Царевна Ксения. О страхе нощном и о вещах, во тьме приходящих

О страхе нощном и о вещах, во тьме приходящих

 

От церкви Софии Премудрости Божией у Пушечного двора* принц Густав и Давид, без особых злоключений, если не считать таковыми лазанье по изгородям и встречи с бдительными псами, вышли к Ильинским воротам Китай-города. Попасть ночью в Китай было много проще, чем в Кремль: на воротах дежурили не стрельцы, а городская стража – посулив денег и сказав какую-нибудь особую надобность, можно легко добиться того, чтобы ворота приотворили. Можно и откупить ворота на некоторое время, как делали обычно разбойники и любовники и как поступил однажды, если помнит читатель, Петр Басманов. Но у наших молодых людей такой необходимости не было. Давид просто объяснил стражам, что его друг, иноземец – лекарь, задержался на пирушке у принца Густава, а теперь ему непременно надо прибыть к одному прихворнувшему вельможе. В доказательство Давид сунул под нос стражам книгу в кожаном переплете – латинское Евангелие, которое принц зачем-то прихватил с собой. Стражники посмотрели на незнакомые буквы, взяли немного денег, чертыхнулись, трижды постучали по деревяшке, сплюнули и отворили ворота. Вдогонку один из них пробурчал:

– Идите скорее. Сегодня – особые строгости. Поймают, в Разбойном приказе ночи долгие!

Давид понимающе кивнул, принц-лекарь поклонился стражникам и, не пройдя полсотни шагов, они нырнули в подворотню – на улице, из-за угла, показались горящие факелы и послышался громкий говор многочисленного караула. Конечно, стражники на воротах не выдадут – своя шкура дороже, но не худо поберечься. Пробежав вдоль каких-то сараев, они перемахнули через очередной забор и углубились в чей-то просторный сад. Затем пролезли под оградой в узкий проход между двумя высокими заборами: на Варварке, как и на Ильинке, делать нечего – сцапают в два счета.

Из проулка между дворами они вышли на широкий пустырь; чтобы не потеряться, им пришлось бросить дорожку и идти вдоль забора, по грязи, слегка лишь подмерзшей и присыпанной снегом. Давиду было проще: от него требовалось немногое – привести гостя. Густаву же предстояло свидание с девушкой – нежной, умной, прекрасной, негоже являться в грязном и драном платье. Но, как принц ни выбирал дорогу, сторонясь глубоких канав и жестких кустарников, все без толку – он перемазался и изорвался с ног до головы.

Наконец слева впереди показались тусклые отблески – купола церкви святой Варвары. Давид не удержался, перекрестился. Краем глаза он заметил, что и Густав, хоть и по-своему, по-не- мецки, последовал его примеру. Идти осталось недолго. Совсем рядом – храм Василия Блаженного и торговые ряды. Там-то они наверняка подберутся незамеченными к самому Кремлю...

Выстрел!!!

Совсем рядом, в сотне, а быть может – в полусотне шагов. Одинокий. Громоподобный, оглушительный в вязком сыром воздухе, среди улиц, глубоко погруженных в тишину, настолько глухую, что перестукивание и кашель сторожей на одном конце столицы – слышны чуть не на другом.

Молодые люди встали как вкопанные. Вслед за выстрелом вокруг них мгновенно разлилось половодье огней от зажженных факелов, крики и топот множества людей разом разогнали ночь.

Давид, не разбирая, плюхнулся в первую попавшуюся канаву. Принц, напротив, заметался между заборами, словно заяц, загнанный стаей голодных волков. Да, Давиду на ум пришло именно это сравнение – огни во мраке очень походили на горящие глаза хищников.

И пылали они в стороне, поодаль. Выстрелы и лязг оружия окончательно убедили юношу, что охота идет на другую дичь – не на них. Давид приподнялся и бросился под ноги принцу. Тот кубарем полетел в грязь. Попытался подняться, но Давид прижал его к земле.

– Засада! – на ломаном русском выкрикнул Густав и, дергаясь в объятиях Давида, продолжил по-шведски: – Ты привел в западню! Меня обложили! Меня убьют!

– Ну нет, успокойтесь! – еще сильнее сдавил принца юноша. – Ни одна пуля над нами не просвистела, рядом – никого. Огни удаляются. Сходятся вместе, у церкви Варвары. Там идет хорошая драка. Им не до нас!

– Да, ты прав, – затих Густав, – надо скорее отсюда бежать! Подальше...

– А вот и нет! Окрестные улицы наверняка оцеплены, чтобы ловить беглецов оттуда. Здесь пока самое безопасное место. Отсидимся! Или вы намерены вернуться, мой принц?

– Вернуться? Нет, никогда! – храбро воскликнул Густав. – Только вперед, где ждет она!

– Тогда говорите потише. Чтобы выбраться вперед, следует понять: что происходит? Посмотрим вблизи!

Не слушая возражений или согласия принца, Давид поднялся и, пригибаясь, крадучись, прижимаясь к кустам и заборам, двинулся поближе к месту, где сгустились огни. Густаву ничего не оставалось, как следовать за ним, – один, в Москве, он заблудился бы в трех столбах.

Пробравшись к церкви святой Варвары, с небольшого пригорка наши полночные путешественники смогли рассмотреть, что происходит. Бой к тому времени уже почти стих, раздавались лишь отдельные выстрелы и крики. Десятки людей с горящими факелами стояли вокруг обширного романовского подворья, множество их сквозь разломанную ограду вошли во двор и сад, вломились в дом. Местами нападавшие подожгли деревянные постройки и ограду.

На усадьбе стало светло, как днем. Каменный особняк Романовых, взятый жестоким приступом, стоял с сорванными ставнями, разбитыми окнами и выломанными дверьми. В проемах его метались огни факелов. На двор стрельцы собирали и вязали пленников, кое-кто принялся разгребать крючьями и тушить горящие постройки, чтобы пожар не перекинулся на соседние дома. У красного крыльца, запомнившегося Давиду своей красотой, посреди стрельцов верхом сидели двое.

– Михаил Салтыков и князь Буйносов-Ростовский, – сразу узнал Давид, – кровные враги Романовых. Знали, кого посылать... Но как же клятва?!..

Последние слова он произнес по-русски, для себя, но, к его удивлению, Густав скоро переспросил:

– Какая клятва?

Принц был не так прост, каким хотел казаться. Похоже, в драках и гулянках он не упустил случая немного подучиться языку своих гостеприимных надсмотрщиков.

– Чужая тайна, – скупо ответил юноша, – в общем, некогда нынешний государь обещал отцу братьев Романовых не делать им зла...

– Но сделал?!

– У царей особые пути.

– Одна честь!.. Но частенько они от нее отступают. Не только у вас – по всему свету. Вот мой дядя и двоюродный братец...

Принц не успел договорить. Давид зажал ему рот ладонью. На такую резкость, не подобающую в обращении с особой королевской крови, юношу вынудило приближение человека. Давид еще не видел его, но уже чуял – по шороху, по запаху, по движению.Так чуют испуганных людей собаки и волки.

Человек полз на брюхе, уткнувшись в землю лицом и от спешки высоко задирая зад. На дворе Романовых вдруг поднялся переполох. К боярам подбежали несколько стрельцов, очевидно – старшие, и они, указывая руками, рассылали их по сторонам. Вскоре Давид увидел, как стрельцы, разбежавшись цепочкой, принялись прочесывать подворье. Нельзя зарекаться, что они не перейдут на ближайшие усадьбы и пустыри.

Густав схватил юношу за руку, знаком показывая, что пора бежать – стрельцы могут приметить их, а принимать бой с целым войском, конечно, бессмысленно. К тому же цель их – не драка, а свидание с женщиной, любовь! Но Давид остался неподвижен. Он лишь указал принцу, увлеченному зрелищем разоренного подворья, на ползущего человека. Кивком головы, тот согласился. Человек слишком близко, чтобы уйти от него незамеченными. Молодые люди, словно сговорившись, разошлись в стороны и приготовили оружие: Давид – нож, Густав – узкий кожаный ремень.

Когда тот приблизился вплотную, Давид высунулся из-за укрытия, схватил ползущего за волосы, резко задрал ему голову и приставил к горлу нож – чтоб не посмел и пикнуть. Затащил за кусты. Принц сноровисто, как бывалый охотник, скрутил ему за спиною локти.

Сверкая по сторонам глазами, пленник что-то мычал.

– Ого! Старый знакомец! – узнал его Давид. – Тебя ищут?

Пленник кивнул. Слабо, насколько позволило впившееся в горло лезвие. Давид слегка ослабил нажим.

– Не вздумай орать! Зачем ты нужен им?

– Не выдайте!.. Спасите меня!.. – вместо ответа зашипел пленник.

– Отвечай, Отрепьев! И мы подумаем!

– Я рассказал патриарху о тайне Романовых. Теперь меня убьют и концы в воду. И никто не узнает! Что придумали, самозваного царя!

– Какого такого самозваного царя? – переспросил Давид.

Теперь настал черед принца Густава образумить своего спутника.

– Они совсем близко, – дернул он юношу за рукав. – Бросим мерзавца связанным, еще лучше – пристрелим. Я видел у тебя пару пистолетов. На подворье палят – подумают, что поймал шальную пулю. Пока занимаются им – спокойно уйдем.

– Нет! Не убивайте! Рабом буду навек!..

– Господи избавь от такого раба, – промолвил Давид и потянулся за пистолетом.

Неожиданно передумал. Приказал:

– Встань, бегом, пошел!

Поставив пленника на ноги, он толкнул его в спину и побежал следом. Рядом с ним – Густав, пригибаясь, чтобы быть не более заметным, чем малорослый Отрепьев. В это время в стороне от них раздались какие-то крики. Видно, из дворни сумел ускользнуть не один Юшка, внимание стрельцов отвлеклось, этого хватило нашим беглецам, чтобы пробежать через пустырь и свернуть в тихий переулок. Там Давид догнал резвого пленника и подбил ему ноги – тот со всего маху шлепнулся на землю.

– Так какого же самозваного царя?

– А ты отпустишь? Не зарежешь? Спрячь нож – поверю!

Давид заткнул нож за пояс.

– Щелкаловы и Романовы придумали найти самозванца, чтобы объявил себя Димитрием и отнял у Годуновых престол. А потом разоблачить лжеца и самим захватить царство. Хитро! Я донес боярину Семену Годунову. Он приказал подбросить на двор Романовым колдовские коренья. Я сговорился с их управляющим, Бертеневым, мы сделали все по воле государя!.. А рядом с тобой кто? Вижу, узнал, принц Шведский Густав... О, не убивай, великий королевич!

– Он узнал меня! – твердо сказал Густав. – Надо убить!

– Я обещал негодяю! – возразил Давид. – Впрочем, не обещал ты. На, убей!

Из-за полы он выхватил пистолет, взвел курок, протянул принцу. Тот приставил ствол к виску обмершего от страха Отрепьева. Помедлил. Потом вдруг отнял, заткнул пистолет себе за пояс.

– Давай так, – предложил принц, – не мне, не тебе. Свяжем ему еще ноги. И бросим здесь. Найдут стрельцы – он свое получит. Не найдут – такова воля провидения. В любом случае до утра не распутается: я все успею, а потом – кто поверит наговору мерзавца перед словом королевского сына?

Давид кивнул, прижал дергающегося пленника к земле, Густав скрутил ему ноги. Тот попытался заорать.

– Ори, – позволил ему Давид, – скорее тебя найдут, дружок! Будешь лежать тихо, небось пронесет!

 

Мимо парящего в воздухе, словно тень заоблачного града, храма Василия Блаженного и Лобного места, похожего на чело врытой в землю головы великана, они пробрались к Кремлю. В те времена стены этой славной крепости шли в несколько рядов и проникнуть внутрь, перелезая через них, нечего было и думать. Давид рассчитывал провести принца Густава в Кремль воротами Фроловской башни, но теперь опасался, что переполох, связанный с ночным нападением на подворье Романовых, не позволит этого сделать.

Красная площадь, к удивлению наших полуночников, оказалась совершенно безлюдной и тихой. То ли примыкающие высокие здания гасили шум, доносящийся с близкой усадьбы Романовых, то ли там дело было сделано – но сюда не доносилось ни выстрела, ни крика. Ни отблеска пламени на низком ноябрьском небе: пожар залили, факелы погасили. Огромный город умело притворился спящим, не желая замечать того, что происходит у самого его сердца, на Варварке.

На башне в эту ночь дежурили дворяне из ржевской выборной сотни, Давид надеялся на их помощь и на деньги царевны. Кому угодно они, конечно, и за золото не откроют ворота, но своего земляка и сослуживца, быть может, пропустят и за серебро. Надежды эти угасли сразу, как только юноша рассмотрел караул: он был усилен царскими стольниками и дворовыми стрельцами – в темноте отчетливо виднелись богатые одежды знатных дворян и пурпурные кафтаны отборной пехоты. В отчаянии наблюдая за ними, Давид вдруг поймал себя на мысли: ворота открыты. Да, на месте кованых железных дверей под иконой Спаса и лампадкой виднелся лишь черный провал. Открытые ворота могут означать одно: сторонников Романовых, захваченных в разных концах города, сводят в Кремль. Навряд ли стражники знают своих и чужих: заговор, известный многим, – обречен. Они потребуют пропуск.

Давид шепотом сообщил о своих наблюдениях и мыслях принцу. Тот кивнул. Юноша предложил подслушать пропуск. Густав опять согласился. Чтобы исполнить этот замысел, они подобрались вплотную к воротам.

Ожидание не было долгим, вскоре из темноты показался небольшой отряд, все пешие, дорогу им освещал единственный факельщик впереди. Тесно обступив, они вели какого-то связанного полуодетого человека. Одновременно из темноты выступили еще два таких отряда. Похоже, нападение оказалось внезапным: большинство романовских приверженцев не сумели оказать даже слабого сопротивления – тепленькими, не дав очухаться, их вытащили из постелей. Многие, наверное, еще надеются, что все случившееся – жуткий сон.

Обменявшись со стражниками пропуском и отзывом, отряды проходили внутрь. Подслушав их, Давид поведал принцу свою догадку. Густав в восторге пожал юноше руку, и они направились в ворота следом. Стоящим на створках стрельцам Давид вполголоса сказал:

– Удаление лжи.

Слегка поклонившись, те ответили:

– Восходите, братие. – И пропустили без единого вопроса.

Принц и его проводник обменялись победными усмешками. Кто-то еще непременно назовет тот же пропуск: поднимется переполох, начнут сверять, искать, расспрашивать. Заподозрят неладное. Поздно, они давно будут во дворце.

Тайна пропуска оказалась проста: царица Марья не придумала ничего лучше, как назвать каждый из отрядов по имени одной из ступеней лестницы спасения души из знаменитой книги Иоанна Лествичника*. В то время каждый русский знал их наизусть, как «Отче наш...» – подслушав три из них и отзыв, словами напутствия преподобного, Давиду не составило труда разгадать весь замысел царицы. Излишняя хитрость и мудрость граничат с простотой и глупостью. Ссылаясь на «Лествицу», многоумная дочь Малюты даже в мелочах пыталась выставить свой заговор государственным благом.

Молодые люди уже далеко удалились от ворот, когда их нагнал один из дворян. Услышав его шаги совсем близко, они резко обернулись. В руке Давида блеснул нож, принц не преминул воспользоваться пистолетом, из которого намеревался прикончить Отрепьева.

– Постойте, мой принц! – заметив, что Густав приготовился стрелять, Давид опустил его руку вниз. – Это – мой товарищ. Он провел бы нас, если бы царица Марья не открыла ворота столь гостеприимно.

Бегло поклонившись принцу, дворянин увлек Давида в тень стоящего близ дороги дома и сказал:

– По всему городу ловят Романовых и их друзей. Это ты, видимо, знаешь. Но, заступая на стражу, мы получили еще особый приказ высматривать Богдана Бельского, принца Густава Шведского и некоего незнакомца, по описаниям очень похожего на тебя. Ты прошел по пропуску, никто из наших тебя не выдаст, но, Давид, ты попал в мышеловку. Выйти будет непросто.

– Спасибо, друг, – поклонился ему Давид, – я думаю, когда мне понадобится выходить, у царицы Марьи будет тысяча других, более важных забот. К тому же ей важно поймать меня, чтобы ничего не случилось, а когда все случится, вот увидишь, я стану ей безразличен.

– Ты ошибаешься, она непременно отомстит.

– Ядом, ножом, клеветой. Но не судом: нет пока преступления, которое она могла бы мне предъявить.

Поклонившись, они разошлись. Дворянин вернулся к своим товарищам на ворота, Давид вместе с принцем направились к царскому дворцу. На той половине Кремля, где он находился, было совершенно спокойно – всех пленников доставляли, в зависимости от важности, в приказы: Аптекарский – для вельмож, Разбойный – для простых дворян и черни. Вещественные улики преступления Романовых – волшебные коренья, колдовские приспособления и чародейские книги – на патриаршее подворье.

Обойдя эти почтенные учреждения стороной, путники вновь оказались среди притворного сна.

Прямо по улице, по прямой, Густав бросился бежать, отмахнувшись от Давида, – он не хотел красться, как крыса, подворотнями, он верил в судьбу, он спешил. Где-то невдалеке, в роскошных покоях, нетерпеливая царевна ждет своего королевича!.. Выскочив на Соборную площадь, принц резко встал как вкопанный. Едва успевающий следом юноша чуть не налетел на него.

Давид тихонько позвал принца, тот не откликнулся. Тронул за плечо – не повернулся. Юноша проследил за его взглядом, поразился: Густав неотрывно смотрит на собственную тень.

Слабая в проступившем сквозь облака лунном свечении, тень эта казалась ужасным пятном порока на белоснежной чистоте стен чудного творения псковских зодчих – Благовещенского собора. А дальше – еще страшнее: громадными дугами, словно дрожащими плечами плачущей женщины, скорбел по всем нам храм Успения Пресвятой Богородицы – застывшая мука души Аристотеля Фиораванти. И над всеми человеческими гордынями и сомнениями – колокольня Иоанна Лествичника, столп Ивана Великого – лестница к Небу, к спасению. Но разве осилишь ее?

Недаром сюда никогда не заглядывает стража. Лишь в самой крайности преступник укроется здесь – на Соборной площади любой человек чувствует себя беспощадно на виду и прозрачным насквозь. Кроме того, стражники – те же люди. А в Небесных глазах все люди – преступники. Без исключений. Различие лишь в том, закоренели они в своих грехах или раскаялись, хотят любить Бога или ублажать дьявола, плачут о своей душе или куражатся над нею.

Давид, у которого кошки скребли на душе у подножия соборов, на этот раз сумел приглушить в себе чувство раскаяния перед вечностью. Он часто бывал здесь: и днем, и в сумерках, и ночью, и в службы, и в безлюдные, как сейчас, часы. Но на Густава это навалилось впервые.

Не выдержав, прямо посреди площади принц рухнул на колени. За рукав потянул к себе спутника. Первым делом наш юноша испугался, что королевича задела случайная пуля, которых много свистело у подворья Романовых: всю дорогу Густав мужался, скрывая рану, и вот – силы оставили его... Но нет! Много хуже! У принца ранена не плоть, а душа. Тяжко, безнадежно, смертельно. С зияющими глазами, с лицом, в багровых пятнах от волнения трепещущими губами он вымучил слова:

– Быть государем!.. Быть царем в этой стране?!.. Нет, мне не доступно!.. Разве человеку властвовать здесь?.. Там, в сотне шагов, жгут, убивают, а город – пустыня. И посреди – дом Бога, живого Бога! Бог везде присутствует здесь, все делается его волей,

Бог неотступен от России, как Господь Саваоф от Израиля!.. Зачем Москве человечий царь? Что сможет он добавить к Высшей власти?.. Или отнять? О, я бы с радостью стал царем, избранным земными людьми для земных деяний. Но не назначенным Господом для свершений Небесных! Я слаб, я не вынесу, ад станет мне приговором, что взял чужое, украл власть, к коей не предназначен! Обычная земная власть дает много приятного: богатство, женщин, почести, славу, обожание потомков... Что дает эта, Небесная власть, власть от них? – Принц обвел рукою парящие над площадью соборы. – Ничего! Только бремя! Без права оступиться. И скорый суд, и приговор и расправу!.. Я не хочу быть, как червь, раздавленным собственной властью!.. Нет, не сидеть мне на Московском престоле!

Стоя на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону, словно пьяный или одурманенный, Густав застонал, чуть не взвыл в высь, на кресты и купола. Потом поклонился лицом в землю, по-русски, неумело, перекрестился, поднялся с колен и обратился к Давиду:

– Как думаешь, друг, она зовет меня за любовью или за властью?

– Вы лучше знаете, мой принц, что правит в головах царей. По-моему, сама Ксения Борисовна не сможет распутать этот узел в своей прекрасной головке... Слышите, шум... у приказов, на патриаршем дворе! Похоже, переполох с Варварки все же добрался до Кремля, или доставили Романовых – главных подозреваемых... Поспешим, еще полчаса – дворец оживет!

 

Бегом мимо мерцающих, как чешуя спящего змея, стен Грановитой палаты наши молодые люди достигли дворца. Надо сказать, что жилище царей не было тогда одним зданием, да и зданием-то его едва ли можно назвать. Скорее, оно являло собою нагромождение построек, пристроек и надстроек, каменных и деревянных, впитавшее в себя не только вкусы его хозяев, начиная с Василия Темного, но и сложные представления мыслителей того времени о государе и государстве. Стараниями русских, итальянских и греческих зодчих дворец воплотил в себе разом и властную силу Третьего Рима, и духовное величие народа, избранного Господом на место падшего Израиля, и племя, ищущее свою Землю Обетованную, и Ноев Ковчег, спасающий верных в буре безбожного латинства и басурманства.

Золотая Палата и Грановитая с торжественным Красным Крыльцом хоть и были частью дворца, но духом своим принадлежали к огромному храму, составленному всеми вместе зданиями Соборной площади и увенчанному куполом Небес. В Золотой Столовой Палате блистали царские выходы, вершились государственные дела, заседала Дума, принимали послов. В Тронной Грановитой – Земские Соборы волею всенародного множества давали уложение государствам Московским, здесь праздновали великие свершения и победы, как Иоанн Грозный – взятие Казани и покорение пяти казанских народов*. Рядом ко дворцу примыкали палаты Государственной Казны и Посольского приказа, где бессонные дьяки день и ночь корпели над несчетными сокровищами Московии и ломали голову над тем, как уберечь ее от посягательств безбожных агарян с Востока и впавших в Аполлинариеву ересь народов Запада**.

Путники, конечно же, предпочли обойти стороной это торжественное и возвышенное крыло. Известно, что царский дворец имеет по три входа с четырех сторон света, что означало двенадцать Врат Небесного Града***. Как и в дороге на Небеса, найдя запертыми или бессонно охраняемыми одни, другие, третьи – не стоит отчаиваться. Господь никогда не закрывает путь Спасения для человеков. Но если на Небе женские врата – самые строгие, то на земле – напротив, не так ли? Сердцем чувствуя это правило, наши молодые люди решили проникнуть сразу в святая святых – во дворец цариц, причудливую женскую половину царского жилища, отстроенную по византийскому образцу еще Иоанном Великим, когда юная Софья Палеолог отказалась жить по дремучим обычаям московитов. Что оставалось делать немолодому уже повелителю, когда красавица воротила свой греческий носик и топала изящной ножкой, как не потакать всем ее прихотям?

Выбрав наугад одно из многочисленных черных крылечек со стороны хозяйственного двора, Давид и Густав, крадучись, вошли и углубились в лабиринт переходов и лестниц. Порою во дворце терялись люди, прожившие здесь всю жизнь с малолетства. За полгода его не изучить настолько, чтобы чувствовать себя свободно, как рыба в воде. Двигаться по главным переходам, охраняемым, освещенным, людным, избегать боковых лестниц, невесть куда ведущих дверок и подозрительных поворотов – единственный способ не заблудиться новичку. Давиду пришлось избрать этот путь. Иначе не вывести принца к покоям Ксении. Тем более что после всех ночных злоключений, когда осталось пройти несколько сотен шагов, пару лестниц да полдюжины дверей, удача не имеет права изменить...

О, удача капризна! Она может вильнуть хвостом и на последнем шагу. И легкость пути окажется кусочком сыра, заманившим в мышеловку. Надо отдать должное принцу Густаву – он первым понял, к чему все идет. Обостренным чутьем чужака Густав воедино соединил движения и взгляды, случайно, казалось, попавших навстречу сонных служанок, ленивых стражников и суетливых слуг. Ему показалось, что их передают из рук в руки, ни на миг не оставляя без слежки, словно они попали в паутину. Пока сами идут к пауку в лапы – не тронут. Но лишь отклонись...

Давид потянул Густава за рукав, они свернули за угол, до покоев царевны осталась лестница и... Прошедший мимо слуга обернулся, взмахнул рукой. Спускающийся навстречу дьяк замешкался, мешая пройти.

– Засада! – Густав выкрикнул одно из немногих заученных русских слов.

И точно: сзади в коридоре и впереди на лестнице показалось по трое в черном.

– Стража патриарха! – признал старых знакомых Давид. – Просто так по дворцу не разгуливают. Ждали вас, принц!

– Дождались! – Густав выхватил шпагу.

Следом за ним обнажили сабли черные стражники, неуклюжий дьяк и подозрительный слуга тоже оказались не без оружия.

– Наверх! – воскликнул Давид и выстрелил из пистолета.

Не забыл о своем и принц. Две меткие пули ошеломили врагов. Пока не напали сзади, молодые люди стремглав бросились вверх по лестнице. Шпага принца оказалась весьма бойкой – потеснив двух оставшихся на ногах черных стражников, они проскочили лестницу и побежали прочь, в ближайший коридор. Судя по топоту множества ног за спиной, к тем двоим присоединились и четверо снизу.

Толкая все двери подряд, молодые люди наконец нашли незапертую, заскочили туда, закрыли изнутри на засов, подперли чем попало и осмотрелись. Комната оказалась проходной. Давид выглянул во вторую дверь, узнал место – рукой подать до покоев царевны. Он потянул принца за собой и... вдруг остановился:

– Теперь я уверен, принц, засада устроена именно на вас.

– Что питает твою уверенность, друг?

– Выгляните в коридор, посмотрите – никого. Иди – не хочу! И ни одного из дворян, что обычно дежурят у покоев царевны. Ведь Ксения непременно заступится за вас, а они обязаны исполнить любой ее приказ.

– Ты прав, Давид. Хорошо, почему же мы медлим и не идем к ней в гости?

– Потому, что у дверей царевны, будьте уверены, нас поджидают. Они задумали ловушку, и мы в нее попались. Ни взад – ни вперед!

Давид кивнул на дверь. Вовремя! Она затрещала от натиска преследователей.

– Что же делать?

– Час спокойного свидания я могу вам обеспечить. Но только час, мой принц.

– Хорошо, согласен, каким образом?

Удары в дверь затихли, и юноша принялся стаскивать с себя одежду.

– Они придумали вызвать тех, с другой стороны, – шепотом сообщил он, – раздевайтесь скорее!

– Раздеваться?! – удивился Густав и мрачно пошутил: – Думаешь, голого они меня не узнают?

– Я не столь хитер, как вы, принц. Я просто подумал, что вам стоит облачиться в мои одежки и спрятаться... ну хоть в тот большой сундук, которым мы приперли дверь. А я прикинусь принцем Густавом Шведским. Они уведут меня и освободят вам дорогу.

– О мой друг, – замотал головой Густав, – я не приму от тебя этой жертвы! Ты хочешь отдаться им в руки и целый час водить за нос, пока я, в русском платье, встречусь с царевной? Нет, это равносильно предательству!..

– Ерунда, принц. Я найду способ выбраться отсюда, сама же Ксения вытащит меня. В конце концов, я царице Марье не нужен. Что они смогут со мной сделать, ну стрелял из пистолета, ну гулял в иноземном платье – скажусь пьяным, отпустят. Прогонят с дворцовой службы, но я не особо ею и дорожу. Эта услуга мне не стоит ровным счетом ничего, а вам...

– Она мне, как жизнь, друг!.. Клянусь, Давид, ты станешь первым советником в моем государстве!

Молодые люди, как мы уже подметили, читатель, были похожи лицом, волосами, телосложением – обменявшись одеждой, они не смогли удержаться от смеха.

– Друг мой Давид, прошу, не ходи сейчас в покои царевны!

– А вы, принц Густав, к моей жене!

Пожав друг другу руки, они разбежались в разные стороны: Давид – в дальний угол комнаты, ждать нападения, принц – к старинному сундуку, подпирающему дверь.

Когда осаждающие, вооружившись чем-то тяжелым, предприняли очередной приступ, дверь скоро развалилась под ударами, и в комнату ворвалось полдюжины, не меньше, разъяренных черных стражников. В тот же миг из коридора-ловушки им на помощь ввалились те, кто поджидал у царевниных покоев. Как бешеные, они набросились на Давида, совсем скоро выбили у него из рук оружие, заломили руки, связали. Надо сказать, что юноша не слишком сопротивлялся. Не потому, что не умел орудовать заморской шпагой, – просто он очень дорожил своей шкурой, которую столько противников разом запросто превратят в подобие решета. Единственно, в чем себе не отказал Давид, – с ног до головы обматерить нападавших. Но по-польски и по-немецки.

– Дьявольского королевича поймали, – сказал один из них, – а вот где его русский проводник?

– Видать, удрал по коридору. Ищи теперь его, свищи. Да и черт с ним! Приказ мы выполнили, с принцем Густавом царица Марья Григорьевна по-отечески побеседует. Неплохо бы выдрать его розгами, как сидорову козу, чтобы не блудил!

Подталкивая в спину, стражники вывели пленника через разбитую дверь в коридор. И вовремя. Давид едва успел повернуться спиною, когда к ним подошел низкий кривоногий человек в монашеской одежде. Холодный пот залил юноше лоб. Андрей Шелефетдинов!

– Густава в подвал, – приказал любимец царицы Марьи старшему из стражников, – там его ждет князь Мстиславский – большой знаток иноземных нравов. Он преподаст дурню урок. Где тот, кто вел принца?

– Они закрылись в комнате за лестницей. Пока мы обходили, проводник бросил королевича и сбежал!

– Как он выглядел? Бельский? То должен быть Бельский!

– Ну нет, Андрей, Богдана я видел не раз! Спутник королевича – молод, светловолос, схож ростом и телосложением...

Давиду немедленно захотелось стать горбатым, черненьким, низеньким старичком.

– ...А Бельский – великан, лысый, бородатый, далеко не юноша. Ручаюсь, Андрей, то был не Бельский.

– Странно. Кажется, проводник мне знаком... Расслышал, как принц к нему обращался?

– Да, он звал его «друг» и «Давид»...

– Давид?! – чуть не завопил кривоногий. – Мальчишка! Куда побежал?!

– Нам не встретился, значит – подальше от покоев царевны...

– Проклятье! Вы, трое, ведите Густава в подвал. Ты, – ткнул Шелефетдинов наблюдательного стражника, – обойди все выходы, все дозоры, расскажи приметы мальчишки, чтоб не упустили. Остальные – искать его по дворцу. Наружу не выйдет – вот-вот начнется! А я покараулю царевну. Дождусь, пока царица закончит с принцем и придет к доченьке в гости.

 

Пока трое стражников, подталкивая в спину, вели поддельного Густава все дальше вниз, в таинственные дворцовые подземелья, а остальные рассыпались охотиться за тенью, Шелефетдинов вернулся к покоям Ксении Борисовны. В неразберихе выбравшись из своего укрытия, настоящий Густав ненамного, но опередил его. Андрей прислонился ухом к дверям и прислушался. Тихо. Он ухмыльнулся. Не дождалась!

Крадучись, как рысь, Шелефетдинов вокруг обходил покои царевны. Поручение царицы Марьи исполнено – принц Густав пойман. Царица отблагодарит щедро. Но слава дьяволу, не нужно от нее никакой благодарности! Судьба сама сделала подарочек. Мальчишка, враг, Зобниновский – попался! Вот-вот дворец и Кремль всполошатся по тревоге. Ловушка захлопнется – куда он денется? А быть может, в нее угодит еще Бельский! Убить этих двоих было для Шелефетдинова высшим желанием на свете. Пока они живы, он чувствовал себя несчастным.

Чистоплюй, заменивший у Иоаннова уха своего кровавого дядю Малюту, Богдан нашептывал Грозному советы, куда направить нож убийцы. Негоже тому, кто не продал душу дьяволу, вверять врата преисподней! Вручать судьбы тысяч людей белоручке, который как следует не порешил и одного. Другое дело он, Андрей! Знает цену жизни и бремя смерти... Он был предназначен встать на место Скуратова! Бельский перебежал дорогу. Однажды, надеялся Андрей, его нож пересечет Богдану жизнь...

Поворачивая за угол, Шелефетдинов вдруг ощутил чей-то крепкий захват на руке. Он не успел ни выдернуть ее, ни вытащить нож – неведомый противник с чудовищной силой заломил ему локоть так, что хрустнуло плечо, и, споткнувшись, Андрей полетел на пол. Падая, он попытался нащупать рукоять сабли, но его осыпали таким градом пинков в грудь, в живот, в голову, что Андрей скорчился от боли. Неизвестный схватил Шелефетдинова за ворот, приподнял и со всего маху швырнул на угол – Андрей врезался в него затылком, глаза ему захлестнуло пламя, а следом жар и боль затмили сознание.

Очнулся он быстро. Шевельнуть головой не вышло – чей-то твердый каблук стоял на щеке.

– Ожил? – спросил хорошо знакомый Шелефетдинову голос. Носок сапога поддел ему подбородок и заставил взглянуть вверх. – Однажды ты сбежал от меня. Зачем теперь, тварь, пес, на моем пути?

Кованый каблук яростно вонзился в лицо Шелефетдинову, в кровь разодрал ему щеку и рот.

– Кровь! У тебя есть кровь, дьявольское отродье? Я бы не молчал на твоем месте!

Что мог Шелефетдинов ответить? Что попал ему в руки только потому, что встретились они у единственного входа в покои царевны Ксении, не обложенного охотниками, как лаз в берлогу медведя. А свободный вход в таких случаях, известно, что означает – ловушку! Андрей скорее дал бы изжарить себя живьем, чем позволил заподозрить неладное... Ведь он сразу узнал его!!!

С визгом Шелефетдинов схватил врага за ногу, дернул, надеясь уронить на пол. Но нога легко вырвалась из захвата, замахнулась и... к удивлению Андрея, не ударила в ответ.

– Цапайся, крыса! Ныне я спущу с тебя шкуру и отрежу голову!

В сумраке тускло блеснул нож. Андрей похолодел, с ужасом ощупал пояс.

Его собственный, беспощадный!.. Но вместо того чтобы жалобно заскулить, Шелефетдинов оскалился, как зверь, и, облизнувшись, со смехом сглотнул собственную кровь.

– Богдан! Ты не умеешь даже убить! Смерть не любит слов. Слова продлевают жизнь. А у смерти нет неприятеля злее жизни. Намерен убить – убей!

Бельский, а мой читатель, надеюсь, давно признал нашего старого знакомца, в ярости пнул Андрея в живот. Глядя, как тот корчится, произнес:

– Нет, ты кончишь погано! Голову отрезают князьям! Кожу сдирают с мучеников! Я переломаю тебе кости, и ты сдохнешь, как червь на углях. Вот как мне нравится тебя прикончить!

И вновь со всей силы Бельский пнул Шелефетдинова под ребра. Андрей услышал, почувствовал, как у него в утробе хрустнули кости.

– Зря, Богдан, – прохрипел он, – зря я послушал тогда Иоанна! Не наградил дыркой во лбу, как твоего дядю в Ливонии!

– Нашелся бы другой совершить с тобой справедливость! Такие, как ты, не умирают в объятиях жены! Ты должен подохнуть, как раздавленная телегой крыса. Так ты и подохнешь! Что до меня, ты прав, мне повезло: я искуплю дядины грехи. Он взрастил тебя, вынул из преисподней – я загоню обратно! Как Грозный, когда приказал убить отца-Басманова Басманову-сыну. О, как мне это по душе!

И холодно, брезгливо, расчетливо Бельский принялся бить Шелефетдинова. Несколько раз он поднимал и бросал его об землю, пинал, топтал, вонзал в него каблуки. Андрей и не думал сопротивляться. Его лицо вскоре превратилось в сплошное кровавое месиво, горлом пошла кровь, в рваном отверстии судорожно хватающего воздух рта вздувались и лопались кровавые пузыри.

– Убью тебя, – приговаривал Бельский, – и останусь последним. Закрою дверь в прошлое, похороню опричнину. Пусть забудут Иоанновы бесчинства и вечно помнят его величие! Мое имя навсегда сковано с его именем. Моя душа – с его душой. Будет ему слава – и мне слава, будет ему прощение на Небесах – и я удостоюсь блаженства. Я хочу быть рядом с великим государем, покорителем Казани и спасителем России, а не с кровавым безумцем! Не с тобою, не с дядей Малютой, не с Алексееем Басмановым, не с сыном его, Федором, содомским отцеубийцей...

Зачем все это говорил Бельский, кому? Шелефетдинов если не мертв, то – без сознания. Верно учил Андрей: напрасные слова спугнули смерть. Если намерен убить – к чему жертве слушать твои оправдания? Убийство не оправдать ничем, а случай может ускользнуть... Любимец царицы Марьи оказался прав: Бельский умел стрелять шведов и рубить татар – убивать он не умел.

– Мне надоело, Бельский, – вдруг загремел неподалеку самоуверенный молодой голос, – твой суд над Шелефетдиновым – твое право! Но при чем здесь мои дед и отец?!

Богдан замер. Медленно, словно рассчитывая, что наваждение исчезнет, обернулся. Не исчезло! В нескольких шагах позади, с пистолетом в одной руке и обнаженной саблей – в другой стоял разодетый Петр Басманов.

– Иди своею дорогой, Петр, – потребовал от него Бельский.

– Невозможно, она пересеклась с твоею!

– Что ж, тогда... – выхватил вельможа саблю.

– Тогда придется отправить тебя подальше, – насмешливо прервал его Басманов. – Туда, где за отлов такого зверя мне заплатят. За живого – поболе, за шкуру – поменьше, но все равно – недурно. Ты в цене, Богдан!

– Кто же ее назначил? – двинулся на хвастуна Бельский.

– Известно – царица Марья Григорьевна.

– И сколько сребреников?

– Ты удивляешь меня, Богдан. Ты не Христос, чтобы за тебя платили деньгами. Тебя меняют... на царевну!

– Царевна – не раба!

– Она согласилась, чтобы нас рассудил случай. Она позвала тебя, чтобы бросить денежку: орел – решка? Так хватит болтать, приступим к жребию!

Басманов направил на Бельского пистолет, Богдан бросился на него, надеясь упредить выстрел, но стольник, напротив, отскочил назад и выстрелил в сторону. В тот же миг из-под сводов высокого потолка на Бельского упала широкая прочная сеть.

– Рыбалка на сома, ребята! – весело воскликнул Басманов. – Хватай его! Тащи!

В мгновение ока, откуда ни возьмись, выскочили приведенные Басмановым дворяне и принялись путать и валить Богдана. Как мог, он сопротивлялся, рубил сеть саблей, резал ножом, просунул руку, поранил кого-то из нападавших, но силы были неравны. Его повалили на пол и скрутили, точнее – завернули в сеть вместе с окровавленным телом Шелефетдинова, которое запуталось в ее складках. Только потом нападавшие сумели разжать пальцы вельможи, отнять у него оружие, связать ему руки и ноги, заткнуть кляпом рот. Когда сеть разрезали и его извлекли оттуда, он весь был перемазан в крови. По большей части не в своей – в крови Шелефетдинова и несчастливых товарищей Басманова, попавших ему под руку. Но даже зная это, на него было страшно смотреть.

Как прежде сам Бельский – с Шелефетдиновым, Басманов торжествующе поставил ногу на лицо пленнику:

– Твой дядя Малюта нашептал царю Иоанну убить моего деда. Ты – придумал поручить это моему отцу, а отца затем заморить в темнице. Теперь мой черед. Я подскажу царю Борису! Обрубить на тебе богомерзкий род Скуратовых-Бельских!.. Несите его в подземелье!

Сплюнув, отвернувшись, Басманов пошел к покоям царевны.

– Его жена этого рода, – вслед ему прохрипел Богдан, – и дочь!..

Напрасно торжествующий Басманов не прислушался к его словам! Он еще пожалеет!

 

Тем более что удачливый стольник был не первый мужчина, что подошел в эту ночь к покоям Ксении с бьющимся сердцем и ликующей душой. Часом раньше, с другого входа, точно так же стремился туда, опьянев от грез и желаний, шведский принц Густав.

Тогда дверь перед королевичем оказалось незапертой, он ее распахнул. Ему открылась слабо освещенная передняя. Огоньки тусклых масляных светильников выдавали на стенах и сводчатом потолке евангельские сюжеты. Не раздумывая, Густав шагнул за порог и двинулся сквозь полумрак.

Никто не встретился ему на пути. Никаких бояр, никаких заговорщиков, которые упрашивали бы свергнуть царя Бориса, захватить престол. Густав проклял себя! Он неверно понял Ксению – она позвала на любовное свидание!

– Давид! – Звонкий женский голос прервал его мысли. – Один? Где принц?

Густав не понял ни слова, но услышал имя и догадался.

– Я и есть принц! – ответил Густав на польском, похожим на московское наречие больше, чем немецкий.

Он оглянулся по сторонам. Откуда исходит голос – во мраке не видно.

– А Давид? – по-польски переспросили его.

– Отстал! – недовольно продолжил принц. Все казалось ему сейчас лишним на свете, кроме своего свидания. – Объясняется с царицей Марьей... Но где царевна?

Теперь Густав был уверен, что более чем достаточно позаботился о своем провожатом. Мысли королевских особ легко покидают простых людей, чем бы ни были они им обязаны, пусть даже всем своим счастьем, даже самой жизнью.

Аннушка, а это была она, выступила из темноты, жестко схватила принца за руку и дернула за собой в гостиную. Там, среди множества горящих свечей, прямая, в золоченом французском креслице, из тех, что так любила царица Ирина, в драгоценном платье, с распущенными волосами и горящими глазами, впившись пальцами в подлокотники, Густава ожидала бесподобная Ксения Годунова.

Когда принц переступил порог, она не поднялась навстречу, только кивнула. Пока гость отпускал свои смешные немецкие поклоны, царевна обменялась взглядами с подругой – она сразу поняла ее тревогу. Но что теперь делать? Не бросать же принца! И царевна нашла для Аннушки лишь несколько слов, даже не в утешение, а так – отвязаться.

– Он смельчак и умница. Не пропадет. Завтра узнаем, где он, – вытащим. Теперь иди, посторожи в передней!

На этих словах Ксюша забыла обо всем на свете. Густав, принц шведский, королевич польский, наследственный владетель Финляндии и Ливонии, встал перед нею на колени.

– О прекраснейшая из дев!.. – пропел принц на том языке, которым было написано присланное ему с Давидом письмо.

В то время по всей Европе он считался единственно достойным для объяснений в любви. Я же не стану утруждать читателя изложением беседы царевны и королевича на мертвом латинском наречии и предложу более живой, а потому – лучше выражающий их чувства перевод.

– ...О прекраснейшая из дев! Я так долго скитался по свету, перед тем как узнал ваше имя, а узнав, так долго искал вас, добивался одного слова вашего, одного взгляда! Красотою вы превосходите заоблачных нимф, мудростью – Гомера и Платона, волей – Небожителей Олимпа! Как рад я припасть к вашим стопам и положить к ним мою шпагу и мое сердце!

Выучка бродячего принца, воспитанника иезуитов и соблазнителя пылких итальянок давала себя знать. Наживка была достойной. Но золотая рыбка не заглотила крючок.

– Встаньте, мой принц, – Ксения протянула Густаву руку для поцелуя, как собачке, чтобы он приподнялся.

Но принц и не думал следовать ее приказам: он схватил руку царевны и принялся целовать ее вовсе не так, как делают это из учтивости, но как разгоряченный любовник. Ксении пришлось с силой выдернуть ладонь из его пальцев, только тогда Густав обратил к ней лицо. Губы принца дрожали, в глазах блестели слезы. По всему видно, искусство обольщения он усвоил много лучше, чем науки и языки. В одном принц ошибся. Прежде ему поддавались простолюдинки и горожанки, в лучшем случае – дочери ростовщиков и жены итальянских князьков. Но Ксения была царская дочь. Ей мало лести и мужского очарования – она хотела почувствовать в Густаве притяжение власти. Увы, как ни искала – не нашла.

Принц же добивался женщины. Сейчас он был готов продать душу и остаток своей жизни, лишь бы покорить эту девушку в парчовом с алмазами одеянии, с золотыми волосами, струящимися по плечам поверх горностаевой мантии из-под жемчужного венца, с сияющими серьгами, ожерельями, перстнями, с налитыми медовой сладостью губами и глазами, как спелый миндаль, огромными, глубокими, загадочными. Никогда Густав не думал, что женщина может быть столь красива! Да еще в этой северной, холодной, далекой стране... Нет, нет, только здесь! Ведь на горных лугах, в окружении льдов, распускаются прекраснейшие на свете цветы...

– Вы блистательны, словно Солнце, моя царевна, чисты, словно Луна!.. – целуя краешек платья Ксении, вновь затянул свою песенку принц.

Но царевна, как ни было ей все это приятно, вырвалась, поднялась с кресла, шагнула назад.

– Лишь Солнце горит огнем, который не требует пищи, – резко ответила она, – лишь чистоте Луны довольно одиночества...

– Пусть навсегда ваш огонь питается мною! Пусть я буду вашим вечным рабом!

– Только в одном случае – если я стану царицей! Чтоб блеск мой и чистота моя вознеслись высоко над людьми и сияли свободно!

– Но, моя царевна, я не могу предложить вам престол. Я готов всю жизнь воевать и странствовать ради вас, но обещать? Бесчестно обещать несбыточное...

– Ваш престол мне не нужен. Я стою у подножия престола, вознесенного выше других в полночном мире. Россия! Я – дева, я не могу взойти на престол сама. Лишь вместе с мужем...

– Но у вас есть брат... И отец еще жив... И ваша мать свирепо охраняет их права!

– Вы неплохо изучили царский двор за эти месяцы, принц. Но отец – болен, брат – не вечен. Мать – такая же женщина. Я вижу свою дорогу к вершине! Поэтому ищу не любовника, а соратника, чтобы вместе взойти на нее! Добиться высшей власти...

– Высшей власти в этой стране?! Она не может принадлежать человеку! Сегодня я прошел во дворец мимо сожженного дома Романовых, мимо обезумевших стражников, волокущих древних вельмож на жалкую расправу. Среди спящего, безразличного города, живущего не земным – Небесным. Что здесь человечья боль, страдание? Ничто! Малейшая слабость – гибель!

Я не хочу так жить! Не хочу быть заложником вечности и величия! Я хочу грешить, мотать деньги, любить тебя, прекраснейшая из дев! Но не властвовать. Такая власть высосет из меня жизнь... На площади, среди ваших соборов, я отрекся от власти в России! Забудем о ней, поедем в Венецию, в Париж: древние города, благоухающие сады, пьянящее вино – что еще надобно для любви? Бежим со мною, моя царевна, моя богиня!

– Заманчиво, принц...

Лицо, глаза царевны на миг подернулись негой простых человеческих чувств, грезами объятий, поцелуев, дурманом юности и любви. Ее коралловые губки дышали часто, жадно, грудь высоко вдымалась, пальцы дрожали... Принц поднялся с колен, потянулся к ней... Поздно! Усилием воли она стряхнула с себя ласковый шелк несбыточного.

– ...Сладко и невозможно, королевич! Власть – моя кровь, я такой уродилась. Мои жилы без нее пересохнут. Подумайте над моим предложением, или нам не по пути!

– Подумать! Думать об этом я сойду с ума! Особенно после того, как увидел вас... Я готов целовать следы ваших ног, чтобы добиться вашей любви, о Ксения!

– Не ноги целовать нужно, а крест. Поклясться в верность избранному пути. Без страха и слабости служить восхождению к престолу!

Густав вновь потянулся к царевне, попытался заключить ее в объятия, но она шагнула назад – он поймал только воздух.

– Но... не... могу...

Слезы потекли из глаз принца. Руки его опустились. Он стоял перед Ксенией: жалкий, трепещущий, не смея поднять глаз. Густав желал добиться ее, рвался к ней, ему следовало соврать, обольстить красавицу. Но он не мог выговорить ни слова. Собственная душа намертво сжала горло. «Жить, жить, жить!» – требовало все его существо. Требовало бежать от Ксении прочь! От прекрасной, божественной, соблазнительной и желанной... могилы.

– Пора тебе, принц Густав, – немного насладившись его беспомощностью, молвила Ксюша, – Бог даст, еще свидимся. Передумаете, сообщите поскорее. Иначе не поверю!

Обойдя онемевшего Густава, царевна выглянула в переднюю:

– Аннушка, проводи гостя.

Никто не ответил. Ксения пожала плечами.

– Вот так верность! – глухо вырвалось у нее. – Пошла выручать муженька! А если бы внезапно нагрянула матушка? Припомню, подружка, припомню.

Она сама, за локоть, выволокла Густава, не обращая внимания на его дергания и бормотания. Толкнула в сумеречную прихожую, коротко приказала:

– Ждите!

Ушла. Не успел незадачливый сердцеед опомниться, вернулась с золоченым кубком, наполненным до краев. Стоя с принцем лицом к лицу, пригубила, затем поднесла ему. Густав растерянно хлебнул, поперхнулся, замер... и одним дыханием выпил кубок до дна. Нет, не таким представлял королевич свидание с прекрасной царевной! Вино обожгло ему горло. Ксения... Ксения резко поцеловала – обморозила, ободрала ему губы, как если бы он приложился ими в мороз к обнаженному мечу.

– Сподобит Господь, еще свидимся, принц Густав! Ждите здесь, вас проводят.

Царевна развернулась, вышла, захлопнула дверь.

Ошеломленный, Густав опустился на лавку. Воля вытекла из него, словно кончилась жизнь. Долго ли ждал он, недолго – кто знает? Вечность, подобную той, что миновала с тех пор, как Змий предложил Адаму и Еве власть предпочесть любви. И вот принц оказался перед лицом того же Искусителя: властвовать или наслаждаться? Выбирай! Увы, вечность, чье бремя так навалилось в России, всмятку раздавила волю Густава. Ксения Годунова надежно затянула удушающую петлю невыносимого выбора на горле его рассудка.