные выводы.

После заключения мира в январе 1479 г. Венецианский сенат заслал в Стамбул по просьбе Мехмеда II одаренного художника Беллини. Беллини нарисовал не только знаменитый портрет султана, но также серию эротических сцен для его нового дворца (249. 330). Глядя на них, усталый гази мог вспоминать тех без числа принцесс — дочерей поверженных им властителей, которых он лишил невинности в честь своих подвигов. Баязид II, не почитавший эту сторону характера своего отца, приказал содрать их со стен и продать на базаре. Портрет Мехмеда II достался одному из венецианских купцов, а эротические фантазии пошли по рукам и канули в забвение.

Все же Мехмед II следил, чтобы его дети получили «западническое» — оттоманское образование и опыт: правительственный и военный. Исхак паша, как лала-воспитатель и политический «руководитель» отрока Баязида, был хорошим наставником. А в судьбоносной битве Мехмеда II с Ак-коюнлу Узуна Хасана при Башкенте в 1473 г. принц Баязид был поставлен во главе правого крыла армии (принц Мустафа командовал левым крылом, а принц Джем в это время служил наместником в Эдирне — на случай европейского вмешательства) (226. 46).

Крылья состояли из тимариотов-сипахов соответственно Анатолии и Румелии, и не они решили исход боя, а мощный центр под началом самого Фатиха — обнесенный возами боевой порядок янычар и дворцовой конницы «табур дженги». При Башкенте Баязид II убедился, насколько эффективными могут быть дворцовые войска, дисциплинированные, обученные и верные, — против туркменской конницы.

Теперь под началом шаха Исмаила была та же самая конница — ничего не изменилось, — лишь вдохновленная свежими мессианскими идеями. Но если боевые возы и янычары-лучники (большинство янычар Мехмеда II были вооружены именно луками) смогли одолеть туркмен Узуна Хасана, то (сделал вывод Баязид) точно так же они смогут одолеть туркмен Исмаила, если дать им против мессианского порыва вместо луков — более убийственное оружие. Быстрое техническое развитие артиллерии и ручного огнестрельного оружия в конце XV в., пример мамлюков и венецианцев с их пушками и ружьями в войнах 1480—1490-х гг. — подвернулись как раз кстати.

Советы ренегатов Исхака паши, Месиха паши и Херсекзаде Ахмеда упали на благодатную почву собственного боевого опыта Баязида II. Он решил поднять «табур» и янычар на боевую высоту, где им не будет страшен никакой Махди.