Украинская война. Военный дарвинизм

ВОЕННЫЙ ДАРВИНИЗМ

 

В победе часто оказывается, что непредсказуемые случайности — заданные, казалось, игрой фортуны, — являются следствием заранее предпринятых благодаря расчетам и наитию организационных и технических реформ. А еще чаще на первый план выходят явления, которые «невозможно пощупать»: победа определяется не вооружением и снаряжением армий, не их численностью и составом, а таким неопределенным фактором, как «применение войск».

В поражении же подчас очевидно, что фатальные неудачи, выглядящие на поверхности злым роком, на самом деле по-аптекарски точно отражают глубинное соотношение сил. Но не то, в которое вложился проигравший (численность армии, оружие, размах кампании), а то, которое предвидел победитель — выраженное как «боевая эффективность».

Применение войск и боевая эффективность являются важнейшими для вооруженной борьбы явлениями, которые вобрали в себя: способность государств вести войну, организацию и вооружение армий, полководческое искусство и мотивацию бойцов (32. 49)*. Они выражают изменчивость условий вооруженной борьбы, непредсказуемость ее поворотов, требование к военным системам (государствам, армиям, войскам, бойцам) не только приспосабливаться, но опережать обстоятельства.

Применение войск и боевая эффективность помещают военные системы в процесс «естественного отбора», распорядителями в котором являются победа или поражение в бою, в кампании, в войне.

В истории человечества не найти явления, столь податливого «социальному дарвинизму», как война. Но дарвинизм войны свой — особый. Когда подлинно слабая армия терпит поражение от подлинно сильной, «отбор» уже произошел без перспективы для нее выжить благодаря изменчивости и адаптации.

Только та разбитая армия может возродиться к победе, в которой победные «практики-мутанты» (243. 144) возникли до поражения. Не важно, были они изобретением или заимствованием. Важно их появление именно до поражения.

Внедрение новых военных практик подражанием уже победоносному противнику — бесперспективно. Армия, не располагающая заранее заложенным потенциалом победы, терпит поражение бесповоротно. Противник обращает превосходство в вооруженной борьбе в безусловное политическое господство — в завоевание, которое выражается разрушением поверженного государства.

Напротив: государство и армия, непрестанно генерирующие новаторские «практики-мутанты» с потенциалом развития в победоносные структуры и явления, — несмотря на любые поражения имеют перспективы победной агрессии и завоевания без горизонтов. Даже сталкиваясь с более сильными противниками и поверженные, отброшенные ими, они уже располагают орудием победы. Их правители и полководцы должны лишь понять, взрастить и применить его.

В последовательности: зарождение «практик-мутантов», их отбор в бою, развитие и применение победных из них — заключается особый дарвинизм вооруженной борьбы. Если третий этап (применение войск) ученый-историк может лишь описать (его суть всегда останется неведомой, ибо лежит в сфере наития, а не науки), то первые два — он обязан понять и объяснить.

Исход боя не может быть предопределен, но он может быть изучен и объяснен. Для этого ученый должен заглянуть в вооруженную борьбу глубже, чем полководец, для которого первые два этапа «военного дарвинизма» являются лишь преамбулой третьего — собственно боя.

Лавинообразное появление новых «практик-мутантов» вооруженной борьбы в европейское (западноевропейское) Раннее Новое время в воображении историков объединила концепция «Военной революции». Она же связала их причинно-следственными связями с резкими в ту пору переменами в экономике, науке и технике, идеологии и религии, устройстве общества и структуре государств. Колоссальные последствия того сдвига, сформировавшие современное мироустройство, заставляют обращаться к войне как к его рычагу.

Концепция Военной революции принесла обильные знания об условиях и последствиях применения новых военных практик: об (абсолютистско-бюрократических) структурах государств, о социальных переменах (выдвижение «третьего класса» «буржуазии» и превращение «феодалов» в офицерский корпус), о возросшей численности армий, о становлении в них специальной организации, об их изменившемся вооружении и оснащении (огнестрельное оружие, крепости трасе итальен, океанские парусники). Кое-что удалось подметить в тактике и оперативных действиях новых армий, в стратегии вооруженной борьбы и в философии войны.

Несмотря на обильную разработанность концепции Военной революции, само рождение новаторских военных практик остается загадочным. Очевидно, оно является глубоко личностным: связано с конкретными людьми, с определенными обстоятельствами. «Практики-мутанты» всегда имеют своих родителей. Но их мотивы, путь их мыслей, источники их озарения, их действия, как правило, остаются нераскрытыми.

Между тем Военная революция, являясь суммой новаторских военных практик, сама является огромной мутацией войны как одного из главных видов человеческой деятельности. Без понимания механизма перемен в способах и средствах ведения войны весь огромный массив фактов и умозаключений, вынесенных по поводу Военной революции исторической наукой, остается либо болотом, либо потоком провиденциалистской «воли Свыше» и телеологической заданности — то есть «антиисторичной» историей.

История — далеко не «линейный» процесс, в котором каждое большое явление может быть прослежено вглубь на десятилетия и столетия к своим «предпосылкам». Напротив, относительно небольшие события, поступки отдельных людей оказывают на нее непропорциональное, решающее воздействие, не будучи сами всего лишь внешним выражением глубинных процессов. Подчас небольшое событие может положить начало новой исторической тенденции и явить новую эпоху (220. XIX).

Нигде случайности не вызывают таких неожиданных крупных перемен, как на войне. Это ведущее свойство вооруженной борьбы на всех ее уровнях: от схватки бойцов и тактики до оперативных действий и стратегии.

Ничто на войне не задано, не очевидно. Ничто в бою не предопределено.