Царевна Ксения. О том, что самым мудрым в доме всегда будет шут гороховый

О том, что самым мудрым в доме всегда будет шут гороховый

 

Мороз угомонился понемногу, но пылкая молодая зима заметала и заметала Москву теплой и липкой метелью. Метель, попутчица беглецам, любовница ворам и родная мать заговорщикам, разгулялась как нельзя вовремя – многие люди этой породы искали в ту ночь укрытия под ее нежным крылом. И не напрасно: терпеливая наседка, метель старательно высиживала своих цыплят. Кутала, грела и сладко кудахтала, чтобы из скорлупы тайных замыслов вылупились птенцы преступления.

Но как птенцам всегда найдется кошка или коршун, что, затаившись, ждет оплошности наседки, так всяких заговорщиков подстерегает случайность, которая тайное делает явным, а подозрение – уликой. И никаким трижды осторожным хитрецам и умницам не избежать этого всеобщего правила. Хорошо, когда заговорщики настолько мудры, что строят свое преступление не на утлой самоуверенности, а на трезвом отсчете, начавшемся с самой первой мысли о заговоре, – отсчете часов, оставшихся до разоблачения. Еще лучше, когда повсюду они видят не ошибки врагов, а ловушки.

Известно, таких заговорщиков мало. Иначе корабль государства давно перевернулся бы вверх тормашками. В ремесле заговоров люди, как мягкая мука, просеиваются сквозь мелкое решето. Старательные ловцы человечьих оплошностей: царь Иоанн, Басманов и Скуратов – его палачи, и Бельский с Годуновым – его советники, так тщательно просеяли всю Россию, что ускользнули лишь самые верткие. Те, кто умеет ждать терпеливо и бить безошибочно. Грозный и Малюта на тот свет сбежали от своих же воспитанников. Или их ловко туда спровадили?

Теперь, захватив вожделенный престол, Борис Годунов сам стал тем медведем, которого обложили в берлоге. Выглянешь наружу – тишина, покорность. Но запах! Чутьем загнанного зверя Борис чуял его – поветрие измены! Ничто уже не спасет. Даже случайность, оплошность, разоблачение – только на время отвадят охотников от зверя. Сегодня, укрывшись метелью, они подобрались вплотную к его жуткой берлоге.

В сумерках на Варварку въехали двое всадников. В густых снежных зарядах не было видно даже светящихся окон в особняках – расставленные у подворья Романовых соглядатаи царицы Марьи Григорьевны догадались о приезде гостей лишь по рваным огням факелов на открытых воротах. Можно подумать, вернулся кто-то из своих, но нет – соглядатаи вели Романовых наперечет. Все в сборе. Приехал кто-то чужой. Заговор! Пустое подозрение – нужны улики. Подойти поближе, чтобы рассмотреть всадников, нет никакой возможности. Выставив в сумерки стволы пищалей, стража Романовых ловила любое движение в округе. Соглядатаи затаились: вдруг удастся признать гостей на обратном пути? После тайной вечери заговорщики часто теряют осторожность.

Догадки соглядатаев оставались единственной пищей для воспаленных подозрений царицы. Ее многократные попытки пристроить в услужение Романовым своих людей провалились. Она могла лишь воображать, что они замышляют. Тем ужаснее! Тем скорее надо готовить обвинение и расправу! Но страшная клятва Бориса Годунова и Никиты Романовича, обновленная с Федором Никитичем в той горящей гостинице, требует – Романовых нельзя уничтожить, пока они первыми не нарушат присягу.

Сегодня Марья Григорьевна опять узнала лишь то, что на подворье Романовых приехали двое. Как и все вельможи того времени, а вельмож в них можно признать с первого взгляда, они были сноровисты в верховой езде и, несмотря на дорогу, долгую, судя по налипшему на конях и одежде снегу, ни тени усталости не скользнуло в их лицах. В лицах?.. Конечно, мой любознательный читатель, даже перед всевидящей слежкой царицы Марьи

Григорьевны мы обладаем несомненными преимуществами: можем заглядывать в лица и слышать слова тех, кого пожелаем.

Гости ловко спрыгнули с коней и поднялись на крыльцо. Там их встречали двое старших братьев Романовых – Федор и Александр. Они поклонились гостям, по обычаю, расцеловались, провели в дом и предложили раздеться. Открывшиеся под богатыми шубами одеяния гостей подтвердили их принадлежность к знати. Но к знати особой. Посвятившей свою жизнь не клинку и пищали, а перу и бумаге, и добывшей этими нехитрыми приспособлениями власть и влияние, которые даже не снились воеводам, покорившим целые государства к ногам московскому царю. А на самом деле – к гусиным перьям таких вот вельмож нашептывания и крючкотворства. Именно для этого были приспособлены одеяния гостей – тусклые, мышиные, скупо украшенные даже не золотом, а серебром. Лишь руки выдавали их истинный вес – тяжелые перстни с изумрудами и яхонтами, крупными, как перепелиное яйцо, толстые золотые цепи на запястьях, сильные пальцы, привыкшие, походя, ставить ногтем заковырку, решающую жизнь и смерть тысяч людей, исход больших мировых событий.

Несмотря на очевидную разницу в возрасте, общее ремесло сделало гостей почти неотличимыми. Учитель и ученик?.. Не стану забегать вперед. Волосы они одинаково зачесывали назад, бороды подбирали клинышком, одинаково щурили глаза, привыкшие к сумеркам приказных палат, испорченные бдениями над бумагами. Их раздражал яркий свет романовской гостиной, расписанной золотом по охре высоких сводов: библейские картины, деяния русских царей и святителей, предки Романовых и их родовой герб – грифон, орел-лев...

Ночные путники трижды, как полагалось, перекрестились на иконы в красном углу, вслух пожелали дому благополучия и достатка. Затем, по приглашению хозяев, сели. Великим Романовым, стоящим у Московского престола с первых Данииловичей, было почему так внимательно относиться к этим мышиного вида гостям: могущество царей, князей и вельмож загоралось, сияло и гасло, ничуть не сдвинув тот камень, на котором стоит государство. Любой властелин вынужден заискивать перед теми, кто правит приказной дьяческой чернью, собирающей налоги, созывающей полки, раздающей землю, судящей правых и виноватых. А никто в России никогда не был так властен над каждодневной чиновничьей кутерьмой, как Василий Щелкалов и даровитый воспитанник его старшего брата Андрея Афанасий Власьев. Был еще род Головиных, из поколение в поколение ведающий податями и казною, но вот уже десять лет, как Щелкаловы съели их с косточками, обвинив в сговоре с польским королем Баторием.

– Итак, – на правах старшего начал Василий Щелкалов, – что мы имеем, господа? Шуйских окончательно запугали. Сегодня днем проведен обыск на их подворье. Донос составил некто Мишка Повадьин. Нашли, подбросили, конечно, колдовские книги, волшебные корешки и ядовитые травы. Взяли нескольких людишек на дыбу, дворовые Янко и Полуехтко Марковы согласились оговорить хозяев – что-де готовились извести царя Бориса и чародейством добыть себе престол. Корешки и книги вместе с записью доноса отправили на подворье к патриарху. А Шуйских не тронули. Марье достаточно, что они знают: малейший повод – и никто из них не выживет. Шуйские затаились глубоко, ждут, пока помрет Борис. Их можно понять: сколько Шуйских убили Василий, Иоанн да Феодор: дюжину, больше? Шуйские не успевают рождаться. С Мстиславским и Голицыными того проще: князю дали чин, Голицыным – пинка под зад, все успокоилось. Борис умирать не хочет, сегодня опять являлся на носилках к народу. А Марья свои сети плетет! Вырвать престол у нее и ее сынка, того и гляди, потребуется погубить государство!

– Весь мир у ног Бориса. – подхватил Власьев. – Шведы, как набил им Хворостинин морду под Нарвой и Выборгом*, боятся дразнить Бориса. Татары чуть не заперты в Крыму Бельским – готовы признать себя Борисовыми данниками. Австрийцы – клянчат у Бориса денег на войну с турками. Поляки – перепугались страшно, каждое лето ждут нас под Киевом или Вильной. Вчера литовский канцлер Лев Сапега пожелал со мной тайной встречи. Я не отверг. Вот о чем он говорил наедине. Больше войны магнаты польские боятся, что Борисова задумка править самовластно, на крови вельмож, понравится их королю Сигизмунду. И похоже, они отдадут нам Киев, лишь бы избавиться от Бориса на русском престоле.

– Борис несокрушим, пока народ верит в звезду Годуновых! Если его царствование будет удачным, тогда... – Василий Щелкалов оборвал себя на полуслове и внимательно осмотрел собравшихся, – ...вы знаете намерения Марьи Скуратовой – Россия без боярства, царь и народ... Я думал, удастся возвести на престол иноземного принца, Шведского Густава или Датского Иоанна, женить на Ксении – мягко отнять престол у Феди и правление у Марьи. Выйдет? Навряд ли! Марья отравит, задушит, убьет, но не допустит. И Борис не воспрепятствует ей. Малютина дочь вертит им, как перс – ручной обезьянкой!.. Похоже, от внука Малюты на престоле, от дочери Скуратова во главе правления нам никуда не деться! Если не взбунтуется Россия...

– Россия замерла, – вскинул брови Федор Романов, – вселенная выжидает... Быть может, царствие Бориса и род Годуновых-Скуратовых на престоле угоден Господу?

– Угоден дьяволу! – поправил своего брата Александр. – Дьявол искушает нас Борисом!

– Россия ослеплена внешним блеском, – продолжил Федор, – и не замечает подлости души, низости мыслей Бориса и Марьи, грязи и крови. России воздастся! Но прежде, и об этом нам хотелось бы говорить сегодня, прежде погибнем мы, Романовы, и вы. На нас пока держится государство! Какая-то честь и справедливость, какой-то порядок и закон. Первых нас уничтожат. Мы одни, обречены, никто не встанет вместе с нами против зла и неправедного царя!

– Бельский? – дополнил Александр. – Горазд. Но царевна Ксения запутала его, она – истинное отродье Малюты и Бориса! Обратила Богдана в ягненка. Они ждут лишь удачного часа для заклания! Как волхвы – расположения звезд.

– Брат?! – повысил голос Федор Романов. – Вступать в союз с Богданом? Ни в коем случае! Он – Бельский! Его руками дьявол все вывернет наизнанку. Это – то же, что строить дом из ледяных кирпичей. Однажды растает!

Хозяева выговорились, и в гостиной воцарилось тяжкое молчание.

– Да, – наконец прервал его Власьев, – все это правда! Но Борис не вечен. Согласен, ждать – смертельно опасно. А чтобы не ждать, нужно особое оружие. У Бориса есть два врага. Первый – он сам. Самого злобного преступника Господь не оставляет без совести, как свечу – без фитиля. Надо зажечь! Борис сгорит быстро... Второй его враг – те, кого они с Марьей убили, чтобы захватить престол. Многие из них любимы народом. Их бы заставить подняться.

– Зажечь совесть в детоубийце и воскресить покойников... – задумчиво усмехнулся Федор, – задача не человеку, даже не ангелу, самому Христу! Пути Господни неисповедимы... Заговор не может быть основан на ожидании чуда.

– На Страшном Суде мертвецов, конечно, воскресят, – подхватил Александр, – и геенна подпалит Борису бока... Но у меня есть предчувствие, господа, что мы попробуем землицы на зубах прежде Пресветлого Воскресенья...

– Не горячитесь, – постучал по столу перстнем Василий Щелкалов, – подумайте вот о чем. Кому не сможет противостоять Борис со всеми своими явными и тайными силами? Законному царю! Царь по праву наследия всегда выше избранного царя. Тем более избранного так, как Борис. Царь такой один – Димитрий, зарезанный в Угличе... Позвольте, кто видел его мертвым, кто опознал тело, кто закрывал гроб? Хитрющий Шуйский? Ослепшая от горя мать, Марфа Нагая? Есть хоть один действительно достоверный свидетель, что Димитрий мертв?.. А если и мертв... не может ли найтись... – На всякий случай дьяк огляделся по сторонам и снизил голос до шепота, – юноша, годами и обликом похожий на царевича?.. Нет, нет, не взойти на престол, а только возбудить в умах сомнения в законности Борисовой власти. Потом его разоблачат, поймают, повесят... Но плотина уже сорвется, поток будет не удержать!

Предложение Василия Щелкалова, как оказалось, не вызвало в Романовых особого изумления. По-видимому, они ожидали чего-то подобного.

– Я думал об этом, – признался Федор, – но с Борисом не сметет ли поток и нас? Делая оружие, надо сразу думать о защите, смешивая яд – о противоядии... А если мы создадим царевича, в которого действительно поверят, – мы беззащитны!

– И кто согласится выдать себя за мертвого царевича? – воскликнул Александр. – Ведь это – сразу погубить душу навечно! Господь один дает жизнь и смерть. И жестоко карает тех, кто покусится на его славу! Даже думать об этом – как целоваться с чертом!

– Ох, Романовы, Романовы, – вздохнул Щелкалов, – узнаю вашу проницательность и прямоту... На второй вопрос есть ответ: надо не подговаривать лжеца, а найти такого, чтобы поверил – он есть Димитрий. Чтобы даже сам не заподозрил в себе самозванца. На первый вопрос нет ответа. Но по-другому Бориса не свалить. По-другому вас ждет то, что вы предвидите! Мы, конечно, сделаем все для замужества Ксении с одним из принцев, но навряд ли оно случится.

Предложение понятно – хозяева погрузились в тяжкое раздумье. Гости заглядывали в глаза Романовым, те, бесстрашные обычно, прятали их. Решение, которое требовалось принять, похоже, так сильно тревожило Федора и Александра, что они не могли даже собраться с мыслями, чтобы взвесить все «за» и «против». Оживить совесть Бориса в плоти и крови, предъявить живого Димитрия народу – да, убийственное оружие. Но тяжко его поднять. Как в погоне за богатством, разрыть могилу и обобрать покойника.

Александр встал, зачем-то подошел к двери. В раздумье замер у нее, постучал пальцами. Повернулся, двинулся к окну. Он и не предполагал, что эти его неосознанные метания, предназначенные просто для того, чтобы выстроить в голове мысли, так сильно испугают одного из присутствующих в разговоре людей.

Читатель, ты напрасно переживаешь за Власьева и Щелкалова. Их спокойствие – непроницаемо. Я не напрасно заметил – присутствующих, а не участвующих. У полночных заговорщиков был еще один, не собеседник, а слушатель. Ловкий, как кошка, и быстрый, как коршун. Даже когда он шарахнулся от двери, уловив сперва шаги, а затем и постукивание Александра Романова, его движения не произвели ни звука. На цыпочках он покинул переднюю, спустился по лестнице вниз и задним крыльцом вышел во двор. Все нужное услышал.

По двору пошел не скрываясь – свой. Он не был осведомителем. Напротив, успел доказать Романовым верность. Хозяева не слишком обижали его. Но он был молод и выбирал себе жизнь. Его не прельщало делать это вслепую и, главное – промахнуться. Романовы обманули те ожидания, которые он возлагал на них, нанимаясь на службу. Они не стали царями. Теперь даже не первые вельможи – полуопальные. Служа им, очень запросто попасть под горячую руку на плаху или на виселицу. А молодой человек очень не хотел окончить свою жизнь столь печальным образом. Напротив, ему хотелось пожить хорошо, потешить свое сладострастие и тщеславие. Как это можно в Москве, имея деньги и власть.

Служба у Романовых – клеймо. Неужто навсегда?! Нет, он знал, такое клеймо можно смыть... Предательством! Стремящийся к звездам должен уметь предавать. Взбирающийся на вершину – искать случай наступить сопернику на голову: он летит в яму, ты – впереди! Метящий высоко единственной ценностью должен принять самого себя.

 

Наутро, никем ни в чем не заподозренный, наш ночной знакомец под каким-то пустяковым предлогом отлучился с романовского подворья. Не праздное любопытство или желание развеяться гнали его, нет. Подслушанный ночью разговор не давал покоя. Молодой человек был весьма сообразительным и понимал – слова стареют быстро. Сегодня они дóроги и нарасхват, как пироги с пылу с жару – завтра разойдутся разве что даром, для досужих сплетен. Быть может, это и есть та возможность прильнуть к сильным мира сего, которую он так долго и настойчиво ищет?

Внутренне молодой человек вполне был готов ко всему – к коварству, к предательству, ко лжи. Ему казалось, что он достаточно узнал предержащих власть и богатство, чтобы заключить: восхождению наверх не помогут никакие особые дарования или самозабвенное усердие. Кто среди романовских дворян умнее его, искуснее словом или проворнее в службе? И ничего! Три года совсем ничего. Кроме насмешек, которые он получал за свою необычную наружность. Нет, успех в жизни дается случаем, случаем сделать то, что не могут другие.

Природа не наградила его ни особым даром льстеца, чтобы нравиться господам, ни внешним блеском, чтобы привлекать женщин. Он был умен и начитан, его слова красивы и язык остер, но лишь когда беседа касалась великих деяний прошлого или вопросов веры. Когда следовало лебезить и пресмыкаться, его язык застревал меж зубами. С внешностью обстояло еще хуже: приземистый, гораздо ниже среднего роста, молодой человек был непропорционально широк в плечах. Его руки, разные по длине, отличались редкостной силой и цепкостью. Необычно маленькая голова криво сидела на мощном туловище. В безусом, безбородом, как у состарившегося ребенка, лице выделялись бурые навыкате глаза, сплюснутый, как башмак, нос, оттопыренные мясистые губы и острые, прижатые уши. Рыжеватые волосы вились жесткими кудрями вокруг ранней проплешины. Подле носа росли две крупные бородавки, рядом с ними расплылось безобразное родимое пятно. Понятно, что такому никогда не стать любимчиком господина или любовником госпожи – в лучшем случае шутом. Сами Романовы редко злоупотребляли особенностями своего слуги, а вот их старшие по чину дворяне, бывало, заставляли молодого человека разыгрывать целые представления, по образцу карлов царя Феодора.

Но молодой человек видел себя отнюдь не карлой и шутом. Он чувствовал в себе ум и волю великана. Мелкому служилому дворянчику они только мешали. Но есть ведь высокие дела, где он создан блистать? Он верил в свое предназначение. Не за тридцатью сребрениками, а в поисках высоких дел вышел сейчас за ворота ставшего родным романовского подворья на Варварке.

С некоторого времени, как и многим москвичам, молодому человеку постоянно чудилось, что за ним следят: чтобы затеряться, он поскорее прошел мимо церкви святой Варвары и углубился в торговые ряды. Здесь, в толпе, двигаться ему много легче, чем любому преследователю – мало кто решался толкнуть его или встать на дороге. Слишком внушительны плечи, слишком уродливо лицо. Ради пустого любопытства покрутившись и поглазев на товары, молодой человек направился к Покровскому храму. Там он всегда чуял что-то родное. Только жажда жизненного блеска и успеха мешала ему пойти по стопам Василия Блаженного – поселиться в какой-нибудь церковке и юродствовать, пророчествовать. Получилось бы не хуже... но ютиться в вони, в рубище, в помоях?.. Ради того, чтобы, околев, как бродячая псина, быть объявленным святым? О нет! Молодой человек не против стать святым, но при жизни, так, чтобы пользоваться всеми благами, доставляемыми этим званием. И прежде всего властью!

Он был сыном своего века, его манили быстротечные земные удовольствия, богатство, слава и женщины, а вовсе не сомнительное посмертное блаженство. В храм он пришел не на богослужение – его тянули сюда таинственные магниты судьбы.

Торжественная служба праздника Покрова Пресвятой Богородицы* уже подходила к концу. Сняв шапку, раздвигая плечом людей, он протиснулся к иконостасу. Помялся, осмотрелся. Вдруг в одном из истово молящихся чернецов узнал что-то знакомое. Подвинулся поближе. Пользуясь своим невеликим ростом, заглянул в низко склоненное лицо. Не обознался! Молодой человек грубо дернул старого знакомца за рукав.

– Опять тут крутишься, Васька? Опять присматриваешься к церковной утвари?

Даже не скосив взглядом, молящийся резко выдернул руку и продолжил беззвучно шевелить губами, обращая глаза то вдаль, на царские врата, то закатывая ввысь, к невидимому Небесному Престолу.

– Васька, Яцкий, – не унимался молодой человек, – не узнаешь? Я – Юшка Отрепьев... Ну вспомни, как мы готовились торговые ряды поджигать да Блаженного грабить...

Резко развернувшись, чернец схватил назойливого знакомца за плечо и с силой, недюжинной в тощем теле, потащил из собора. Нравы тогда были грубыми – никто не обратил на них особого внимания.

– Что орешь, дурак? – прямо на крыльце, среди ползающих под ногами нищих, принялся выговаривать чернец. – Я уже давно не Васька Яцкий, а инок Варлаам в Пафнутьевом монастыре, в Боровске*. Келью выслужил. Ты-то, Отрепьев, надеюсь, Романовыми награжден щедро?

– Куда уж там... Но послушай, – Отрепьев немного помедлил, словно подбирая слова, – кому-то ведь нужны тайны Романовых?

– Тайны?.. – Чернец оглянулся по сторонам, пнул вцепившегося в ногу юродивого. – Тайны твоих господ вся Москва знает. Сегодня на престол метят. Завтра – сожрет их царь Борис, здравия ему и благолепия... Досадили тебя Романовы? Что там у них прознал?

– Я не для пустой болтовни...

– Сказал же, – чернец увлек молодого человека подальше от храма, – я ныне почтенный старец. Числюсь в Боровском, живу – в Чудовом монастыре**, в самом Кремле, под царскими и патриаршими окнами. С Успенским протопопом Евфимием дружен, с Чудовским архимандритом Пафнутием. А они – с самим святейшим патриархом. Коли дело стоящее, хороший донос может принести много больше, чем самый удачный грабеж. Какое же дело, Юшка? Признавайся!

Прищурив хитрые глазки, Варлаам и так и этак пытался заглянуть в лицо Отрепьеву, но тот умело отворачивался. Наконец решил: – Не скажу тебе. Варлаам ты – не Варлаам, инок – не инок, а Васька Яцкий есть Васька Яцкий. Товар заберешь и без головы оставишь. Не знаю тебя разве? Божись, клянись, душу в залог давай – не поверю! Веди меня к патриарху, ну, наконец, к архимандриту или протопопу!

– К ним запросто не пустят. Какой-то намек нужен. Чем-то завлечь... Иначе не стану и пытаться!

– Ладно. Посмотрим. Выдашь, обманешь – задавлю!

Молодой человек обхватил плечи монаха и так сжал их, что тот крякнул от боли.

– Гостили у Романовых сегодня ночью Щелкалов и Власьев. О чем сговорились Федор, Александр и Василий с Афанасием, я все слышал.

Лицо чернеца, уже не от объятий Отрепьева, а от изумления, исказилось и по-лошадиному вытянулось вниз. Чудов монастырь, где подвизался Варлаам, был издавна впутан в тайные и явные паутины власти. И монахи там жили особые – бывшие князья и бояре. Земная суета им приходилась по вкусу более, чем истовые приготовления к дороге в Небесное царство.

Недаром Иоанн Грозный обличал чудовских монахов, что под рясами у них не укрощенная перед Господом плоть, а тысяча злейших бесов. В кельях придворного монастыря истинная жизнь кремлевских обитателей, слухи и домыслы, как в жерновах, безостановочно перемалывались в мельчайшую пыль, где пытливые иноки искали истинную суть людей и событий. Они же, пользуясь преимуществами рясы, собирали по Москве, по России и чуть не по всему свету крупицы вестей для царя, патриарха, царицы и первейших вельмож. Варлаам с первых же слов оценил важность того, чем торговал Юшка. И понял: какую бы цену ни запросил доносчик, сам он, Варлаам, получит со своих покровителей много больше. А покровителями его были ближние люди Иова.

– Да, друг мой Отрепьев, это ты рассказывай сам. Но смотри, если выдумал или подослан хозяевами – сегодня последний твой день...

– Васька, в чернецах ты ничуть не изменился. Самому себе-то хоть веришь?

– Мы, иноки, обещаем верить только Всевышнему...

– Аминь! – перекрестился на звон колоколов Юшка. – Так поспешим, Божий старец Варлаам, служить его наместникам.

 

Вернувшись с молебна в патриаршем Успенском соборе Кремля, куда оживающего Царя доставили на носилках, чтобы воочию предъявить народу, Борис заперся с женою на собственной половине*, один на один, в опочивальне.

Он пошел на это неохотно: глядя на жесткое лицо Марьи, легко понять, о чем она станет твердить – о заговоре Романовых или Шуйских, или Бельского, о необходимости упредить, изобличить, покарать. Все это известно, все это знакомо. Все это надоело и не ко времени. Болтаясь между жизнью и смертью, лучше подумать о том, какой грех не успел искупить: молиться, просить пощады и плакать. Иначе не удостоишься Небесного блаженства...

С тех пор как торопливые наследники Феодор и Ксения раздули гаснущую искру души, с тех пор как откровения жены Марьи подлили масла в ее тусклую лампаду, Борис вновь ощутил волю жить. Но болезнь так разъела плоть, что воле нечего оказалось сжимать своими железными обручами: одна труха. Смерть отступила, но недалеко – вон она, бессонная, затаилась, словно рысь на тропе, ведущей к водопою.

Годунов разрешил бы себе умереть, если б не те чудовищные сны о царевиче Димитрии, в которых столь неосторожно признался Марье. Теперь он хотел во что бы то ни стало пережить жену: пусть она первой повстречается на том свете с царевичем и другими, принесенными в заклание ради престола. Пусть сама им объяснит! Изо всех сил Борис снова и снова лепил себя из рассыпающегося песка плоти, снова и снова возгонял в себе пересохшие соки жизни.

Эта работа требовала одиночества. Марья мешала...

– Ты опять о Романовых? – первым начал разговор царь, надеясь, видимо, поскорее избавиться от жены.

– Да. Сегодня ночью они с кем-то встречались...

– С кем?

– Пока неизвестно.

– Не пойман – не вор, – с облегчением выдохнул Борис.

– Романовы спят и видят уничтожить тебя, меня, нашего сына. Захватить престол! Ударь первым!

– Я дал им клятву.

– Иов разрешит тебя.

– От той – нет! И потом, я не стану просить его об этом. Пока нет улик, свидетелей, пока их заговор не доказан, я не преступлю. Нельзя губить душу, поверив басням! Я ударю в ответ – да. Но первым – нет!

– Ладно. Но представь, что Романовы встречались с Шуйским! О чем они говорили...

– Спорили о древности своих родов. О правах на престол. Пусть тешатся! Я – венчанный царь! Мне достаточно. Цари ведь не по людскому праву даются, а от Бога. Рыба плавает, муха летает, ворона каркает, Шуйские мечтают о престоле. Так устроен мир. Как его изменить? Перебить всех мух, переловить всех рыб, перестрелять всех ворон. Извести Шуйских! Это не моя выдумка – Иоаннова. Скольких он казнил? Кто от них остался? Род Шуйских держится на волоске. Сами не оборвут. А без них не выступят и Романовы.

– Выступят, если вместе с Бельским.

– Бельский в степи, в Цареве корчит из себя царя, покорителя Крыма. Пусть бесится. Надоест – явится на поклон.

– Уже явился! Мой братец в Москве, тайно, аки волк...

– К кому приехал? – Тень, только легкая тень озабоченности пробежала по лицу Бориса. – С кем виделся?

– Вопросы, достойные властителя! – Марья издевательски ухмыльнулась. Помолчала и выпалила, как выстрел: – Тогда они были вчетвером, с Шуйским, Романовым и Мстиславским. Здесь, во дворце. О чем говорили – не слышала. Где скрывается Богдан – не видела...

– Найди! Бельский здесь, тайно, это опасно. Кто может знать?

– Ксения! – Марья легко подавила недоуменный взгляд мужа. – Не ври, не притворяйся! Ты хорошо знаешь, как она добыла завещание. Не верю, чтобы они на том остановились. Не таков Богдан. И наша доченька не в молитвах проводит ноченьки. Чую, к ней он приехал! Не только, но прежде всего – к ней!

– Да, не зря она... – царь вовремя опомнился и замолчал, словно проглотил язык.

– Что не зря? – вцепилась Марья.

– Позови-ка ее, – увильнул Борис.

Царица встала, выглянула в переднюю, передала слугам приказ. Молча, они стали ждать. Марья – задумчиво перебирая в пальцах затертые коралловые четки, Борис – закрыв глаза и будто задремав. Но оба встрепенулись одновременно, когда в опочивальню впорхнула красивая и особо нарядная царевна. По обычаю, она поцеловала руку отцу и матери, присела на самый краешек стула.

– Не притворяйся, – резко начала разговор Марья, – для него вырядилась?

– Для него, матушка...

– Опять с ним встречалась?

– Нет, он меня не удостоил...

– Врешь?!

– Послушай, милая матушка, мы, наверное, говорим о разных. Я – о Господе нашем Иисусе Христе, сегодня праздник Его Пречистой Матери. Для Него я оделась, о встрече с Ним могу только мечтать... Ты о ком?

Сказать, что у царицы язык отсох после таких слов дочери, значит – не сказать ничего.

– За косы выдеру... – сжав зубы, зарычала Марья.

– Матушка, матушка, родную дочь за любовь к Господу за косы? Подумай, что мне, дьявола любить?..

– Как.. ты хочешь сказать: как я и мой отец, Малюта?..

– Изволь, матушка, я этого не говорила!

– Ксения, – хрипло оборвал дочь Борис, – ты знаешь, о ком мы спрашиваем. Поверь, лучше, если ты будешь откровенной.

– Кому лучше?

– И тебе. Не забывай, ты – Годунова. Одной с нами судьбы.

– Отец, кто помнит об этом лучше меня? – воскликнула царевна. – Разве не я доставила завещание Грозного к твоему наречению на царство? И вспомни, какие вы с матушкой дали мне тогда обещания. Так исполняйте их! Встречаться, с кем я хочу, – мое право!

– И я не сказал бы тебе ни слова, если б он приехал в Москву только ради тебя. Но он встречался с Шуйскими, с Романовыми, с другими! Он плетет заговор!

– Чем бы дитя ни тешилось, батюшка, лишь бы не плакало. Они точат не ножи, мой государь, а языки. Что они могут придумать? Заговоры, бунты, Соборы, Польша и Крым – все испытано против нас. Попусту! Пусть же болтают...

Ласково поглаживая отца по запястью, Ксения неотрывно смотрела в глаза матери, и, вполне поглощенные друг другом, они не заметили, как в опочивальню, полумертвый и потому – невесомый, словно тень, проник патриарх Иов. Лишь неловко опустившись на лавку, слепец выдал себя.

– Доченька, – возразил он царевне, – разум тех, кто пережил Иоанна, изощрен, как жало змеи. Они придумали новое. У них появились Щелкалов и Власьев! Борис, такие головы должны или служить государю, или отлететь на плахе! Ты убил Андрея Щелкалова за сватовство Максимиллиана к Ирине. А Василия оставил жить, но оттолкнул, не дал ему власти. А ведь обещал? Щелкалов – внук скотника, своим умом поднял себя выше древних бояр. За брата и за власть он тебе горло перегрызет!.. Камень брошен – пошли круги по воде!

– Дьячата, – ядовито процедила Марья, – те благородные господа Шуйские и Романовы им не годятся в подметки. Вот кто опасен! Что они придумали, какую низость, подлость, мерзость?

– Димитрий! – одним словом ответил все еще не совладавший с одышкой патриарх.

– Что Димитрий? – как ужаленный, вскрикнул, подскочив на подушках, Борис.

Ласково Ксюша вновь уложила его, накрыла одеялом. Будто в оцепенении, они едва дождались, пока пастырь душ человеческих отдышался.

– Щелкалов и Власьев придумали оживить мертвеца... Найти самозванца и смутить народ. Выбить из-под твоего царства то, что лежит в основании всего государства Московского – камень правды! Тогда, без сомнения, твоя власть рухнет! И на обломках, по их указке выберут царя!

Застонав, всхлипнув, Борис закрыл лицо руками. Ослабев, его ладони скользнули вниз – он замер, с открытыми глазами и безвольным ртом, словно без сознания. Ксения вскочила, нагнулась прислушаться к его дыханию... Она ошиблась. Борис был не в обмороке – в оцепенении.

– Сны, – едва слышно, выговорил он. – Сны обретают плоть...

– Какие сны, о чем ты, отец?.. – спросила было царевна, но мать, резко возвысив голос, не дала ей получить ответ.

– Не о том надо говорить! Ты, государь Борис Федорович, держишься за свою клятву. Завтра погибнешь! Ты, Ксюша, жалеешь своего... Ладно, здесь патриарх. Завтра ждет тебя в лучшем случае келья. Но алтарь у нас один – престол. Каждый должен принести на него свою жертву!

– Ты, матушка? – не так просто оказалось сбить с толку Ксению. – Какая твоя жертва?

– Я обещаю не преступать любви матери и супруги...

– Не мало, – согласился Борис.

– Но и не много, – уточнила царевна. – Ты уже обещала однажды. Год прошел, что сделала для меня?

– Принц Густав в Москве!

– Я даже не виделась с ним. Ему не сказали явно, что позвали на мне жениться. Еще месяц такой жизни, и он сопьется до сумасшествия.

– Ладно, он – твой. Договаривайся с ним сама. Но отдай Богдана!

– Забирай. Он тебе – брат, матушка, не мне. Ты ему сторож или нет, как Каин – Авелю. И миску чечевицы на первородство от Малюты – меняйте меж собою*.

– Ты преувеличиваешь, дочь моя, – возразил Ксении патриарх, – зачем нам убивать Богдана? Достаточно вывести на чистую воду.

– Напиши ему письмо, – потребовала Марья, – назначь свидание. Иначе никогда не изловим!

– Обещайте мне еще и Датского принца Иоанна здесь, в Москве, тогда напишу.

– Я привезу его! – кивнул Борис.

– Я позволю! – поддержала Марья.

– Что ж, – утвердил Иов, – первая жертва принесена. Что будете делать с Романовыми, с дьяками?

– Уничтожить! – не удержалась царица.

– Но не Щелкалова с Власьевым! – возразил Борис. – Они необходимы для управления государством! Заставим их покаяться. Пред патриархом. Пусть искупят грех покушения на цареубийство...

– Доносом на Романовых! – с готовностью согласилась царица. – Романовых необходимо уничтожить!

– Будем считать, что Романовы ударили первыми, – закусив губу, уступил Борис.

– Бить надо всех, куда могли докатиться круги по воде, – тут же потребовала следующей уступки Марья. – Черкасских, Сицких, Репниных, Шестуновых, всю Романовскую братию. И его, Иов, слухача, что принес тебе донос. Никто не должен подхватить мысль о самозванце!..

– Загубить столько душ за одну только мысль? – встрепенулся Иов.

– Преступная мысль и в Священном Писании – прямая вина, патриарх, – настояла на своем царица. – Одна мысль может быть для государства в сотни раз опаснее дюжины войн! Почему уничтожил Россию Батый? Мысль была – поддаться Божьей каре без сопротивления... Мысль о живом царевиче Димитрии, воскресшем покарать узурпатора и народ, отдавший ему престол, – сокрушит основание государства!

– Ладно, – согласился Борис, – на Романовых пошлем Ивана Катырева и Михаила Салтыкова. Роды древние, – царь болезненно или брезгливо поморщился, – но пали низко. За думные чины грязь станут не то что месить – глотать! Но кто займется Бельским, кто осмелится?

– На Бельского... – потянула Марья.

– На Богдана, – подсказала царевна, – пошлем Петра Басманова. Басмановы верны царям до отцеубийства. К тому же...

– Ксюша, – как могла отомстила царица, – все понятно. Но не говори об этом при патриархе. Оставь «к тому же...» при себе до замужества.