Flash-версия сайта доступна
по ссылке (www.shirogorov.ru):

Карта сайта:

Изнанка ИХ. Часть 1. Глава 2. Самопризнания

2. Самопризнания

 

Что-то действительно случилось в ту ночь на островах, что-то соединилось и порвалось.

Ночь на островах была виновна.

Это она отбрасывала в тупик.

Как сладкие конфеты в хрустящие яркие фантики, она заворачивала любовь в злую оболочку вражды.

Словно что-то нелепое возникло той ночью, а что-то обычное – не сбылось.

Ночь на островах была виновна.

 

В сумерки, в пористой гранитной полутьме чудовищный Казанский собор, расправивший по площади мокрые перепончатые крылья колоннад, казался Шеину кровожадной летучей мышью, висящей над городом, одиноко вцепившись когтями шпилей в пещерные своды облаков. Летучая мышь старательно слизывала светлую небесную кровь, сочащуюся сквозь их морщинистые тела.

Собор был великолепен и зол. В его колоннах наяву оживали предчувствия – бредовые, жуткие, но почти такие же осязаемые, как камни. Уродливый, он вдавливал в землю и возносил ввысь над скудными останками городских огней. В криках перепончатокрылых заоблачных существ он обещал досыта отчаяния и открывал обреченности – сколько угодно.

Но необыкновенно холодным февралем пятьдесят третьего небеса так щедро разбрасывали их по пространствам недавно отвоевавшей Европы, что Шеин не боялся быть обделенным злобой. Он явно не спешил открывать манящие камни Собора.

Как никогда, его мысли были суетны, а намерения – низки. Даже внешне он казался излишне поглощенным никчемностью вечерней городской пустоты. В одном из выходящих на площадь Собора переулков, на неудобном обездвиживающем сиденье темного автомобиля, Шеин забывчиво мял в пальцах нетронутые дорогие сигареты. В его красновато-серых глазах, казалось, полностью замерших ради взгляда на правое крыло Собора, ежесекундно происходили самые неожиданные перемены.

Их зрачки все больше расширялись – что еще можно было объяснить поминутно сгущающейся темнотой, но опасно набухшую сетку мелких кровавых капилляров в глазах не объяснить переутомлением, а только разрывом какой-то тайной, тщательно оберегаемой страсти.

Внешне Шеин был спокоен, аккуратен, элегантен. Его вызывающая внешность настолько откровенно обнажала власть над собой и способность не обращать внимания на мельтешение вокруг, что уже несколько часов автомобиль Шеина с дипломатическими номерами одного из иностранных консульств обходили далеко стороной даже частые военные патрули. Шеин был молод – ему едва ли было больше тридцати. Против подавляющей моды того времени, он был острижен очень коротко, так что внимательный наблюдатель мог легко заметить даже длинный белый шрам, рассекающий надвое его правую бровь, тонко вьющийся по лбу и теряющийся высоко в волосах.

В крупных чертах его удлиненного лица откровенно проступали властолюбие и мнительность. Червь этой спеси иногда действительно заедал Шеина, как во время той юношеской ножевой дуэли, которая так изуродовала лицо. Но чаще это была удобная маска. Как сейчас – совсем не спесь и не долгая бессонница зажигали недобрый воспаленный отсвет в его миндалевидных глазах. Спесь Шеина доставляла ему припадки раздражения, но сейчас он был как никогда спокоен. Изматывающая бессонница всегда делала его лицо похожим на иконописные профили летучих мышей, но бессонница была обычным занятием, привычной жертвой ради грязных ночных удовольствий, и не могла причинить такое необычное напряжение глазам.

Что-то другое, особенное происходило в душе Шеина, что-то родственное жажде жертвенника, неутолимой никакими приношениями и ничьей кровью, кроме божьей тайны. Шеин ожидал тайну. И пока она не скатилась в горло нервным сухим комком, он был неумолимо жаден, вызывающе жаден: он напрягал чувства и ждал пульсирующей дроби призыва...

Быстро распрямив ладони на руле, Шеин опустил в них лоб. Он ждал, но, похоже, его ожидания обмануты. Вечер растрачен. Уже не когда даже расплатиться за ошибку. А он был уверен, что выстроил цепь событий до конца, до этих самых ладоней. Впустую.

 

Внезапно для самого Шеина его лицо произвольно дернулось вверх. Он поймал взглядом черный лимузин, медленно двигающийся вдоль колоннады к Собору. Сейчас Шеин отдал бы многое, чтобы следующим был его автомобиль. Не включая фары, он дернул остывшую машину с места, но тут же прижал к обочине в тень выступающих колонн одного из домов и заглушил двигатель. Несколько мгновений он удерживал ее на тормозах так, чтобы она не скатилась с пригорка, и еще сомневался в правильности догадки, которая заставила терять драгоценные секунды. Но вот у самой горловины переулка мостовая блеснула синими и желтыми бликами – фары. Шеин ухмыльнулся: вовремя он поймал их отсветы в окнах верхних этажей.

Небольшой автомобиль подъехал к Собору и остановился позади лимузина. Было темно – Шеин не разглядел пассажиров. Пусть. Он преследовал одного. Спустя невыносимую минуту Шеин отпустил тормоза. Без огней, бесшумно его машина выкатилась на площадь. Спеша, Шеин бросил ее и скользнул к Собору. Он инстинктивно гладил в кармане пальто револьвер: кто знает, глаза каких еще летучих мышей могут сверкнуть из-за нерусской колоннады Собора.

В столь поздний час гигантский зал был почти пуст: несколько бесцельных (или пришедших сознательно) иностранцев, прислушивающихся сквозь таинственное ухо Собора к беспокоящему их пульсу России, несколько случайных (или далеко не случайных) ученого вида русских и все, пожалуй... Взгляд Шеина задержался только на изящной молодой женщине в собольем полушубке, которая, кутаясь от холода, как завороженная всматривалась куда-то вдаль, словно насквозь пронзая взглядом стены.

Неприкрывшись, по свету, Шеин медленно двинулся вдоль стен, искоса поглядывая на посетителей. Вдруг он резко закинул лицо вверх, заинтересованно чмокнул губами и даже развернулся на каблуках для убедительности. Шеин опешил. Он прятал настолько сильное изумление, что будь его кожей еще одна оболочка, то и она побледнела бы и покраснела, несмотря на все внутренние усилия. Он поймал того, за кем охотился. Да, но кто составляет ему компанию! Невероятно. Но Шеин не ошибся – он хорошо выучил лица. В глубине Собора узким кружком стояли люди, которые не могли встретиться по всем законам этой страны, не могли так молчать и смотреть друг другу в глаза... Или вся его логика является ложной. Или человек с лицом, которое он искал, в действительности оказался не тем.

Не удержавшись, Шеин еще раз скользнул в их сторону глазами. Каждый из небольшого круга делающих мировую политику людей был готов заплатить высшую, непомерную цену, чтобы быть сейчас на его месте или, на худой конец, оказаться с ним плечом к плечу. И, конечно же, не ради общества этого жесткого и мнительного молодого эгоиста. Нет – пределом их мечтаний было взглянуть на вошедших людей, услышать разговор, перехватить выражения лиц.

В неосвещенной нише Собора особняком стояли люди, именами которых пестрили первые строчки газет, вслед за именем Сталина.

Уходящего Сталина. Оставившего власть неприкрытой войне возглавляемой им партийной машины и госбезопасности Лаврентия Берии. Одним из ближайших помощников которого был выслеженный Шеиным человек.

От кислого вкуса непредвиденной игры у Шеина сводило скулы. Отчаянно прикидываясь пустым экскурсантом, он скользил к ним кругами все ближе и ближе. Стоп – до мелочей уже различимы лица и слышны слова. Недолго, но, видимо, непозволительно недолго, Шеин задержался рядом. Он был обескуражен их молчанием, редко прерываемым ничего не значащими словами о погоде и папиросах, разочарован привычным твердокаменным выражением лиц.

Но спустя уже несколько секунд, все так же невзначай, Шеин двинулся обратно. Ему показалось, что он прочел их скованность и немоту: конечно, они решились. А лица были обездвижены стремлением смотреть друг другу только в глаза. Им, десятилетия выдерживающим навязанную Иосифом Сталиным ежеминутную игру на выживание, не нужны были эмоции и слова: эмоции могли быть маской предательства, а слова – верным признаком слабости. Взгляд в глаза – тот единственный знак, который действительно необходим.

Шеин узнал и понял его. Началось – он облизал сухие губы: в его руках был ключ. Не тот ложный кривой ключ, который он выслеживал по письмам и фотографиям, а верный – человеческий ключ.

«Боже мой, на что они решились!» Острый хирургический холод пробежал от затылка по спине Шеина – к ногам. Успеют ли они хоть начать – до близкого, может быть завтрашнего, шуршания перед дверьми их огромных квартир полувоенной униформы госбезопасности?

Шеин выдохнул из легких застоялую сырость и не спеша вышел из Собора. Мыслями он был далеко, но взглядом – здесь и поэтому не мог не задержаться у выхода: так неуместно красива была молодая женщина, все еще замершая у стены. Она была незнакома ему, хотя ее одежда, уверенный наклон головы, прямота взгляда и блестящие дорогие кольца говорили о принадлежности к истеблишменту высшей номенклатуры, которую Шеин постарался насквозь изучить по досье и фотографиям.

Встреча с ее темными глазами на бледном в сумерках лице, обрамленном мягким соболем и блестящими как воск рыжеватыми волосами, задержала его на несколько мгновений. Она слабо улыбнулась ему – он кивнул: «О, если бы не проклятая спешка...» – и вышел из Собора. Сделать это было все же легко, несмотря на магнетизм ее глаз, на слабую, но долгую улыбку. Похоже, Шеин не сомневался: эта встреча – не последняя, что-то должно быть впереди, должно стать продолжением...

Шеин распахнул дверь автомобиля, завел мотор, рванул прочь от Собора, но уверенно проехал лишь два десятка метров. Потом нечто заставило его сначала притормозить, а потом резко остановиться. Скрипя по мокрому булыжнику неподвижными колесами, автомобиль встал как вкопанный. Шеин снял оцепеневшую ногу с педали тормоза и быстро обернулся – нет, он не обознался.

Несколько черных легковых машин того типа, который госбезопасность использует во время операций в городе, стояли в том самом переулке, откуда он сам еще недавно выехал к Собору. Конечно, это было самое удобное место для засады. Одновременно с тем, как они одна за другой двинулись к Собору, около десятка разномастно одетых людей выскользнули из-за колоннады и вошли в него. В припаркованных автомобилях уже не было движения, хотя Шеин был уверен: там остались шоферы и телохранители.

Рискуя, в надежде на свои безупречные документы и дипломатические номера машины, Шеин остался смотреть развязку уже понятного до конца спектакля. Постепенно его взгляд оторвался от реальности и уперся в какую-то видимую ему одному точку. Они не успели. Надо уметь впитывать открытыми глазами, надо заставить...

Он должен был заставить тех, кто послал его, сложить близкую смерть Сталина, заговор против Берии и появление этого человека в Ленинграде... Хотя что он мог им сказать? Разве у него есть доказательства? Что-то еще, кроме интуиции, догадок, толкования взглядов, чуть ли не снов?

 

Шеин очнулся и положил лицо с капельками холодного пота на руль. Глупец, слабак! Но что зависело от него? Он не привык и не умел быть куклой в чужих руках. Шеин был твердым, азартным, импульсивным, упрямым игроком. И оказывался непомерно удачлив, но лишь тогда, когда девять из десяти шагов к успеху зависели от его силы, хитрости и воли. Пусть за границей, пусть те операции были мелкой возней по сравнению с этой войной, но для него уже невозможно иначе.

При этих мыслях затылок Шеина дергался, словно он пробивал головой какие-то препятствия, продирался сквозь колючие заросли.

А он действительно толкал себя сквозь проволочные заграждения отчаяния к хоть самой небольшой дозе пусть самой глупенькой надежды.

В конце концов, ему посчастливилось жить в смутные годы, когда судьбы людей отданы неуловимым ничтожным случайностям. «А кого им любить здесь, как не меня?»

При мысли о случайностях на лице Шеина, оторвавшемся от руля, дернулась кривая судорожная ухмылка. Именно ее и приняла во мраке за приветливую улыбку замершая у его автомобиля Кати.

 

Немного повременив, она шагнула ближе, нагнулась к приоткрытой двери и замешкалась. Мужчина, который смотрел прямо на нее, улыбался, был готов, казалось, что-то сказать – в действительности не видел ее. Его глаза смотрели куда-то сквозь, куда-то вдаль и вглубь так, что зрачки даже не дернулись, пока она не пересекла его взгляд ладонью буквально в нескольких сантиметрах. Но дернувшись, они опять пренебрегли ее навязчивым присутствием.

Пораженная, Кати минуту неподвижно раздумывала о чем-то, а потом несколько раз стукнула по ветровому стеклу кулачком в блестящей черной перчатке. Без ответа. Она смотрела на Шеина, на его странно невидящие, хотя широко распахнутые внутренним усилием глаза, и ей казалось, что она имеет дело или с мумией, или с трупом. В панике Кати стянула перчатку и туго хлопнула ею по щекам Шеина.

С его лица сошла загадочная улыбка, и он, конечно же осознававший присутствие Кати, но отбросивший на задний план сознания за почти полной ненужностью, наконец-то оценил ее настойчивость. Снизу-вверх, он медленно поднял глаза вдоль женщины, затем встал с сиденья, оказавшись в тесной близости с ней, взял ладонь Кати и цинично поднес к губам.

Именно в этот момент – или чуть раньше, или чуть позже – прикосновение ее руки разрушило стройную цепь действий, которую он загадал. Но Шеин не был виноват: февраль – ветреная, влажная, умирающая зима рождала в воздухе то вязкое электричество, которое неминуемо должно разрядиться весной. Завершиться весной, несмотря на ее замерзшие длинные пальцы и нервно выдернутую из его ладони ее ладонь. Очнуться и оправдаться весной.

Кати торопливо втискивала непослушные пальцы в перчатку, Шеин поднял лицо: его серые глаза изучающе ощупывали, а те, кто хорошо знал Шеина, даже сказали бы – обшаривали Кати. Чему он был обязан этой встречей?

Наконец-то овладев собой и надев перчатку, Кати без всяких слов взяла Шеина под локоть и толкнула вперед. Он повиновался. Ему не хотелось задавать вопросы: эта женщина, приблизившаяся к нему вплотную, несмотря на кровожадные когти зависшей в небе летучей мыши Собора, получила тем самым право ну хоть на самую ничтожную власть над ним. Разве он мог предположить, что ее власть окажется столь быстрорастущей и гибельной?

Вдоль перепончатокрылой колоннады, вдоль перекошенных безлунных теней, вдоль безвеких глаз, не принадлежащих этому миру, вдоль выморочной панической пустоты Кати вела Шеина к своему одинокому уже автомобилю. До цели осталось несколько шагов, и давно знакомое нехорошее предчувствие защекотало Шеину горло и он закашлялся, но не остановился. Она прошла мимо наглухо закрытых дверей машины и наклонилась над лобовым стеклом.

Кати потянула за собой Шеина, и он так нагнулся, что, потеряв равновесие от спешки, скользнул ладонью вдоль ее талии и груди к полированному капоту автомобиля в поисках опоры. Две мысли молнией осенили Шеина: изогнутая назад над сиденьем, полуотделенная от шеи перерезанным горлом безжизненная голова шофера в полувоенной форме, и твердо пульсирующая на его пальцах левая грудь Кати. Ему даже пришлось выбирать между этими противоположностями – или как можно дольше тянуть теплое сладкое чувство ее тела и сердца, или внимательно всматриваться в смерть. Он позволил себе выбрать первое. Все равно шофер был мертв безнадежно: он попал под руку тем агентам госбезопасности, которые прочно закрывали возможность бегства для собравшихся в Соборе людей.

Шеин обнял Кати за плечи и рывком повернул к себе. Она с трудом оторвала взгляд от трупа. Шеину понравилась бледность ее лица с пятнами дальних уличных фонарей. Словно не над всей еще Россией лежала эта февральская бледность редких раздавленных огней.

Кати молчала, удерживаясь от обморока и тошноты: все ее эмоции сжались в ставшем тяжелым и редким стуке сердца под левой грудью в пальцах Шеина и в бледных фонарных пятнах на лице. Шеин туго охватил ее плечи и повел к своему автомобилю. Кати дернулась пару раз, но Шеин оборвал:

– Его найдут без Вас, лучше...

– Кати... – сдавленно добавила она. Шеин распахнул дверцу, скомкал ее цепляющиеся руки, сжал непослушное ей самой тело и бросил на сиденье. Он обошел вокруг и занял свое место за рулем. Хорошо, что он не держит шоферов.

 

Кати была не то что пьяная, и не то что больная – она была какая-то отстраненно-раздавленная. Она испуганно очнулась на звук встрепенувшегося мотора и опять впала в задумчивость.

Механически она сбросила полушубок, словно могло быть жарко в остывшем от холода и промозглости железе автомобиля: ее хрупкая грудь в глубоко открытом декольте вечернего платья и обнаженные бледные плечи привели Шеина в трепет. Однако, помедлив лишь несколько секунд, сквозь ее слабое сопротивление он опять закутал их в полушубок.

Сколько раз во время той нелепой борьбы он касался ее плеч и задевал грудь, сколько раз его склоненное лицо было в близости поцелуя от ее мокрых волос и искусанных губ.

– Отвезите меня... куда-нибудь... – и, угадав его вопросы: – не ко мне... мне надо прийти в себя.

Значит, и она скована цепью шагов, взглядов и прикосновений. Значит, и она близка к той темной комнате отстраненности, в которую звал Шеина запах февраля. И он не был удивлен этим совпадением. Он принимал как должное их почти бессловесное сближение. Грубое телесное сближение, потому что некуда дальше: любовь душ уже состоялась – под крыльями Собора, над капотом автомобиля.

Близости не надо перечить – подталкивать или подавлять.

Им надо просто посвятить себя ей.

Проекты

Хроника сумерек Мне не нужны... Рогов Изнанка ИХ Ловцы Безвременье Некто Никто

сайт проекта: www.nektonikto.ru

Стихи. Музыка Предчувствие прошлого Птицы War on the Eve of Nations

на главную: www.shirogorov.ru/html/

© 2013 Владимир Широгоров | разработка: Чеканов Сергей | иллюстрации: Ксения Львова

Яндекс.Метрика