Изнанка ИХ. Часть 3. Глава 1. Прятки на свету

Часть 3. На простынях дня

 

1. Прятки на свету

 

Шеин добрался до Москвы лишь пару часов назад и даже по своим меркам получил право на усталость. Он пытался уснуть в приготовленной для него маленькой квартирке в пугающем лабиринте переулков, но воспаленные нервы вынудили убивать ночь иначе.

Вечер только начинался, и Шеин выбрал одну из самых удачных ниш: весь небольшой полукруглый зал ресторана был перед его невнимательными еще глазами. Каждый мускул в тяжелом надменном лице Шеина, каждый нерв холеных пальцев выражали высокомерную развязность. Он вытянул ноги и вскинул глаза на длинный полумесяц сцены. Оркестр и сменяющиеся певицы пока явно приберегали очарование на весь долгий вечер. Шеин приуныл – они не смогут избавлять его от скуки долго. Впрочем, они не виноваты: их назначение – лишь фон к удовольствиям, которые каждый изобретает сам. Шеин лениво пробежал взглядом по пустующим столикам. Среди редких посетителей он выбирал и разглядывал женщин с рыжими волосами. Причина странной избирательности Шеина была проста – тот, кого он мог здесь встретить, появлялся редко, но всегда с одной и той же рыжеволосой спутницей. Да, Шеин уже встречал разок этого человека, и имя его однажды было пропущено в газеты, но самого не знал никто: мало ли какие имена носили люди второго дна госбезопасности, мало ли как выглядели их лица. Он оставался так же темен и загадочен, как и в самом начале охоты. Где мог и без разбора Шеин пытался отыскать ключи к нему – скрытые и внутренние человеческие ключи, которые одни могут отомкнуть дорогу. Девушка с рыжими волосами была подсказкой.

 

Заскучав, Шеин закинул лицо вверх и посмотрел в потолок. Он вспомнил о Кати. Их последняя сумбурная ночь оставила все слишком неопределенным. Поэтому надо найти следующую ночь. Или день. Теперь уже все равно. С ней.

Но в этом городе замкнутых каменных пещер встреча может быть только случайной. Пусть. Шеин воспринял этот вывод как-то удивительно равнодушно: он прав, в последнее время ему везло на случайности и пустяки, которые потом становились необходимостью и уверенностью.

Занятый собой Шеин не забывал подчиняться условностям, облепившим сегодня толстой коркой его несветское существо: каждый взгляд, поворот головы, поклон и улыбка могут еще пригодиться. Зал наполнялся. Движения на сцене становились чуть более живыми. Он здесь уже целый час, но часы всех событий словно остановились... Шеин механически вновь обернулся на вход.

Смеясь над своей же шуткой, в зал вошел ничем не примечательный мужчина средних лет и среднего роста, худощавый, в отличном костюме, с хорошо уложенным пробором русых неседеющих волос. Как и все остальные присутствующие, этот мужчина, очевидно, принадлежал к московской элите, больше его внешность не говорила ни о чем. Ни для кого. Но Шеин внутренне содрогнулся перед собственной невозмутимостью: он нашелся. Мысль, верная вдвойне – он, сам, а не Шеин нашел его. По привычке быстро Шеин вернул взгляд обратно – в зал. Нет, стоп, что-то заставило его насторожиться. Он возвратил глаза к вошедшим: мужчина у входа задержался, дождавшись худенькую девушку в открытом платье, с прекрасно подобранной фигурой и разбросанными по плечам слегка выцветшими темными рыжеватыми волосами.

Она остановилась в пол-оборота к Шеину, и что-то знакомое почудилось ему в изгибах бедер, в открытых спине и плечах, в том, как, смеясь, она убирала волосы с лица. «Примета».

Шеин тут же отвел глаза. Но, видимо, в последнее мгновение его взгляд оказался слишком проникающим, рвущим, или между ними уже натянулись какие-то прочные невидимые струны, но, шагнув в сторону, девушка оглянулась – «Катя!»: капелька пота на виске, всполох в глазах, острая потребность поставить на стол плеснувшую в дрогнувших пальцах рюмку.

И жажда не отпускать ее глаза, не отдавать. Это были ошибки Шеина, одна за другой – столько примет выдало его, что ему не оставалось ничего, как натянуть маску стремительно вымученной улыбки. Если кто-то смотрит за ним, он просто так подарил им хороший ход. Так же, как Шеин, Кати подтянула повыше уголки губ. Но она не пожертвовала ходом – казалось, она не слишком удивлена. Странно... Тотчас Кати повернула глаза к своему спутнику: струны лопнули, и по спине Шеина долго катились колючие холодные волны.

Кати выбрала столик далеко, но лицом к нему. Судя по ее глазам, по великолепному узору скрещенных ног, Шеин очень выгодно проиграл – судьба выкинула ему сразу два подарка: он встретил Кати и нашел след. Шеин был бы безумно рад этим удачам, если б они не совпали. Он не был готов к подобному совпадению. Его неизбежные последствия заставляли Шеина вновь и вновь убеждаться в нем. Но нет – он не ошибся.

Так Шеин потерял еще несколько секунд. Лишь потом ему удалось заставить свой дисциплинированный мозг работать. И больше всего Шеину хотелось выяснить: что ждать от самого себя. Вне ресторанного шума. Вне дергающей музыки. Вне своего присутствия здесь, проверяя реальность только редкими резкими взглядами, которые он посылал то Кати, то вокруг, в поисках контакта с взявшими его под наблюдение агентами госбезопасности. Вне себя, Шеин пытался вызвать себя на откровенность. Сейчас очень многое зависело от того, в чем он осмелится признаться себе. Шеин бежал по скользкой дорожке самопризнаний и остановился перед верой. Перед верой в свою –... в их? – любовь.

Прошлые встречи с этой женщиной легко выбрасывали его прочь за обочину воли и рассудка. Сейчас, как никогда раньше, он был уверен, что затмение взаимно. Что для нее, как и для него, взаимность напряженно пульсирует, наполняя все подходящие и неподходящие события, привязываясь ко всем знакомым и незнакомым людям, ко всяким нелепым совпадениям.

Сколько было у них встреч? Три – сутки без нескольких часов. «Но это же много, милый!», – говорили ему беглый взгляд и выплеснутая в зал, но предназначенная ему одному улыбка Кати. Шеин жадно тащил из вязкого ресторанного духа ее губы и глаза. Раньше он допускал, что продолжение взаимности уже неизбежно. Сегодня – не сомневался в том, что там, в неведомом ему, все уже решено.

В это мгновение вымученных самоограничений, навязанной себе неуверенности Шеин удовлетворил свою профессиональную расчетливость. Он хитро оправдал себя – разве ему недостаточно встретить человека, которого он искал, и узнать о нем то, что сможет, если позволят обстоятельства, рассказать Кати. И пусть нет осведомителя хуже, чем Кати, но на сегодня – довольно. Странно, но холодная расчетливая половина Шеина, которая годами господствовала в нем, была успокоена этой уступкой и оставила его.

Бросая взгляды на Кати, Шеин оживлял их общие часы так, как фанатик каждый раз оживляет во время молитвы однажды посланное ему небесами наваждение. Он был уверен, что Кати занимается тем же. Именно так, обмениваясь полуслучайными взглядами и изредка позволяя себе слабую кривизну губ, мужчина и женщина могут в открытую заниматься любовью из разных концов шумного ресторанного зала, неслышно и скрытно для всех.

Сейчас они уже отказались от своего присутствия здесь: оно осталось только уловкой, хитростью, обманом – они сбежали назад, в часы своего вместе. Бог знает, что они сочиняли...

 

...Шеин обнял Кати и начал неистово целовать ее глаза. А она так настойчиво и весело подставляла под его губы свое великолепное лицо, тонко очертанный рот, длинную шею, что они даже слишком увлеклись этой прелюдией.

Шеин и Кати очнулись в больших голубых комнатах. Им нравилось здесь, и они метались, иногда сторонясь, иногда – сталкиваясь друг с другом. Кто-то из них, кажется это была Кати, даже пытался выбежать на веранду, но эта попытка была быстро пресечена ворвавшимся весенним холодом. День был пасмурным, а голубизна комнат погружена в дурманящие, липучие и обволакивающие сумерки. Их метания высекали как искры на выдохе или на вдохе короткие звуки, которые они самоуверенно выдавали за слова. И хотя иногда они пытались добраться до широкой кровати или ковра – попытки были безуспешны, но как следы повсюду оставались разбросанные куски одежд. Летящие в столкновениях вещи были единственным доказательством того, что их метания имеют смысл, что он – в безотчетном истерическом восторге спешки, который превратил в ожесточенный хаос звуков и вещей приятный обычно ритуал взаимного раздевания и те слова, которыми они давно обязаны друг другу...

 

Впрочем, так не могло продолжаться долго. Настал момент, когда им стало мало больших голубых комнат, когда они пробежали отрезок любви, предназначенный для души, и надо было как-то поступать с телами, зажатыми в тесный плен ресторанного зала.

Первой, мало заботясь об объяснениях своему спутнику, выбежала Кати. А Шеин ни перед кем не был обязан объяснениями, поэтому он пренебрег осторожностью и вышел вслед. Зная, за чем она спешит, Шеин обогнал Кати на несколько шагов и свернул из холла в один из служебных коридоров, оставив дверь приоткрытой. А Кати задержалась у зеркала. На глазах у собственной охраны она что-то искала в сумочке, не выпуская из виду неосвещенный проем, в котором исчез Шеин. Скоро там призывно мелькнула ладонь. Так и не закрыв сумочку, Кати быстро скользнула в дверь. Шеин прикрыл ее и повернул ключ – они вырвали у неизбежных преследователей по крайней мере пару минут. Шеин поймал хрупкое тело Кати и больно сжал своими сильными руками. Несколько раз они спешно ткнулись губами – их поцелуи больше походили на взаимные укусы.

Шеин крепко схватил ладонь Кати и увлек за собой по лестнице вверх. Они вбежали на второй этаж, затем – в какую-то комнатку. Это была неосвещенная гримерная, с зеркалом, на котором стояло много всяких коробочек, футлярчиков и пузыречков. Вслед за гримерной, цепляя углы и роняя стулья, они попали в совсем маленькую комнатушку, в которой едва умещалась громоздкая старая мебель – диван и сервант с радиоприемником. Здесь было светлее – окно. Упав на диван, они наконец-то восстановили гармонию между сладкими грезами и нелепым настоящим. Им стало хорошо, что души и тела вновь обрели синхронность.

Быстро, хотя и варварски, они избавились от одежды. Шеина восхитило, как вырвались из тонкого белья ее напряженные груди, как бедра настойчиво зовут освободить их от остатков кружев. Но Шеин не спешил исполнять желания – он ждал, пока Кати немного угомонится, а из хаоса и спешки вырастет ее страсть творить любовь без страха, без осторожности, без ограничений и сожалений.

Сбросив одежду в маленькой комнатке над рестораном, они едва успевали гнаться за временем, которое ни замедлить – ни прекратить, обмениваясь лишь слабыми подобиями звуков и почти не допуская слов; им было так некогда говорить – минуты отчетливыми разрядами пробивались сквозь их тела.

Кати дышала волосами Шеина, он укротил ее последнее белье и приник к плечам, а потом они уже непредсказуемо скользили вдоль друг друга, перепутав руки, обвив ногами, они нащупывали взаимный ритм шаманского танца, который обещал много удовольствия и для них всегда старательно выполнял свои обещания. Шеин опять позволил себе назвать ее по-русски: «Катя», она наконец-то допустила: «любимый...»

В спешке Шеин осмелился не зажимать ладонью ее губы, когда она кричала, надеясь, что эхо запутается в коридорах, а подслушивающих вплотную они не удостоили внимания...

 

Их дыхание отчаянно сбилось, они не могли говорить.

Кати одевалась, безнадежно путая и бросая вещи, невпопад приводила себя в порядок почти в полной темноте. Шеин все не мог подчинить узел галстука – он боролся с ним как со змеей, а потом выбросил прочь: его горлу было тесно, неудобно, оно дрожало. Они еще переживали медленно затихающую лихорадку восторга.

Шеин даже настежь распахнул окно в отрезвляющий март – иначе они не смогут овладеть собой и вернуться. И почему-то ни он, ни Кати не задали себе вопрос – зачем возвращаться? Сейчас им даже труднее рассчитывать на повторение, чем прежде.

Уже выбегая, оставив Шеина, который мог последовать за ней спустя несколько минут, Кати через плечо бросила ему свое запоздалое признание. Но сейчас это были не любовные слова – знаки ненависти, знаки боли.

– Убей, – приказала Кати, – отними меня!

Шеин выглянул в коридор, приготовившись к худшему, но – пусто. Он пошел вдоль стен, нежно перекатываясь по скрипучим половицам, и спустился в зал удивительно спокойно. Он не понимал их игру с ним. Вряд ли его не трогают потому, что считают слабым – они убирают даже немощных, на всякий случай. Может быть, они еще не отгадали его – это единственное, но явно ложное объяснение. Ненадолго Шеина увлекло чувство, что его ведут, не пуская вперед, но и не позволяя отстать больше, чем на пару шагов. В завлекающем преследователя коротком отрыве – их победа и его неудача.

 

Вернувшись в зал, Шеин застал Кати истерически веселой. В ее глазах блестяще шевелились похмелье и тяжелый нарастающий жар. Видимо, эта перемена в Кати удивляла ее худощавого спутника, пока к нему не подошел официант и не передал записку. Прочитав ее, он успокоился, улыбнулся, весело и открыто оглянулся на Шеина. Несколько раз Шеин чувствовал, что его фотографируют. Как неумело и крепко он увяз в этой игре – говорил ему рассудок. Но Шеин пренебрег им.

Он был уверен. Внутренне, интуитивно, по-звериному уверен.

И только Кати, мартовская женщина, с вьевшимся в кожу вкусом снега, с птичьими перьями выцветших волос, напряженная и расслабленная за столиком ресторана, рациональная и безумная в любви, робкая и несдержанная в объятиях, лихорадящая женщина беспокоила его. Их пути в лабиринте не разойдутся. Но как бы она не предпочла короткую, но смертельную тропинку напрямик.

Хмурясь и улыбаясь, Шеин вертел в пальцах граненый хрусталь бокала.

Он играл светом.