Украинская война. Консилиум Я. Тарновского

ЧАСТЬ 8. БОНА АМОР

Глава 7. Консилиум Я. Тарновского

 

Тарновский стал великим коронным гетманом в 1527 г. — в обстановке прусского паралича, бессилия под московским давлением, трепета перед нашествием Османов и ужасом крымских набегов. Своей репутацией и послужным списком он был сродни М. Глинскому, вытянувшему Литву скорыми военными реформами начала XVI в. и победой под Клецком 1506 — из ямы конечного поражения. Тарновскому предстояло совершить нечто подобное в Польше.

Ему было 34 года — он был немолодым по меркам XVI в. и совсем «пожилым» среди заброшенных отроками на высшие посты польских магнатов. Он был хорошим командиром, но крупных удач, военных, дипломатических или любовных, которые могли бы резко поправить карьеру, за ним не числилось. В 1524 г. он разбил у Комарно под Львовом небольшой загон прорвавшихся к Сану турецких акинчи — то было хлопнуть комара.

Сигизмунд ухватился за него, немедля назначил его командовать войсками в Галиции, вручил ему сборные части посполитого рушения и оброны поточны. Османы стремились упредить польское вмешательство в Венгрии, выбить Польшу из намечавшейся коалиции с королем Венгрии и Чехии Лайошем II. Тарновский принялся за дело — в обычной польской медлительности и разболтанности армия собралась слишком поздно. Турки и татары совместно опустошили округу Львова и Перемышля, сожгли Ярослав и несколько других городов — нахватав добычи и пленных, ушли восвояси.

С Османами пришлось подписывать мир. Татарам пришлось кланяться. Венгрию пришлось предать.

С такими результатами Тарновскому можно было ставить крест на карьере, на мечтах воплотить свои военные идеи. Возвыситься теперь он мог только через политику. Вовремя в его судьбе появился самый сильный в то время польский политик — королева Бона. Кроме нее Тарновский неожиданно получил опору в том, кто всегда был подчеркнуто чужд элитарному кругу высших магнатских семей. Наверх его стал проталкивать бывший канцлер, примас Ян Лаский. Политическая цена покровительства Боны и Лаского была вызывающей, но Тарновский ее оплатил. Неожиданно для олигархии «можных», магнат и аристократ — он примкнул к шляхетской «республике». Неожиданно для сторонников союза с Габсбургами — занял резко враждебную к ним позицию.

Благодаря Я. Ласкому и Боне в 1527 г. Я. Тарновский заполучил-таки пост великого коронного гетмана, освободившийся со смертью в 1526 г. Н. Фирлея. В указе о его назначении особо подчеркивались не столько военные познания нового гетмана и его личная доблесть, сколько «расторопность» (220. 29). На должности гетмана Тарновский получил почти абсолютную власть (даже большую, чем власть короля). В отличие от короля в боевой обстановке он был не обязан передавать дела шляхтичей избранному ими суду или совещаться с ними. Тарновский добился единоначалия.

Расторопность и единоначалие Тарновскому понадобились с ходу. Вся оброна поточна насчитывала 800 всадников и 100 пехотинцев (220. 29). Посполитое рушение воевать не желало. Новоиспеченный гетман планировал вести к победам армию, которой не было. Прежде чем стать полководцем, ему пришлось побыть военным организатором и политиком.

Профессиональная армия, которую он задумал, требовала постоянных налогов, но широкая шляхта считала их вызовом политическому строю «республики». Она допускала лишь чрезвычайные налоги — в виде целевых сборов, введенных Сеймом. В 1527 г. Сейм с ходу отверг внесенные с подачи Тарновского меры, необходимые для постоянного налогообложения: проведение всеобщей оценки собственности было для «республики» неприемлемо (214. 318).

Из тупика следовало искать выход. Связи с Боной и Я. Ласким послужили Тарновскому. Тот же Сейм ввел чрезвычайный налог для набора армии и согласовал привлечение средств из доходов от королевских имений. Вскоре гетман с 3000 бойцов вынудил отступить татар, орудующих под Белой Церковью в Подолье (220. 30). Покровителей он отблагодарил поддержкой венгерского претендента Я. Заполья. Его Тарновский укрывал в Карпатах, ссужал деньгами и подкреплял польскими наемниками (220. 31).

Получив высший в Польше военный пост, Тарновский вполне воплотил свои организационные и тактические идеи. Он воспринял от Н. Каменецкого стремление к многовидовому построению армии и упор на ее наемный профессионализм. Тарновский прописал многое из того, к чему Каменецкий пришел в боевом применении регулярной армии на практике. Его диалог с голландским гуманистом Яном Стратиусом о принципах войны против турок в свете неудачной осады Габсбургами Буды в 1541 г. был опубликован трижды с 1595 до 1664 г., широко разошлось его сочинение на латыни «Консилиум рационес белликае» (1558 г.), польская и литовская армии руководствовались его военным уставом.

Тарновский обосновывал необходимость наличия в армии как тяжелой, так и легкой конницы, считая одну без другой тактически несостоятельными. Он предлагал создать саперные части для строительства полевых укреплений и осады крепостей. Он подчеркивал значение полевой артиллерии для непосредственной поддержки войск.

Но прежде всего Тарновский настаивал на формировании многочисленной и активной в бою пехоты. Той, что так не хватало в Галиции и в Подолье против татар, в Пруссии и Великой Польше — против тевтонов. Именно пехота должна была служить тактическим инструментом глубоких операций, придавать вес действиям конницы и закреплять успех.

Сам Тарновский пехотным командиром не был. Потомок одного из самых знатных родов малопольского можновладства, он был слишком для пехоты знатен. Но под Хотином 1509, под Лопушно 1512 и под Оршей 1514 он видел ее в бою: во всех трех битвах именно пехота, при всей ее статусной второсортности, или определила победный для поляков и литовцев исход, или внесла не меньший в него вклад, чем престижная тяжелая конница.

Но также Тарновский видел ограниченность польской пехоты. Неудача его плана наступления на Орден в 1519—1521 гг., его решение уклониться от столкновения с турками в 1521 г. после взятия ими Белграда, его поражения в Галиции 1524 г. — были обусловлены именно ее слабостью.

По наблюдениям в Западной Европе и в Турции, Тарновский задумал развернуть польскую пехоту из вспомогательных частей, какой она была под Хотином, Лопушно, Оршей, — в самостоятельный вид войск с собственной первостепенной тактической ролью. В тех битвах пехота вместе с полевой артиллерией были применены Н. Каменецким и К. Острожским ситуативно, по наитию, по благоволившему к полякам и литовцам счастью. Тарновский задумал сделать применение пехоты правилом для польской армии: структурным и тактическим. Он нашел пехоте место в бою.

Для того чтобы применить пехоту — надо было ее иметь. Шляхта не разделяла потребность Тарновского в пехоте, не верила в нее и не знала, где ее взять. Для защиты «Русской земли» (то есть Галиции) в 1528 г. Сейм выделил оброне поточне 3364 ставки в коннице и лишь 300 (чтобы отвязаться) — в пехоте (220. 31).

Тарновский был одним из плеяды командиров Раннего Нового времени, осознавших необходимость пехоты, представлявших, какой она должна быть, и мечтавших применять — но не имевших ее. В отличие от большинства Тарновский не остался мечтателем. Он задумал создать в польской армии необходимую пехоту.

В формировании пехоты польское правительство столкнулось с двумя препятствиями, преодолеть которые напрямую не получалось. Усиление польской национальной пехоты противоречило идеям шляхетской «республики»: армия должна формироваться гражданами-шляхтой, идеальной армией является конный сейм, то есть всеобщее ополчение «благородных». Даже оброна поточна и надворные хоругви, где служили те же «благородные», вызывали подозрение как возможный инструмент королевской «деспотии» и негодование за «транжирство» денег.

Даже набранная как чрезвычайное исключение или в обход установленных запретов польская пехота получалась непомерно «польской» (72. 55; 74. 59) — отстраненной от тех передовых организации и приемов боя, которые Тарновский видел в Западной Европе и в Турции и которые он считал для пехоты совершенно необходимыми.

Знания и умения, необходимые для создания передовой армии в Раннее Новое время, могли быть получены двумя путями. Первым является «покупка» носителей этих знаний и умений на рынке, а Европа тогда была открытым рынком военных специалистов. Вторым — создание собственной военной школы, развитие в ней собственных идей и воспитание собственных кадров (64. 55).

Организация вооруженных сил Польши, выработанная Я. Тарновским в его долгое коронное гетманство (1527—1559), выглядит глубоко национальной моделью, основанной на ее особенном политическом и национальном устройстве. Тем не менее обойти этот выбор Тарновскому и Польше не удалось. Прежде всего в пехоте.

При королях Яне-Ольбрахте и Александре, в крайней военно-политической ситуации в войнах с Молдавией, Турцией, Россией — сеймами были отвергнуты оба предлагавшихся пути формирования массовой польской пехоты. Как призывное ополчение крестьян со всех обрабатываемых земель всех владельцев на селе и горожан по всем дворам (будущая пехота ланова), так и регулярная пехота из крестьян только королевских владений (будущая пехота выбранеска) — были непреклонно заблокированы сеймами. Своей монополией на вооруженное насилие шляхта не поступилась.

Даже в критическом XVII в. части пехоты лановой удалось сформировать лишь дважды в самые беспросветные для Польши моменты. Во время «Потопа», когда она рухнула как государство — пехота ланова в июне 1656 г. взяла штурмом занятую шведами Варшаву, чтобы месяц спустя быть наголову разбитой там же вместе с конницей посполитого рушения шведами и брандербуржцами (88. 173). В 1683 г. 10-тысячный корпус пехоты лановой вновь был мобилизован для спасения Вены, когда казалось, что волна турецкого нашествия накроет всю Европу, — но там имперцы, заручившись польской конницей, предпочли собственную регулярную пехоту (88. 246).

Пехоту выбранеску удалось сформировать Стефану Баторию для войны с Россией в 1578 г., но малочисленной (магнаты-арендаторы королевских имений саботировали ее набор) и слабой: без опыта службы (военную подготовку призывников магнаты саботировали еще упорнее), без профессиональных командиров (шляхта не желала там служить ни в какую). В боях под Великими Луками и Псковом она себя не проявила и была вскоре заброшена.

В 1544 г. Сейм в Петркуве принял Статут, предписывающий в случае нападения Турции всеобщую мобилизацию в армию всех сословий, не только шляхты — со всех регионов, включая Литву и Королевскую Пруссию. Но поскольку этой угрозы не возникло, а литовцы и пруссаки отказались исполнять предписанные им поляками обязанности по обороне Польши — из этой затеи также ничего не вышло (220. 29).

Сама шляхта не желала сражаться в пехоте, это противоречило ее самомнению класса благородных всадников. Попытка перенести в пехоту схему найма, наработанную в коннице оброны поточны, оказалась не слишком успешной. Служба в пехоте не была престижной для ротмистров — командиров пехотных хоругвей, ни тем более для их товарищей.

Сложности с комплектованием пехоты привели к тому, что состав подразделений определялся не столько требованиями нанимателей (хотя их предъявляли) и практикой боя (хотя на нее оглядывались), сколько случаем — кого удавалось набрать товарищам в свои почты. В 1500 г. ротмистр Калушко в роте на 177 бойцов (из них 124 аркебузьера) имел 19 копейщиков, и 19 же копейщиков имел в 1533 г. ротмистр А. Мора на 76 бойцов (из них 54 стрелка). В 1569 г. ротмистр А. Косиньский имел в своем почте на 48 бойцов (из них 31 стрелок) лишь одного копейщика, а В. Косиньский — двух копейщиков на 12 стрелков (543. 141). Внедрить передовую тактику с этим вразнобой вооруженным сбродом было затруднительно. Но польская пехота иной быть не могла.

Под Хотином 1509, под Лопушно 1512, под Оршей 1514 — наступать, атаковать, маневрировать на поле боя польская пехота оказалась не в состоянии. Она замкнулась в тактике статичной обороны. Для успешного применения ею огнестрельного оружия противника требовалось навести на нее обманом или загнать. Тарновскому этого было мало и узко, такая пехота ему не годилась. Он нашел выход в трансграничном наемничестве.

В Западной Европе XVI в. правители предпочитали нанимать извне готовые пехотные части, набранные военными предпринимателями. В Польше наем пехоты велся назначенными королем агентами (119. 66). Среди них было много немцев и поляков Королевской Пруссии и имперской Силезии, родственных чехов Богемии и Моравии. Они владели польским и немецким языками, часто имели двойные — польские и немецкие имена (87. 395) и вели наем в своих землях, германских по военной культуре, но так или иначе не чуждых Польше.

Германоязычные территории внутри Польши и польские в Германии — пришлись для формирования новой пехоты польской армии как нельзя кстати. Там не было той тотальной крепостной зависимости крестьянства, что сложилась в самой Польше. Сельские общины были организованы по Магдебургскому (и его разновидности Кульмскому) праву — с сильной администрацией главы «солтыса»-«шульца», в противовес польскому произволу шляхты. Города не были, как в Польше, задавлены властью королевских наместников и господ-магнатов. В отличие от польских, города и горожане Королевской Пруссии получили право владеть земельной собственностью за городскими стенами. Представители Данцига, Эльбинга, Торна заседали в ландесрате.

Распространение гражданских прав на нешляхетские сословия Пруссии и Силезии, их германское политическое и социальное устройство, германская культура и преобладание германских поселенцев сыграли решающую роль в том, что именно здесь польский король мог нанимать большую и лучшую часть своей пехоты. Для этого Королевская Пруссия (около 298 000 жителей в XVI в.) (86. 23) и имперская Силезия (1,25 млн в 1577 г.) (73. 80) были достаточно населенными. Большинством жителей здесь были немцы, онемеченные поляки и прусы — они увереннее, чем собственно поляки, заимствовали военную культуру, проникавшую из Империи.

Между 1506 и 1572 гг. на польской и литовской службе побывали 11 000 германских наемников, а также 7000 венгров и чехов (543. 138). Набранные из них подразделения не были польскими. Они имели собственные организацию, командный состав и командный язык, который был не польским, а немецким. Они были вооружены по-своему, их тактика и боевые приемы также были особыми.

Кроме самостоятельных подразделений много чехов, венгров, силезцев было среди средних и низовых командиров польской национальной пехоты — ротмистров и десятников. Эти подготовленные кадры служили ее скелетом. У них учились командиры-поляки, доля которых постепенно росла (73. 74, 90). Именно профессионализм командиров определял боеспособность польской армии: из 85 хорунжих и ротмистров, служивших с 1548 до 1574 г. лишь 26 служили до одного года и 16 — один-два года, 26 из них служили два—четыре года, 8 — четыре—шесть лет, 2 — шесть—восемь лет и 7 — более десяти лет (46. 33).

В «Войне всадников» в польской армии было 33 % иностранных наемников (прежде всего чехов, моравов, силезцев и русских Литвы, в меньшей степени немцев, венгров, татар, литовцев). Командные кадры были иностранными на 21 %. Принятые в 1527 г. нормы запретили иностранцам занимать командные должности в конных хоругвях (207. 40), но не в пехоте.

Интегрируя иностранных наемников в армию по подразделениям и заполняя ими командные должности, Тарновский менял структуру, вооружение и тактику прежде всего пехоты. Для него подразделения, набранные в Пруссии, Силезии, Богемии, Моравии были германской пехотой — подобием ландскнехтов. От польской ее отличала самостоятельность на поле боя, способность маневрировать и держаться против конницы, а также наносить удар по противнику сплоченным строем холодным оружием. Все эти достоинства были связаны с их вооружением пикой, а также с полным металлическим защитным снаряжением.

Тарновский во множестве нанимает пикинеров для своих кампаний. В молдавских кампаниях 1530, 1531 и 1538 гг. у него в пехоте было соответственно 37,9 %, 27,2 %, 32,4 % пикинеров (в противовес обычным польским 1—5,5 %) (28. 81). Cвязано это было не с тем, что стрелки «покупали» себе пики, а с набором в армию специалистов-пикинеров.

Пика была не тем оружием, которым можно овладеть с ходу на досуге, бой пикой не был индивидуальным желанием бойца — он требовал слаженности, дисциплины и боевого духа целого подразделения. В личной схватке пикинер с 3—5-метровым копьем-пикой был бессилен против врага, вооруженного любым оружием. Но вместе, в сплоченных подразделениях, пикинеры превосходили любую пехоту как в обороне, так и в наступлении. Обучить пикинеров было гораздо сложнее, чем аркебузьеров, — и дольше. Поэтому Тарновский нанимал их готовыми подразделениями там, где смог найти. Кроме пики (в ее укороченной восточноевропейской версии), с наемниками в польскую пехоту приходят необычные для нее алебарды (28. 83).

Вместе с новым холодным оружием и навыками его применения наемная пехота германского типа принесла в польскую пехоту более совершенные аркебузы — укороченные для ускоренного заряжания, легкости использования в бою (28. 83). Укороченные аркебузы обладали меньшей дальностью поражения, но более легким весом и меньшей отдачей: стрелок мог прицеливаться прикладом к плечу — не к животу, и держать цевье на руке — не на упоре.

Под германским влиянием в польской пехоте происходит отказ от неуклюжих деревянных щитов-павез (28. 83). С пикинерами первых рядов в полной металлической броне павезы и павезьеры пехоте были лишними, как не нужны были ей неуклюжие длинные ружья — она предпочитала подвижный, близкий, ударный бой.

Тарновский обращал особое внимание на обучение пехотинцев применению аркебуз наемными командирами. В Польше специалистов подобного рода было мало. Уже после Обертына 1531 он старался внедрить стрельбу поочередно шеренгами, лично убедившись в том, что навесная стрельба из задних рядов над головами павезьеров и копейщиков — пустая трата пороха и свинца.

Первая шеренга его пехоты, отстрелявшись, падала для заряжания на колени, открыв цель второй шеренге. Затем так же делала вторая, третья и так далее, чтобы, перезарядив и поднявшись, первая вновь вела огонь (28. 84). То был прием боя не польской (подражавшей средневековым арбалетчикам), а современной германской огнестрельной пехоты. Наемные пикинеры и алебардисты, вооруженные по-новому аркебузьеры c новым приемом стрельбы — принесли пехоте Тарновского ту тактику, которую он столь успешно применит под Обертыном 1531 и под Стародубом 1535.

Тарновский сумел найти (заимствовать) решение, компенсирующее слабость польской пехоты в бою. Его пехота станет примером для организации, вооружения и боевых приемов польских пехоты лановой и пехоты выбранецкой XVII в. — и тем предопределит их провал.

Винить в том Тарновского будет нельзя. Найденная им модель была передовой для Европы его времени и победоносной для Польши. Винить следует тех, кто после него допустит ее неоправданную консервацию и упадок. Порог слабости пехотной модели Тарновского наступит к середине XVII в. В середине XVI в., наряду с реорганизованной ранее конницей, — она станет одним из факторов военного возвышения Польши.