Украинская война. Сравнительный рай-ад

СРАВНИТЕЛЬНЫЙ РАЙ-АД

 

Удивительно, что столкнувшись с загадкой в понимании истоков и механизмов рождения новаторских военных практик в Военной революции, исследователи ее Западноевропейского эпицентра не обратились к той методологии, которая всегда раскрывает подобные загадки, — к сравнению.

Труды, авторы которых пытаются взглянуть на Военную революцию (или шире — на государственное строительство и войну в Раннее Новое время) на сравнительном материале со стороны: из Восточной Европы (313; 102; 245; 69; 26), из Южной и Юго-Восточной Азии (71; 186; 187; 242; 266), — единичны. А вовлекающие в обсуждение огромный массив кочевой Евразии — фрагментарны (311; 301; 222) и в общем — не о том.

Но наиболее странно, что из анализа Западноевропейской Военной революции через сравнение исключена государственная и военная история Турции (Османской державы).

Литература по Османской истории насчитывает тысячи изданий, для изучения которых потребуется долгая жизнь. Но собственно Военной революции (даже не называя ее): процессу зарождения, отбора и применения новаторских военных практик — посвящены лишь эпизоды в сплошных крупных исследованиях (302; 241; 1; 175; 85; 130; 201; 270; 271), либо небольшое число узких статей (300; 12; 6; 42; 145).

Редкие из них компаративны. В военной истории подлинным сравнением может быть лишь схватка армий — собственно вооруженная борьба. Лишь она позволяет выявить истинное содержание военных структур и взвесить их подлинную эффективность на весах «победа-поражение» в бою. Но в Османской истории социологические и политологические исследования от вооруженной борьбы удивительно отделены. Что исключает сравнение.

Во всей основной массе исторической литературы о позднем Средневековье и Раннем Новом времени Турции — ее военная история тонет либо в трясине султанов, везирей, гаремов, янычар, дервишей и джелали, либо укрыта лавиной эмпирического материала, статистики и публицистики. А их в Османской истории по огромным архивам и плодовитым сочинителям — хоть отбавляй.

Между тем именно Османская Турция представляет собой особо благодатный простор для выяснения механизмов зарождения новаторских военных практик, их взаимодействия с государственными структурами, с социальными и идеологическими явлениями, с процессами в экономике и технике. В Османской истории, как нигде, их можно привязать к конкретным людям, военным вызовам, кампаниям и боям.

Эта привязка позволит избежать массы ошибок в трактовке подлинного содержания тех или иных военных структур, а значит, обоснованно подойти к оценке их силы и слабости. Только тогда станет понятен ошеломительный взлет Османской Турции как военной державы и ее непредвиденный упадок.

В Османской Турции в динамике было все, что так любимо исследователями Военной революции: ополчения и регулярные армии, призывники и наемники, «феодальное» воинское сословие и профессиональный офицерский корпус, специальное военное образование, передовые технические инновации и военно-промышленный комплекс.

Она была наполнена всем, что связывают с Военной революцией в истории государственных институтов: централизованная фискальная и административная бюрократия, «абсолютизм» монарха, военная мобилизация ресурсов, религиозное рвение и общественные науки. Все излюбленные современными социальными науками веберовские «идеальные типы» Раннего Нового времени — побывали там.

М. Вебер создавал их как отвлеченные понятия для аналитического обобщения реальности, выяснения причинно-следственных связей в эмпирическом материале — сути исторических явлений, значения социальных структур (280. 43). Идеальных типов Раннего Нового времени выработано множество, и нет более выгодного материала для их сличения с реальностью, чем Османская Турция.

В Раннее Новое время Османская Турция сталкивалась в масштабных, решительных военных конфликтах с государствами всех возможных типов на Западе и Востоке: с «сословными» и «абсолютистскими» европейскими, с «завоевательными» кочевыми, с исламскими «фундаменталистскими» (имя им легион), а также с армиями всех возможных моделей: от кочевых ополчений и «партий» фанатиков — до регулярных призывных и наемных.

В этих конфликтах выводы компаративной истории могут быть проверены, доказаны и опровергнуты военным результатом, исходом борьбы за ресурсы и геополитическое господство. Идеальные типы могут обрести доказательство «идеальности» и «типичности».

Османская Турция — рай для компаративистики Раннего Нового времени, сравнительных исследований Военной революции, «Абсолютизма», Реформации и Контрреформации, «национальных» и «военно-фискальных» государств.

Но нет: авторов концепции Военной революции (М. Робертс, Дж. Паркер) (238; 221) — такое сравнение не заинтересовало. Так же как не особо увлекает оно исследователей абсолютизма и национальных государств (265), военно-фискальных государств (82), религиозных конфликтов (120) и прочих граней Западноевропейского чуда (155) Раннего Нового времени.

Толчок к этому странному отторжению положил сам М. Вебер. Он выработал для Ближнего Востока особый вид государства — «султанизм» как крайнюю степень «патримониальной» власти — «традиционного господства», подкрепленного аппаратом управления и военной силой (279. 231). Османскую Турцию на всем протяжении ее истории он объявил образцовым вместилищем султанизма, в корне отличного от европейского государственного устройства (133. 49).

Поскольку абсолютизм, бюрократия, протестантская этика, военно-фискальное государство и Военная революция являются «идеальными типами» Раннего Нового времени, выработанными историками именно для Западной Европы, — то нечего их с чем-то в Турции сравнивать. Вопрос оказался закрыт.

«Особо выдающийся неверный» Миклош Пальфи, один из полководцев Габсбургов в «Долгой войне» с Османами 1593—1606 гг., сравнил «армию Ислама» (турецкую) с ящиком, который долго боялись открыть, опасаясь кишащих там змей, сороконожек и скорпионов (126. 11). Концептологи Западноевропейской Военной революции опасаются того же.

История Османской Турции Раннего Нового времени поразительно нелинейна. Ведь все эти «радикально передовые» структуры и явления в ней действительно были, и тем не менее она сама пала жертвой их развития в государствах-соседях.

А значит, занимаясь Турцией, придется объяснять: почему сами по себе регулярные армии с передовым вооружением и отточенной тактикой не приносят победу и в чем их червоточина, почему фискальная бюрократия не всегда способствует развитию государств и где может быть ее провал, почему идеологическая ярость может служить не благодатной «протестантской этике», а саморазрушению. То есть самим придется концепцию Военной революции, Абсолютизма, военно-фискальных государств и плодотворной Реформации — опровергать. Компаративный рай обернется адом.

Конечно, используя насыщенность Османской истории передовыми явлениями в военном деле, можно посвятить десятки трудов, доказывая (зачем-то?), что военное строительство Турции Раннего Нового времени не отставало от Западноевропейского прогресса и опережало Восточноевропейский застой. Именно так делает плодовитый венгро-американский оттоманист Габор Агостон.

Увы! От этого поражение Турции в геополитической схватке за Восточную и Южную Европу не становится победой, а разгром османских армий в боях с ее противниками становится (злополучным) чудом. То и другое приобретает заведомую необъяснимость. Но в военной истории лишь победа и поражение в бою являются подлинным критерием новаторства и эффективности военных структур, только взлет или падение в геополитической схватке — оценкой состояния государств.

Ящик придется открыть. А его содержимое — изучать так же, как Миклош Пальфи, — боем. «Военный дарвинизм» Раннего Нового времени должен быть приложен к Турции. Процесс рождения, отбора и применения военных и государственных инноваций — проверен на османском материале. Только в вооруженной борьбе с Османской Турцией станут понятны подлинные механизмы передела Восточной Европы в XVI—XVIII вв.

Османская Турция была одним из претендентов (и выглядела самым сильным из них) в захвате здесь геополитического господства. Поэтому ее военные и государственные структуры, связанные с ними социальные, экономические, идейные явления должны быть взвешены для оценки хода и исхода той судьбоносной схватки.