Царевна Ксения. О ночных проказах с собственной женой при свидетелях

О ночных проказах с собственной женой при свидетелях

 

Пока властные любовники выясняют вкус своего дурмана, я осмелюсь вернуть читателя к тому юноше, которого полгода назад мы оставили в сверкающей весною Москве с любимой невестой и благосклонностью новоиспеченного царя Бориса Годунова. Избавленный от нашего докучливого внимания,

Давид Зобниновский сумел использовать эти полгода с толком, завидным при его неопытности и неумелости в делах житейских. Благодаря царской милости он обзавелся небольшим, но славным домом на Солянке, с видом на Ивановский монастырь и Васильевский сад*, поступил на службу в дворцовую стражу и, конечно, женился. Совершив эти достойные зрелого мужа деяния, Давид безоглядно предался тому, ради чего все затевалось, – любви. Недаром наши предки обзаводились женами в том возрасте, когда не так много нужно от жизни, кроме любви. Аннушка оказалась заботливой хозяйкой и пылкой любовницей – о чем еще можно мечтать в семнадцать лет? Наверное, их нега продолжалась бы дольше, если бы колесо времени, владеющее всеми нами, вертелось по воле любовников, а не по высшему промыслу, непостижимому для нас, смертных. Давид и Аннушка наслаждались бы своей нежностью, пока порывы легкокрылой юности, сами по себе, не сменились тяжелой поступью возмужалой души. Но увы, гладкая и прямая дорожка их судьбы вдруг стала петлять, да так, что впору зажмуриться от головокружения!

Уже смеркалось, и ночные сторожа зажигали на перекрестках свои смоляные огни, когда Давид услышал шум у ворот, лошадиный хрип и затем голоса у крыльца. Аннушка. Он пошел было ей навстречу, но остановил себя. Прислушался. Ему хотелось догадаться: с чем она приехала? Из своих ежедневных поездок к царевне Ксении что-то Аннушка должна рано или поздно привезти – хорошее или плохое. Лучше бы знать заранее.

Встреча у порога была одним из немногих обычаев, успевших в них укорениться. Кто был дома – непременно выбегал навстречу. Сейчас, не найдя мужа в передней, Аннушка даже не спросила слуг – здесь ли господин, прошла в гостиную. Укрывшись в соседней комнате, Давид сквозь щелочку наблюдал за ней.

– Где же он? – воскликнула Анна и, подойдя к окну, зачем-то заглянула в непроглядный осенний сумрак. – Как ему рассказать? Пора закрывать ставни. Похоже, до утра не придет...

Давид едва не выскочил из своего укрытия, когда это услышал. Он уже приоткрыл дверь... но следующие слова любимой изумили и остудили его.

– ...И к лучшему, – шепотом убедила себя Аннушка, – я вернусь прежде утра. Стемнело, пора собираться.

Теперь Давида не выманить никакому пожару. Напротив, он поспешил спрятаться понадежнее – тихонько, опасаясь лишнего шороха и скрипа, втиснулся между стеной и изразцовой печью. Тепло, сонно. По крайней мере, растает озноб, набежавший на плечи после слов Аннушки. Давид еще не забыл переплет, куда угодил по смерти прежнего царя. И вовсе не горел желанием ввязываться во что-то подобное теперь. Тогда он, сломя голову, бросился с обрыва в омут. Цель стоила безумства – Аннушка! Сейчас безумство недопустимо – можно ее потерять.

Анна Сабурова, принадлежащая к одному с Годуновыми роду, подобная им воспитанием, зовом крови, даже яркой своей красотой, может легко оказаться в самом водовороте дворцовых страстей. В сердце заговора. Нисколько не подумав, ввязаться в опасное, неисполнимое, гибельное предприятие. Двух ее слов Давиду хватило сегодня, чтобы заподозрить – это самое и происходит.

Проще простого было бы выскочить, потребовать объяснений, запретить ей все, кроме дома, даже думать о Ксении, о дворце... И что? Она, возможно, подчинится. Но станет ли счастливее? Станет ли он счастливее? Давида самого, откровенно признаться, начинала тяготить обыденность. Большой войны не предвиделось, быстрого продвижения по лестнице службы, забитой отпрысками Рюрика и Гедимина, он не ждал, захватывающие дни воцарения Бориса забывались, жизнь становилась тусклой. Любовь еще сверкает в ней слепящим до беспамятства солнцем. Но в душе уже зреет что-то, требующее иного наполнения, кроме любви.

В пылу дружбы с царевной Аннушка могла увлечься, связать себя молчанием. Тогда от нее не добьешься откровенности. Поэтому юноша решил посмотреть за ней со стороны. И заодно охранить неосторожную от неминуемых опасностей. То есть просто-напросто проследить за нею. В конце концов, слежка за собственной женою – неплохой способ скрасить опостылевшие будни.

Пока жена собиралась, Давид стоял не шелохнувшись. Он оценил, как разумно она поступила, сняв дорогой и тяжелый дворцовый наряд – свадебный дар старицы Александры, украшенный золотом, каменьями и мехами, и облачившись в скромное платье небогатой дворянки. Аннушка намеревалась путешествовать ночью, по Москве, в часы, когда никто, кроме царя и патриарха, не мог зарекаться от любых, самых неприятных встреч. Единственным свидетельством своей связи с завсегдатаями Кремля она оставила золотой с рубинами нательный крест на шелковой бечевке. Пальчик украсила тонким серебряным колечком. В уши вдела крохотные серебряные сережки, шею охватила легкой серебряной цепочкой. Дальновидно: серебром откупится от ночных грабителей, бечевка вряд ли их прельстит. А дорогой крест послужит надежным пропуском... Куда?

Набросив на плечи подбитую мехом шубу и низко надвинув шапку с меховым отворотом, Аннушка не забыла острый нож с костяной рукоятью и тугой кошелек. Снарядившись, она вышла в гостиную. Давид тихонько выскользнул из своего укрытия и вернулся к щелочке за неплотно притворенной дверью. Аннушка стояла у стола и проверяла содержимое небольшого кожаного мешочка. Прежде Давид его не видел. Она выложила все на стол, осмотрела и сложила обратно. Там были: какой-то свиток, богато украшенный крест и, как показалось ему, образок на золотой цепочке. Улыбнувшись, Аннушка спрятала мешочек под шубу. Шагнула к передней, задумалась, помедлила и вышла через кухню с черного крыльца. В конюшне она отвязала и сама оседлала коня, под узду вывела его задней калиткой в переулок и растворилась во мраке.

Все это время Давид от нее не отставал. Оседлать коня он не успел – чтобы не потерять жену, только набросил уздечку и без седла, без стремян, поспешил следом. В переулке Аннушки давно не было видно, но звон лошадиных копыт по подмерзшей земле надежно вел его в пронзительной тишине ночной столицы. Вскоре он догнал всадницу настолько, что стали видны ее очертания. Не ближе.

Поплутав по бревенчатым мостовым, по разбитым в грязь переулкам, они выехали к Никольским воротам Китай-города. Там Аннушка начала оглядываться по сторонам. Сперва Давид решил: заподозрила слежку. Он отстал подальше, но вскоре понял, что ошибся. Она ждет условного знака. Юноша поспешил приблизиться к ней, чтобы не потерять в случае, если она скроется в одном из домов. Ничего не найдя, Аннушка соскочила у ворот с коня, наскоро привязала его к одному из крюков в стене и негромко постучала. Давид бросил коня в какой-то подворотне и, пользуясь придорожными кустами как укрытием, подбежал почти вплотную. Ему в душу стали закрадываться нехорошие подозрения. Ревность, кому не знакомо это палящее чувство?

Его любимая приехала вовсе не на женскую половину какого-нибудь особняка, где обычно плетутся заговоры боярынь и царевен, – Аннушка пришла на тайное свидание! Да еще в таком месте, у Никольских ворот! Заранее подкупив стражу, она теперь легко исчезнет в Китай-городе, и никакая слежка ей не страшна – останется за воротами.

 

Так и случилось. Створки приоткрылись, навстречу Аннушке вышел низенький, завернутый с ног до головы в черную накидку человечек. Она потянула за шелковую нить на шее, достала крест и поднесла к самым глазам коротышки. Тот внимательно осмотрел его, затем, в знак признательности, глубоко поклонился и поцеловал гостье руку... нет, не руку, а предъявленный ею крест! Аннушка невнятно прошептала несколько слов. Человечек взглянул по сторонам, впустил ее впереди себя в ворота, повернулся к башне спиной, пятясь и осматриваясь, вошел следом... Слишком все это похоже на любовное свидание! Нет, конечно, не с коротышкой, он – тайный посланец, сводник... Предательница!

Давиду сразу вспомнились и частые отсутствия жены по ночам под предлогом приказаний царевны Ксении, и ее старание быть красивой во время своих отлучек, уклончивые ответы на расспросы и, напротив, внимание к мелочам его службы: где будет дежурить сегодня, когда вернется? Словно она тщательно выверяла – как бы не встретиться ненароком! Всякое желание играть в заговорщиков у Давида мгновенно испарилось. Он уже не принимал в расчет, что Аннушка, придя домой, собиралась что-то ему рассказать. Обман, уловка! Каких глупостей не бывает в голове женщины, запутавшейся в изменах и вранье. А сейчас перед ним – прямые улики!

Юношам ревность легко застилает глаза, и Давид быстро поддался ей, но не слепо, а так, как требовали от него врожденная хитрость и осторожность. Пока Аннушка была занята беседой с неизвестным, Давид, прижимаясь к стене, подкрался вплотную и, не дыша, втиснулся в углубление буквально в полушаге от них. Едва Аннушка вошла в ворота, он вытянул из-за пояса нож и дотянулся до коротышки. Тот всматривался во мрак, в даль, а наш ревнивец вырос как из-под земли. Человечек ничего не успел сообразить, как острое лезвие уже порезало ему горло. Он даже закричать не посмел.

Давид одним рывком затащил коротышку за угол, развязал на нем пояс, скрутил за спиной локти и запихал в рот его же шапку. Затем подбил ему ноги и опустил на землю. Расправа была настолько стремительной, что опешивший коротышка не смел не только сопротивляться, но даже шевелиться.

Юноша сорвал с него накидку, кое-как закутался в нее и, как мог, сгорбившись и сжавшись, втиснулся в приоткрытую створку ворот. А там... увидел такое, что разом лишился возможности сомневаться в верности жены. Не потому, что зрелище было совсем не похоже на свидание – чего только не бывает между любовниками! Ревность Давида улетучилась перед страхом за Аннушку.

Тем самым способом, каким Давид еще мгновение назад усмирил коротышку, второй завернутый в черное человек ножом под подбородок прижал ее к стене. И весело приговаривал:

– ...Только дернись, красотка! Лебединую шейку живо укорочу. Лучше сама отдай. Не заставляй меня искать – догола раздену. Далеко ли ты, голенькая, уйдешь?

Давида во мраке воротной башни он принял за своего спутника:

– Что ты там копаешься, растяпа? Заметил кого?

Подражая голосу того, что встретил Аннушку, Давид глухо пробормотал что-то невразумительное и толкнул створку ворот. Она скрипнула так, что незнакомец вряд ли его расслышал. Меньше всего на свете Давиду хотелось бы быть разоблаченным сейчас, когда у горла жены – нож. Зарежет – не успеешь и глазом моргнуть. Кстати, а где обычная на воротах стража?

– Не упрямься, милочка, – ответил на его немой вопрос незнакомец, – стражу я откупил на полчаса. Хватит с тобой позабавиться...

Аннушка попыталась пнуть его. Незнакомец ловко увернулся, не опуская нож.

– О неосторожная! – В голосе его послышалось раздражение. – Раздень ее! – приказал он своему спутнику.

– Что-то скажет потом ее муж? – погромче буркнул Давид.

Своды башни изменили его голос до неузнаваемости, и незнакомец вновь ничего не заподозрил.

– Муж? Смеешься? У девок, что шляются по ночам, не бывает мужей, а если и бывают, то такие олухи... Тебя, красотка, я бы не отказался заполучить в свою постельку. Да и здесь, такое волнующее свидание... Мужу, Зобниновскому, что ты рассказываешь о ночных гулянках? Хотел бы я знать...

– И я хотел бы, – вставил Давид.

– Что-то ты стал разговорчив, бродяга. Раздень ее!

– С восторгом!

Стараясь оставаться во мраке, Давид подошел к жене. Но лишь взглянув на него, незнакомец тут же почуял неладное:

– Эй, бродяга, что-то ты растешь как на дрожжах!

Обернулся, присмотрелся, но – поздно. Наш юноша успел оттолкнуть его и отбить от горла Аннушки нож. Незнакомец выхватил саблю. Давид, заслоняя спиною жену, обнажил свою.

Они стояли слишком близко для настоящего боя – в трех шагах: искры посыпались, когда со звоном встретились их сабли. Незнакомец попытался прижать к земле оружие Давида. Юноша притворно поддался ему и, как только тот навалился всем своим весом, резко вывернулся и пнул его ногой в грудь. От неожиданности незнакомец отлетел сразу на десяток шагов. Воспользовавшись этим, Давид, не оборачиваясь, плечом толкнул жену к приоткрытым воротам:

– Беги!

– Давид?! Давид, любимый, ты здесь?! – радостно и вместе с тем отчаянно вскрикнула Аннушка.

Оправившись, незнакомец вновь бросился на Давида:

– О, пожаловал муженек! На этот раз ты не уйдешь от меня. Здесь тебе не дорожная ссора, а государево дело! Я – Петр Басманов! Требую подчиниться именем государя!

– Именем государя, – огрызнулся Давид, – не бродят по ночам и не нападают на чужих жен!

– Вот это – не твое, а государево! – воскликнул Басманов, делая выпад.

– Моей жене я – государь! – упрямо отбил его Давид.

– За такие слова, как стольник, я сдам тебя в подвал к Семену Годунову, дыба по тебе давно плачет...

– Стольники во дворце, Басманов. Сейчас ты больше – покойник. И к Семену Годунову будешь ходить в гости прямиком из ада...

Уже молча, разъярившись, они обменялись парой достойных ударов, ни разу, впрочем, не задев друг друга, как внезапно Аннушка вскрикнула. Ее возглас явно не относился к ходу поединка, и Давид, отскочив, оглянулся на жену. Басманов не стал пользоваться удачным мгновением и нападать на него. Странно... Вот и нет.

Аннушка растерянно оглядывалась по сторонам. Как из-под земли, со всех сторон их окружили стрельцы.

– Я заплатил за полчаса!.. – крикнул было Басманов и осекся.

Те, кого он сперва принял за вернувшуюся на ворота городскую стражу, на самом деле принадлежали к совсем другой породе. Изумрудные кафтаны, золоченые перевязи и высокие меховые шапки выдавали их принадлежность к отборным дворцовым сотням, а значки... Следуя непонятному порыву, Басманов подскочил к Давиду и встал с ним плечом к плечу.

– Мне кажется, дворянин Зобниновский, мы с тобою всегда сочтемся. Эти господа служат Посольскому приказу. Лучше нам от них поберечься вместе.

– Согласен! Так-то ты, Басманов, отдаешь свои долги?

– Я все помню, Зобниновский. Но мне вверено чужое. За свои долги чужим не платят!

– Господи, почему чужое? Единственное, чего я хочу – забрать собственную жену!

– А я – получить то, что есть у твоей жены, кстати, принадлежащее не ей и не тебе.

Они ударили по рукам и замерли с двух сторон от Аннушки, прикрывая ее от возможного нападения. Много превосходя их числом, стрельцы, при некоторой решительности, давно бы расправились с нашей троицей, но им, похоже, были нужны вовсе не гуляющая по ночам жена, ревнивый муж и незадачливый стольник Басманов. То, что есть у Аннушки. Давид оглянулся на жену. Приготовив нож, она подтвердила: что-то у нее есть, с чем не намерена расставаться.

 

─ Сопротивляться излишне! – сказал старший из стрельцов. – Вот-вот истекут выторгованные тобою полчаса, Басманов, здесь появится стража. А они, будьте уверены, поддержат нас – не вас. – В доказательство своих слов старший помахал свитком с красной государственной печатью. – Мне нужно немногое. Я свое возьму. А вас оставлю объясняться в Разбойном приказе. Уверен, это – не лучшее место для таких приятных людей, как вы. Я же прошу одного – беспрекословно следовать за мною. И обещаю, если мы не договоримся, предоставить вам не худшие условия для боя с моими людьми, чем здесь. Доверьтесь моему слову! В подтверждение его я готов оставить вам ваше оружие. Итак?

– Мы согласны, – оглянувшись на Аннушку и своего друга-врага Басманова, ответил Давид.

– Как ты можешь? – возразил Басманов.

─ Ведь ты не знаешь? – поддержала его Аннушка.

– Вот именно, милая, я не знаю ничего. Когда не ведаешь цены драгоценности, легко продашь ее за копейку. А тут – жизнь!

Разумное возражение. Им ничего не оставалось, как прикусить язык и молча согласиться. В неравном бою любая возможность схитрить много лучше, чем верная смерть.

– Вы – весьма разумные молодые люди, – похвалил их за сговорчивость старший, – следуйте за мной! Эти милые господа, – обвел он рукою своих подчиненных, – осветят и обезопасят наш путь. Стены имеют уши. Мрак – глаза, тени – ножи и пистолеты. Вам доверена слишком важная тайна, чтобы не сохранить ее.

Окруженные кольцом стрельцов, они двинулись прочь от ворот. Идущий впереди зажег факел – его брызжущего света вполне хватало, чтобы нащупать дорогу, но и мрака оставалось достаточно. Человек не смог бы разглядеть их лица, не приблизившись вплотную. А приблизившись, станет добычей.

Всю дорогу наши возлюбленные шли рядом, взявшись за руки. Несколько раз Аннушка пыталась заговорить, но Давид, сжимая ее ладонь, останавливал. Только глаза остались им, чтобы объясниться в напрасной ревности и заново поклясться в любви. Этот немой разговор сделал незаметным и так, впрочем, недолгий путь. Спустя четверть часа или немногим больше они оказались перед воротами обширного подворья. За высоким забором, в густом саду, скрывался богатый особняк, из тех, что Посольский приказ держит для особо привередливых гостей, тайных переговоров и негласных сделок.

У ворот их встретили двое с факелами и, не сказав ни слова, проводили в дом, в громадную, ярко освещенную гостиную. Открыв перед ними двери, ни один из сопровождающих туда не вошел. На пороге Давид обернулся к старшему. Тот понял вопрос без слов.

– Я буду ждать здесь и исполню свое обещание. - Поклонившись, он прикрыл за юношей дверь.

Во всей громадной гостиной во главе тяжелого дубового стола их ждал только один человек. Увидев его, Басманов вскрикнул.

– Ты не зря волнуешься, Басманов, – встал человек им навстречу, – есть причина. Дважды вступать в заговор против государя и быть пойманным за руку – по головке не погладят. Впрочем, мне пора представиться и твоим друзьям. Я – Василий Яковлевич Щелкалов, думный дьяк и печатник. Мне государем Борисом Федоровичем вверено то дело, за которым ты, Басманов, охотишься...

– По поручению государыни Марьи Григорьевны!

– Молчи, Басманов! Женщина не может править! Среди нас присутствует женщина, – Щелкалов улыбнулся Аннушке, – и очень красивая, но я осмелюсь повторить: женщина не может править и распоряжаться в государстве. Пусть даже она – жена властителя. Я исполняю волю государя и свои прямые обязанности как глава Посольского приказа: иноземное сватовство царевны и принц Густав поручены моему попечению. То же, чем занимаешься ты, Басманов, называется заговором. И на твоем месте я не приплетал бы к нему царицу. Там есть другие! Мстиславский и Голицыны...

При упоминании последнего имени лицо Басманова болезненно исказилось.

– ...твои двоюродные братья. Задумали расстроить сватовство царевны в Швеции, Дании и Австрии. Для чего? Выдать ее замуж за Сигизмунда. И возвести на престол поляка! Не думаю, что вторая часть вашей задумки обрадует государыню Марью Григорьевну. Не слишком ей понравится некто Петр Басманов, использующий ее доверие и имя против царевича Феодора!..

Лицо отвратительно онемело. Басманов не чувствовал его. У него не было лица! Как у обезглавленного.

– ...С литовскими княжатами понятно: сколько волка ни корми – одно в лес смотрит. Но ты, Петр?! Твой дед брал Полоцк, прадед – Смоленск*. Зачем ты ввязался? Ради чего отступил от присяги? Твое преступление ужасно!.. А вам, молодые люди, – обратился дьяк к Давиду и Аннушке, – скакать в этом хороводе совсем не с руки. Люди маленькие – затопчут. Я большого мнения о красоте Анны Сабуровой и ее дружбе с Ксенией Борисовной, не меньшего – о храбрости господина Зобниновского и о его сабле, но... Дети мои, не играйте в жмурки! Вас используют бессовестно. Ты, Анна, идешь к Бельскому. И думаешь, он исполнит волю твоей подруги? Бельский всегда исполняет только свою волю! Вот уж кто – зрячий за троих, за десятерых, за тысячу добровольных слепцов, как вы. Даже... – осмелюсь пропустить имя... – одна известная особа не смогла навязать ему иного!

Имя известной особы было понятно и не таким искушенным людям, как наши влюбленные. Щелкалов говорил о другой царственной любви Бельского – о царице Ирине.

– Грехи Богдана тяжелы. Раньше или позже – его утопят. И вместе с ним – вашу затею. Так и передайте царевне Ксении. Пусть найдет другого устроить помолвку с принцем Густавом. Другого! А сегодня я настаиваю: ты, Анна Сабурова, не отдашь то, что есть у тебя, ни Богдану, ни Басманову. Ты, Петр, сохранишь все в тайне от князя Мстиславского, от царицы Марьи Григорьевны. Никого не нашел, ни с кем не встретился.

Стольник по-бычьи мотнул головой, но еще не вымолвил ни слова, как Аннушка опередила его:

– Нам нужно посоветоваться, Василий Яковлевич.

– Вы хотите остаться одни?

– Да.

– Хорошо. Но учтите – на окнах крепкие решетки. Вот ваш выбор: мне нужно или слово ваше, тогда я со всем бережением верну вас по домам целыми и невредимыми, или ваши трупы и то, что носит при себе красавица Анна.

Удивительно бесшумно для своего грузного тела Щелкалов вышел и тихонько прикрыл за собою дверь.

Давид раздраженно пожал плечами. И выбирать-то глупо: собственная жизнь или какие-то чужие любовные пустяки!

– Глупо, Петр Басманов, – подхватила его мысли Аннушка, – ты служишь царице Марье, ей нужно одно – побыстрее избавиться от принца и спровадить Ксению в монастырь, служишь князю Мстиславскому с Голицыными, которые хотят привести на престол и под венец с нею отвратительного поляка. По-моему, ты готов служить дьяволу, если он возжелает зла несчастной царевне. За что ты ей мстишь, Петр Басманов? Или тройным предательством ищешь ее благосклонности? Признайся, сегодня ты охотился не на принца Густава? На Бельского! Ты хочешь заменить для Ксении Богдана? Уж не влюблен ли ты?

– Ты требуешь от меня признания, сейчас? Не время для пустого любопытства.

– Пустого?.. Нет! Если б не ты, все давно устроилось бы. Завтра Густав увиделся бы с Ксенией. А послезавтра царь Борис благословил их!.. Твое признание позволит мне кое-что открыть тебе. Все может измениться.

Басманов вопросительно оглянулся на Давида. Юноша кивнул: верь ей!

– Да, да, да! Я люблю ее! Вот почему я здесь! Я добиваюсь ответной любви! Вот зачем я делаю все это! Я ревную. Хочу уничтожить Бельского, принца Густава, кого угодно, кто к ней приблизится... Хочу уничтожить ее! Зачем она играла со мной? Зачем подавала надежду, манила? Зачем тогда, на охоте... Ты видела все своими глазами, Анна! Я, Петр Басманов, говорю тебе: или она станет моею или не будет ничьей!

Басманов так прямо признался в любви, как делают это приговоренные накануне неминуемой казни.

– Признание открытое, – улыбнулась Аннушка, – я передам его царевне. И отвечу от ее имени: Ксения рвет с Бельским! Помощь в деле с Густавом – последнее, что она от него принимает. А Густав для царевны – имя и королевская кровь, не более. Она свободна, Петр, совершенно свободна! Все в твоей власти, добейся ее любви! Разве она отказала тебе? Басманов, Басманов, не испытав вкус верности, зачем совершать предательство?

– Три последних месяца она словно не замечает меня...

– Ксения – царевна. Ее любовью властвует долг, поступками и словами – условности. На виду, но тайно... Служи ей! Если в награду в сердце ее распустится цветок нежности к тебе... сказка, Басманов, чудо! Можно ли вымогать сказку и требовать чуда?

– Тысячу лет служить и тысячу лет ждать. Я не могу больше терпеть. Я хочу объясниться с царевной, чтобы она знала, слышала, чтобы я верил... Кто устроит мне свидание с нею?

– Я!

– Когда?

– Вслед за Густавом, Петр Басманов, немедленно вслед за принцем.

– Тогда я подчиняюсь Щелкалову... – Басманов немного помедлил и горящими глазами глянул на Давида. – Я помню должок, Зобниновский. Я подчинюсь дьяку, если подчинишься ты.

– А нам это сделать много сложнее... – задумчиво начал Давид.

– Ведь он от нас ничего не потребовал... – продолжила его размышление Анна.

– Да нет же, – возразил юноша, – он потребовал от тебя не видеться с Богданом.

– Милый, Богдан – пятое колесо в нашей телеге. Я знаю еще одного человека, кто может исполнить поручение царевны.

– И кто же, исключая, конечно, черта и навязывающего свои услуги господина Щелкалова?

– Ну... Ты, мой Давид!

– О нет! Избавь, милая женушка! Лучше бы я исполнил какое-нибудь твое поручение!

– Считай это моим!..

– А кто тогда будет хвостом гулять за тобой по Москве? Хранить от ненужных свиданий?

– Боже, Давид, ты следил за мной? Ты подозреваешь меня? Ревнуешь?.. О несчастный! Разом смеясь и плача, Аннушка бросилась на шею нашего юноши. Не стесняясь Басманова, она целовала мужа в губы, в глаза:

– Никто мне не нужен, мой Давид, кроме тебя, любимого, единственного...

– Соглашайся, Зобниновский, – неожиданно вставил свое замечание царский стольник, – не будь она твоею женой, я бы на коленях вымаливал у нее какое-нибудь поручение!

Давид успел только кивнуть, когда на пороге показался Василий Щелкалов.

В трапезную думный дьяк вошел уже не один. С обнаженными саблями дюжина стрельцов сопровождала его.

– Надеюсь, – усмехнулся глава Посольского приказа, – это не прощание перед смертью? Что вы решили?

– Я подчинюсь... – поспешил Басманов.

Давид дернул за рукав и перебил его:

– Мы решили поторговаться, Василий Яковлевич, мы определили свои условия.

– Так предъявите их! Этих господ, – обвел он рукою стрельцов, – не учили ждать. Вы думаете, государыня Марья Григорьевна смирится с тем, что ее братец вольно гуляет в Москве? Что без спросу вернулся к своему паучьему ремеслу?.. Чтобы поймать Богдана, Москву вычешут, как старую шубу от моли.

– И не поймают! – воскликнула Аннушка.

– Бог ему – Судия! – отрезал дьяк. – Степной полководец, гроза султана и хана – в бегах, госпожа Анна, его гнездо разгромлено, его замыслы известны. Не зря ведь у Никольских ворот тебя встретил не он, а Басманов. Господина стольника туда послала Марья Григорьевна. Значит, она уже знает все намерения Бельского, все его убежища. Поэтому, милочка, я даже не спросил, где Богдан прячется. Я требую только того, что требую! Предъявите ваши условия!

– Они просты, – придавая своим словам вес, Давид вытянул саблю из ножен и кончиком что-то начертил на полу, – дьявольски просты. Ты, Василий Яковлевич, советовал нам не позволять использовать себя вслепую. Так сделай нас зрячими!

Даже Щелкалов, великий канцлер, повидавший в Москве посольства половины земли и сам объездивший не меньше, дернул бровью от изумления.

– Если завтра, дворянин, тебе придется уйти из дворцовой стражи, в Посольском приказе ты всегда найдешь дело, достойное не только сабли твоей, но и ума! Условие понятное. Ты прав, Зобниновский, эту яму я вырыл под себя сам.

Знаком он приказал стрельцам выйти из трапезной.

– Так слушайте! Супружество Ксении и Густава Шведского или Датского Иоанна нужно России. Ибо царевича Феодора Борисовича на престоле не примут ни народ, ни войско, ни боярство. Даже Церковь Христова, если покинет нас патриарх Иов, отвергнет его. Не примут потому, что он – Малютин внук, что лицом, повадками – вылитый Скуратов. И никакие учителя и науки не изменят царевича – голос крови, зов дьявола! Но главное, воцарение Феодора означает правление Марьи Григорьевны. Она – по макушку в крови. И ее намерения известны – построить Россию так, как советовал Грозному Малюта. Рабий народ и царское самовластие, без знати, дворянства и Церкви, без Собора и Думы. Повторятся опричнина и Новгородский погром. Погибнет третий русский. Уже сегодня каждый видит себя этим третьим! Станет Марья правительницей – ждите бунта, смуты и разрушения государства. Поэтому рядом с престолом нужен иной наследник, кроме Феодора. Или иной правитель, нежели Марья Григорьевна. Лучшего, чем два этих принца, мы не найдем! Дания, родная мать принцу Иоанну и приемная – Густаву, всегда будет нашей союзницей против исконных врагов – Польши и Швеции. А народ русский помнит предания о Рюрике и варягах! Поэтому я хочу супружества Ксении с тем из них, кто придется ей по душе... Но не руками Бельского! Он – такой же Скуратов, как Марья Григорьевна. Где Бельский – там щупальца черта! Богдан все вывернет наизнанку, и вместо спасения России мы получим мучения и гибель. Этого вы хотите? Или того, чтобы латинская Польша навязала нам на престол своего короля? Юность должна быть легкомысленна, но не до такой же степени!

– Урок очевидный, – откликнулась на упрек Щелкалова Аннушка, – мы уже нашли царевне другого поверенного.

– Кого, посмею спросить?

– Меня! – признался Давид.

– Он стоит десяти послов, – усмехнулся Басманов, – ведь это он тогда так отделал нас с Розеном и Маржеретом на постоялом дворе...

– А вот это меня не касается. Подорожные драки не относятся к ведомству Посольского приказа. А девушки в своих сердечных делах вольны выбирать гонцов. Даже царевны. Если девушка доверяет юноше свою честь, мне ли, старику, сомневаться в ее поверенном? Осмелюсь напомнить лишь об одном. Ни слова о сегодняшнем Марье Григорьевне, Бельскому и Мстиславскому, госпожа и господа. Обещаете?

В знак согласия трое молодых людей почтительно поклонились. Щелкалов скупо кивнул.

– На вашем месте я остался бы здесь до утра. Вас напоят и накормят от души. Учтите, не все ночные прогулки заканчиваются так славно.