Изнанка ИХ. Часть 3. Глава 3. Наконец-то Кати

3. Наконец-то Кати

 

Они спешили, но застали Москву уже только в сумерках. Вечер пришел гораздо быстрее, чем его ожидали, – март. Март пятьдесят третьего вымел проспекты до потрясающе безлюдной чистоты. Они отражались в невидящих глазах Кати и в зеркальных окнах бронированного лимузина обрывистыми каньонами американских фильмов. Еще до войны Иосиф Сталин приказал прорубить их в каменном теле столицы на всякий случай – чтобы проще было двигаться танкам.

Сегодня вечером Кати нездоровилось – простуда, наверное – и поэтому от тряски на неровностях улиц и резких поворотов с проспекта на проспект ее тошнило. Кати лихорадочно куталась в шубу и кусала губы: она боялась, что недотерпит и ее вырвет дорогой.

В припадках Кати даже захлебывалась вслух: «Быстрей! Гони!», – напрочь позабыв об отделившей салон от кабины звуконепроницаемой перегородке. Она возненавидела шофера. За то, что он так старательно ведет лимузин с почти танковой мощности двигателем позади малоподвижного автомобильчика охраны. За то, что тормозит на поворотах, мешает черному бронированному жуку выскочить на тротуар, скользить, зарываться в сугробы, мешает Кати отвлечься от едва задавленной истерики.

 

Когда, разбрасывая во все стороны грязно-белые куски размягченного мартовского снега, их лимузин подлетел на небольшом пригорке и вырвался на Красную площадь, часы на Спасской башне глухо ударили без четверти семь. Огромную и пустую площадь, под какими-то незначащими предлогами плотно закрытую от посетителей рогатками войск госбезопасности, уже поглощала ночь.

Маленькая и неуклюжая днем, зажатая со всех сторон крепостными стенами, церковными теремами и торговыми залами ГУМа, ночью Красная площадь неоглядно расширялась. Вдоль поверхности ничтожного глобусика Земли она выгибала свой черепаший пупырчатый панцирь от витых куполов храма Василия Блаженного до кирпично-красного музея Ульянова-Ленина. На гребне панциря, как злой известковый нарост маячила уродливая геометрия Мавзолея.

Со стены ГУМа прямо на Мавзолей взирал, кривя на ветру усмешку из-под шевелящихся усов, громадный портретный Иосиф Сталин. Под подозрительным прищуром живущего в нем Ленина, не шелохнувшись, умирали от мороза и ветра застывшие у гробницы мертвого Ленина часовые.

Весь мир знал, что Красная площадь закрыта не по причине ремонта после недавнего юбилея Красной Армии, а потому что и этот Вождь оказался не вечен и ему потребуется скоро место в Мавзолее.

 

Для Кати миновали часы, пока их лимузин добрался сюда – на середину площади. Но здесь она поняла, что не в силах терпеть, что умрет от головной боли, что ее вывернет рвота, если не свежий воздух... Кати вскочила и судорожно вдавила ладонью кнопку громкоговорящей связи. С силой собрав последние остатки дыхания, она крикнула водителю, хрипло, едва слышно в шуме мотора: «Останови!». Водитель оглянулся на спутника Кати, тот махнул рукой. Раскачиваясь, лимузин заскрипел шипованными колесами по булыжнику и замер.

Спеша и не дожидаясь помощи, Кати рванула дверь, вышла, наклонилась, пробурчала какие-то пустяки о нездоровье и прогулке пешком, а потом хлопнула дверью, не заботясь об ответе. Ей было все равно. Ее охватил долгожданный холод и спасительный мороз. Рвота и головная боль мгновенно прошли, голова очистилась, тело наполнилось легкостью, но вспыхнувший вслед искрящийся животный ужас заставил Кати цепко оглядеться по сторонам. В пустоту. Что-то почудилось ей. Нет. Она действительно была одна. Если не считать вездесущего Сталина, нечеловечески живого Ленина и заводных игрушечных часовых.

Пошатываясь и скользя каблуками по булыжникам, Кати медленно пошла вдоль стены. Если бы не длинная шуба, Кати была бы откровенно очень хороша – с напряженными от неловкой, тяжелой и быстрой ходьбы сильными бедрами и спрятанным в воротник нарумяненным ветром лицом. Слежка за телом Кати была бы ярким удовольствием, но все же ничтожным по сравнению со слежкой за ее душой.

Уже который день душа вытворяла что-то неправдоподобное. Кати никогда не была так невластна над собой, ее мысли так независимы от воли, ее воля так изменчива и так зависима от чувств. Ее чувства так податливы безумию.

Длинные, неровные, неуверенные шаги Кати только тянули минуты, а как немного их осталось. «Пора. Уже давно пора!» – Кати поскользнулась на обмерзших булыжниках и едва не потеряла равновесие. Ее тело выпрямилось – но кто бы помог удержать равновесие ее душе!

Кто бы ни помогал: равновесие было уже утрачено, уже недостижимо. Шеин так раскачал тяжеленный шар ее души, что она подломила все прежде надежные опоры: властолюбие, мстительность, жестокость.

Сегодня Кати поняла, что пора выбирать – уже нельзя выкармливать собой двух враждующих демонов одновременно, уже нельзя обменивать уступку одному на подачку другому в тщетных попытках спрятать глаза, подменить выбор рассудочными рассуждениями и каким-то нелепым неуместным кокетством.

Измена была предрешена.

Подойдя к воротам, Кати заметила, с каким ехидным мужским пониманием стали раздевать ее глаза замерзших часовых. Один из них даже позволил себе ухмыльнуться: он-то знал, что делают в Кремле с молодыми бабенками. Но его лицо стало желтым и стянутым как мумия, когда он увидел пропуск Кати из той особой категории, на которых стоит личная подпись маршала Берии.

Кати еще сделала несколько шагов по Кремлю, но внезапно остановилась. Он очнулась: пришло время измены. Пришло время пойти и выбрать. Удивившись себе, она без колебаний повернулась и, напугав часовых, почти выбежала обратно. Углубившись в улицы города, Кати прошла мимо нескольких аккуратных телефонных будок, которые часто используют иностранцы и поэтому прослушивает госбезопасность, и отыскала полуразбитый телефон во дворе. Задыхаясь от спешки, нервно кашляя в микрофон, несколько минут Кати настойчиво крутила диск, пока не догадалась, что телефон сломан. В порыве ярости она с силой ударила трубкой в стену: раз, другой, потом попыталась выдернуть ее, не смогла и бросила болтаться на шнуре. Но через несколько секунд Кати вновь подхватила трубку, возвратила на рычаг и задумчиво даже погладила зачем-то. Да. Телефонный звонок – пустяк. Им не решиться.