Воля грозного ангела. О пропасти между откровенностью и откровением

О пропасти между откровенностью и откровением

 

Только начало смеркаться, от крыльца ярко освещенного особняка Ивана Сабурова отвалили запряженные двумя парами гнедых лошадей сани. На полозьях, охраняя хозяина от превратностей ночи, стояло по трое до зубов вооруженных слуг. Выехав за ворота, сани нырнули в плотные, как войлок, сумерки и быстро пропали в кривых улочках Китая. До тех пор, пока они не спустились к замерзшей Москве-реке, где снег сам освещал путь своей белизной, впереди саней, сменяя друг друга, бежали слуги с ядовито пылающими на ветру смоляными факелами.

...Девки-служанки раздели госпожу в теплом предбаннике до тонкой прозрачной сорочки – ее девушка скинула уже в горячей, душистой парилке. Там она велела повыше заплести себе волосы и растянулась на мягком полотенце, постеленном, как она любила - на верхней полке, у самого жара. Улыбнулась, кивнула головой, зажмурилась. Девки плеснули в печь волшебного отвара из кваса и лечебных трав, в кипяточке заварили березовые веники. Выждали, пока они размякнут, барышня – прогреется, надышится теплом. Поддали еще, щедро, от души... Печь зашипела, мир закружился, дух захватило... Неспешно, ласково, словно натирая ей тело густым паром, веники волною прошлись с податливых плеч к тугим ягодицам, к ногам, смахнули сок березовых листиков на грудь, на живот - Аннушка забыла стесняться, отдалась в их пряную волю... Боже, какое блаженство!..

Сон, милый читатель. Сон Давида в каком-нибудь постоялом дворе, где застигли юношу ночь и усталость. Зачем забрался сюда, шалун? Разве могу я выдать все грезы влюбленных? Улетай!.. Негоже, читатель, подсматривать за чужими снами. Не лучше ли позаботится о своих?.. Бессонница? Ну, тогда самое время вспомнить о тех, кто не считает бессонницу бедой, чье призвание – бессонница...

Где по накатанному льду замерзшей реки, где по пустеющим в страхе перед ночными проказниками улицам, тяжелые сани Сабурова быстро вырвались из Москвы. Ночная стража, выставившая свои рогатки поперек реки там, где с двух сторон на ее берег выходили наружные, деревянные стены города, пропустила окольничего беспрепятственно: пусть выезжает, вот если бы въезжал – не оставили случая придраться. По заведенному издавна правилу, Москве следовало опасаться внешних врагов, но с тех пор, как из крохотного острога на Боровицком холме, она превратилась в громадную столицу, здесь все больше опасались врагов внутренних. На ночь в Москве плотно затворяли ворота в каждом дворе, перегораживали цепями и рогатками улицы, наглухо закрывали каждое из трех колец опоясывающих Кремль укреплений. Иначе недолго ждать, пока лихие люди выграбят и выжгут дотла. Тем более в дни усобиц и безвластия.

Оставив Москву на произвол ночных страхов, сани Сабурова полетели по вечерней дороге, спеша, пока последние отблески дня, еще мерцающие в облаках, помогают ее различать. Уже во мраке, они достигли Новодевичьего монастыря – крутого подема, который ведет к нему с реки, и крепких ворот обители. Один из слуг громко постучал по ним рукоятью сабли.

– Кто такие? – немедленно заорали с башни и Сабурову показалось, что меж зубцов, в бойницах, блеснули стволы пищалей.

Похоже, не только столица, но и святая обитель помешалась от страха. Он усмехнулся. Но под прицелом было неуютно, стараясь не привлекать к себе внимания, окольничий зарылся лицом в высокий воротник шубы и стал совершенно невидим среди таких же темных медвежьих шкур, устилающих сани.

– Окольничий Сабуров к старице Александре! – выкрикнул в ответ слуга у ворот.

– Много вас. Кто окольничий? - потребовали с башни. - Пойди поближе! Зажги огонь!

Ничего не поделаешь. Сабурову пришлось слезть с саней и встать под горящий в руке слуги факел. Брызжущее на ветру пламя ярко осветило его. По спине окольничего покатился холодный пот. Выстрелит? Десять шагов - не промахнется! «Дурость! – урезонил он себя. Но на самом деле, у него – родни правителя и неприятеля Романовым - были все основания чувствовать себя под прицелом. Та, к кому он приехал, с утра поселилась здесь добровольной послушницей, повелительницей... Но неизвестно, не стала ли к вечеру узницей-монахиней? И как приказано ее надзирателям поступать с гостями?

– Сабуров, - вслух признали сторожа, - проходи с одним. Всех не пустим.

Ночной гость не обиделся. С плеч его свалилась такая глыба страха, что он, казалось, готов был кузнечиком перепрыгнуть через стену.

За воротами долго возились, в них приоткрылась небольшая щель и окольничий прошел внутрь. Вслед за ним скользнул слуга, и ворота затворили. Оставленные ночевать на морозе слуги сквозь зубы – святая все же обитель – обматерили вслед хозяину монастырские порядки. Но Сабурову уже не было до них дела. Хитрющие московские прислужники нигде не пропадут. Скорым шагом, едва успевая за светящим лампой сторожем, оступаясь в сугробы с занесенной метелью тропинки, они прошли к кельям. Оставив слугу на крыльце и отпустив провожатого, по крутым ступенькам окольничий поднялся наверх. Здесь он задержался, перевел дыхание, разгладил бороду. Старица Александра. Придумала! Нашла куда сбежать – в Новодевичий! Ей от мира заживо не уйти, нечего и мечтать об отшельничестве. Пока не исполнит того, что должно исполнить супруге последнего в царствующем роду Даниила Московского. Пока не передаст выморочный престол. Не к беззвестной невесте Христовой, а к вдовой государыне Ирине Федоровне всея России спешил наш ночной посетитель.

И угадал. Царица Ирина встретила его в строгом, но мирском платье, лицо ее, в свете ламп казалось восковым, бесплотным, но лежала на нем не тень отрешенности и не печать горя. На нем лежала... Ты прав, мой настырный читатель, лучше глянуть самому, чем верить чужому впечатлению.

Глаза вдовы были воспалены, губы искусаны вкровь, на щеках краснел лихорадочный румянец. Тем сильнее поражала яркая женская прелесть царицы. Мрачное облачение, строгое золото и холодные драгоценности только подчеркивали нерусскую, годуновью красоту Ирины. Недаром она считалась одной из первых красавиц своего века. Высокая, стройная, смуглая и темноглазая, даже среди Годуновых Ирина выделялась византийской правильностью черт, иссиня-черными, как крыло ворона, вьющимися волосами и ярким чувственным ртом. Казалось, красота ее вобрала в себе все то, чем на грани молитвы и соблазна награждали женщин иконописцы.

Многие считают, что именно цареградская красота Ирины, а вовсе не содействие Малюты Скуратова и Дмитрия Годунова, привела ее под венец с царевичем Феодором. Говорят, сам Иоанн Грозный, большой поклонник женских прелестей, семь раз приводивший под венец прекрасных невест и без счета - красивейших любовниц на ложе, добившийся своего даже у жены собственного сына Ивана, был не просто поражен, а обескуражен красотой молоденькой Ирины Годуновой. Настолько, что не проводя положенных выборов невесты, приказал жениться на ней своему слабоумному отпрыску.

Чего добивался Грозный: заменить немощного сына в объятиях новобрачной, или, напротив, искупить отцовскую вину, одарив женщиной неземной красоты? Богу и дьяволу царь Иоанн был предан попеременно: в его душе не угадать, где блаженство, а где – бесовство. Во всяком случае, умер он, так и не заполучив Ирину. Или от того и умер, как судачат злые языки, что слишком сильно хотел ее заполучить. Немножко мышьяка остужает даже самых пылких любовников. Кому подарила Ирина цвет своей красоты, хмель своих соблазнов, остается только гадать. Но уж точно не только Феодору, а быть может, и вовсе не ему. Вряд ли Ирина была обделена чувственными порывами, пылкими страстями. У скрытной, умной, осторожной царицы, наверняка, были любовники. Кто? Есть подозрения... не буду лишать читателя удовольствия догадаться самому.

Красоту, ум, волю, власть, все дал Ирине Господь. Все радости жизни, кроме блаженства стать матерью. Он не позволил ей даже того, что совершила Елена Глинская, юной вышедшая замуж за старика Василия Третьего – зачать ребенка с любовником. Глинская родила от молодого красавца князя Телепнева–Оболенского будущего царя Иоанна и сумела внушить мужу увереность в отцовстве, хотя весь двор и вся Москва судачили об обратном. Царский род не пресекся. И на Иоанне долго, вплоть до безумств опричнины и новгородского погрома, лежало Божье благословение. Ирину простили бы, повтори она поступок царицы Елены. Но Всевышний проклял, запечатал ей чрево. И она, а не полуживой муж, оказалась виновной в глазах вельмож и народа в том, что пресекся царствующий род, что Россию постигла смута. Молва винила ее в тайном разврате, по сравнению с которым связь Елены Глинской и Ивана Оболенского выглядела детским поцелуем. Заблуждение! Возможно, у Ирины был не один любовник, но сердцем она оставалась однолюбкой.

Она любила власть. Гораздо больше, чем Елена, попросту отдавшая государство после смерти мужа на откуп тому, кто занял место мужа в ее постели. Ирина, напротив, при живом муже правила единолично, а любовники, если они и были, только прислуживали ей. Умело прикрываясь царем Феодором, играя Думой и распоряжаясь братом–правителем, она составляла законы, наполняла казну, выигрывала войны с союзом Швеции, Речи Посполитой, Османской империи и Крыма, возводила московского митрополита на патриарший престол и заботилась о процветании торговли. Среди основанных ею городов – те, которыми столетия вперед будет прирастать могущество России: Белгород, Воронеж, Тобольск, и названная себе в память знаменитая на весь мир крепость в междуречии Дона и Волги – Царицын. В общем, Ирина безвестно сделала то, повторение чего впоследствии принесло громкую славу ее преемникам – Петру Великому и Екатерине Великой. Увы, труды эти некому оказалось наследовать. Даже в глазах потомков, она так и осталась бесплодной царицей и безвольной сестрой, подарившей престол брату-детоубийце. Злополучное царствие Бориса и опустошительная Смута отняли у Ирины Годуновой то славное место, которое должно принадлежать ей на лестнице Российских самодержцев.

Сирота, смертью родителей заброшенная во дворец, под опеку дяде – постельничему Грозного, чудом вознесенная в царицы, она так поставила себя, как не смогла ни Елена Глинская, ни Анастасия Юрьева, ни воспитанница Римского двора и наследница Византийского престола Софья Палеолог. Даже царский дворец Ирина устроила по своему вкусу - он оказался блестящим. Заезжих иноземцев поражало убранство ее палат, сочетавшее персидскую яркость, византийскую роскошь и итальянское изящество, ее изысканные наряды, великолепные драгоценности, ее выезды в сопровождении разодетых княгинь и боярынь, блеск ее приемов для иностранных послов, ее ум, начитанность и твердость, ее нежная опека над мужем, строгость с братом-правителем и жесткость в столкновениях с патриархом. Под стать дарованиям Ирины были и ее несчастья – из тех, что даются лишь волею Небес, лишь избранным: слабоумный муж, бездетное супружество и властолюбивый, завистливый брат Борис.

Ирина не только любила, но и безумно ревновала власть. Как иначе? Вся ее власть – прихоть мужа, не уступающего требованию вельмож развестись с бесплодной женой. Прихоть смерти, год за годом забывающей прибрать того, о ком с рождения шепчут: не жилец! Чтобы власть не изменила, Ирина старательно вычищала Кремль от тех, кто может соблазнить эту ветреницу. Гроза поляков князь Иван Шуйский, опекун и дядя Феодора Никита Романович Юрьев, братья-казначеи Петр и Владимир Головины, князь Иван Мстиславский, знаменитый воевода Иван Колычев, опричные главари Зюзин и Безнин, родня последней Иоанновой жены Нагие, множество других истинных и мнимых соперников закончили свои дни во власти, а часто – и на земле, не без ревности царицы Ирины. И повсюду на их месте появлялись Годуновы и Сабуровы, а на самой вершине, у престола – вездесущий Борис. За четырнадцать лет на престоле Ирина никому не позволила усомниться: пока единственной властительницей в России остается она сама, хорошо всем – и власти, и России. Но вот неизбежное случилось: Феодор отошел. Власть посматривает на сторону. И сама царица, внезапно, оказалась древом, подсеченным под корень: опереться не на что – только падать. Она судорожно машет руками, цепляется за воздух. За лесть, за ложь, за самообман. Ищет опору в сладких и липких врунах... Принадлежит ли Иван Сабуров к их числу? Посмотрим.

– Ну что, брат, - едва позволив Сабурову войти и приложиться губами к ее руке, нетерпеливо потребовала Ирина, - ты привел?

Сегодня царица была столь расположена к своему дальнему родственнику, что даже назвала его братом.

– Да... сестра. – Низко поклонился Сабуров. - Ждет внизу.

– Так не мешкай, веди!

Сабуров вновь поклонился и вышел. Ирина в волнении отошла в дальний угол просторной кельи, к окну. Нетерпеливо постучала перстнем по толстому стеклу, вправленному в свинцовые рамы. Черный агат поймал огонек свечи и блеснул, как глаз преисподней. Царица с усилием оторвала от него взгляд. Она недолюбливала этот перстень – недаром пророчество считается даром дьявола. Но как без него? Черный агат, вправленный в золото, точно предсказывает опасности и несчастья своему обладателю. Ирина вновь поднесла перстень к глазам. «Лучше не знать завтра...» Ей показалось, что непроницаемая поверхность камня приобрела матовую, светящуюся, как чистый лед, глубину. «Мне нужно твое пророчество!» В черном сиянии появились разноцветные искры – синие, зеленые, золотые, как будто глаза и лица и, иногда, шевелящиеся губы... Царица содрогнулась. Ее ладонь упала. «Хуже – не знать...» Чтобы подавить дрожь, Ирина выпрямила спину, повела плечами, глубоко вдохнула. Встала царственно, как уже недолго, до пострига, будет позволено ей. Вовремя: они вошли.

 

Сабуров втолкнул перед собой в келью того самого единственного слугу, которого пустили с ним в святую обитель. На свету он оказался высоким жилистым мужиком средних лет с редкой взлохмаченной бородкой, низким лбом, белесыми, на выкате, глазками, широким безгубым ртом и острым, выпирающим кадыком. Мужик был худ, костляв, платье слуги с чужого плеча болталось на нем, как на огородном пугале. Хорошо, что стража на воротах разглядывала только боярина – мужик был известным всей столице знахарем и предсказателем. Когда он стащил перед царицей шапку, открылся его напрочь облысевший череп, усеянный узловатыми шишками. Многие верили, что именно в них засели бесы, пророчествующие, когда потребует хозяин.

По знаку Сабурова, знахарь с грохотом плюхнулся на колени и ударил лбом в пол, под ноги царице. Ирина нахмурилась:

– Припоминаю... Не ты ли двадцать лет назад?.. Ты!.. Вставай! Сабуров, подними его! Посади за стол. Поставь рядом икону и свечу: пусть не черти, а ангелы разговаривают. Тогда, у дяди моего, он предсказал, что я стану царицей и кровь моя будет течь в двух царях следом за мною. Больше, говорил, не открылось. Теперь пусть откроется! Бог не дал мне детей: поведай, что за цари! Будут править они по счастью моему или по моему несчастью?

Сабуров подскочил к мужику и попытался поднять его, но тот, словно червь, выскользнул из рук боярина и растянулся на полу. Извиваясь и невнятно причитая, он ткнулся губами в сапожок царицы. Ирина не шевельнулась, знаком приказала Сабурову не мешать колдуну. Тот задрал к ней лицо:

– Прощай... Всех прощай... Всех, ищущих твоего прощения... Твое прощение да будет клеймом, по которому выберут для убийства. Так ты совершишь свою месть – прощением. Но избегнут смерти непрощенные тобой...

Предсказание недолго поглощало Ирину. Едва колдун стал распаляться и пузырьки пены блеснули на его рту, она закусила губы и набросилась на него, колотя ногами. Мужик терпеливо сносил ярость царицы: он не издал ни стона и лишь целовал при каждом ударе пол. Сабуров не вмешивался – Ирина слабая женщина, колдуну ничего не угрожает. Каковы бы ни были причины ее бешенства, пусть перебесится заранее. Наконец, царица выдохлась, отошла от знахаря. Ее пальцы и губы дрожали, в остальном, она полностью овладела собой.

– Ты перепутал, волхв. Я не спрашиваю, что будет со мной. Меня не будет. В гробу ли, в келье – я укроюсь от твоих предсказаний. Что станет с царством?.. Делай, как я приказала, окольничий! Не позволяй ему хитрить. Иначе такого наболтает – ввек не разберешь.

Послушный Сабуров собрал мужика в охапку и, как ватного, усадил, прислонив в угол. Поставил перед ним икону, зажег свечу. Когда она разгорелась, мужик очнулся, вскрикнул. Попытался вскочить, но царица, занеся кулак, остановила его.

– Истину мне расскажи. Жестокую и прямую. Соврешь – безымянных могил в монастыре полно. Лишнюю никто не заметит.

Колдун попытался скользнуть вниз, под стол, но скамейка стояла слишком близко. Он метнулся из стороны в сторону – от стены к стене – и замер. Поднял к Ирине глаза. Перепуганное прежде лицо его налилось ехидством. Волхв стал похож на голодную крысу.

– Господь запретил премудрствовать, а знать завтра – злая премудрость. Правду на иконе не скажешь, невеста...

– Невеста?! – Ирина склонилась к мужику. – Ты хочешь сказать Христова?.. Молчишь, хитришь... Делай, что хочешь, хоть на черте верхом скачи, но добудь мне истину. Как тогда.

– В обители на черте?.. – Волхв засмеялся кривозубо, зло. - Ты принес, что я говорил тебе, господин?

Сабуров кивнул, бледный, испуганный. Что поделать, часто близость к властителям заставляет участвовать не только в ангельских песнопениях, но и в бесовских игрищах.

– А ты, великая государыня, положила ли, что я передал, на ночь под подушку?

– Да!

– И тебе снились вещие сны?

– Снились!

– Поведай...

– Сны нельзя обратить в слова, колдун. Открой мне судьбу Российского царства! Если для этого нужны мои видения – загляни в них сам!

– Ты сказала так, как говорил царь Навуходоносор отроку Даниилу.* Значит ли это, что ты хочешь повторения того пророчества?

Судорога и немота пробежали по лицу Ирины. Но она сумела ответить:

– Значит!

Колдун поднял на Ирину глаза, и царица пожалела, что все это – не игра.

– Отдай мне то, что было у тебя под подушкой!

Ирина положила перед ним шитый золотом шелковый платок, завязанный узелком. Колдун развернул его. На тряпице блестели два неоправленных камня - аметист и топаз. Рядом колдун поставил странное приспособление, состоящее из начищенного до блеска мелкого серебрянного блюдца, подставки на высоких серебрянных лапках и ядовито-желтой свечи, залитой в пустое перепелиное яйцо.

– Кровь! - Потребовал колдун. – Нужна свежая кровь, господин Сабуров!

На полусогнутых, окольничий подступил к колдуну и подал ему на колени мешок. Живой, шевелящийся – внутри что-то беззвучно трепыхалось. Колдун развязал горловину и наружу показалась петушиная голова. Клюв птицы был плотно стянут тряпкой. Одной рукой прорицатель держал петуха за шею, другой приготовил нож:

– Ему надо крикнуть! – Сорвал с клюва птицы повязку.

Предчувствуя свою участь, петух не закричал – захрипел. Но так, что – почудилось Сабурову и Ирине – треснули камни в вековой кладке монастырских палат. В тот же миг, волхв полоснул птице по горлу. Еще живая, кипящая кровь брызнула на серебрянное блюдце. Колдун дождался, пока она густо затянет донышко и выпустил петуха. Хрипящий, недорезанный, тот бросился в темный угол, подальше от людей и принялся хлопать там крыльями, подскакивать, метаться. Мертвый, он еще жил. Разве все пророчества не из того мира, где нет прошлого и будущего, а есть только вечность – из мира мертвых?

– Скорей! – позвал волхв царицу. – Скорей! Пока не умер! Пока не свернулась кровь!

И зажег свою свечу. Пламя ее вспыхнуло так ярко, словно в воск или жир или что там еще, из чего ее выплавили, был добавлен порох. Когда кровь заволновалась и в ней стали просвечивать глубины, колдун опустил туда камни... Лицо его вытянулось, заострилось, глаза заморгали. Сабурову в ужасе показалось, что волхв сам стал похож на громадного петуха! И заговорил.

– Во сне ты прошла четыре палаты, одну за другой...

Помедлил мгновение, ожидая от царицы подтверждения. Не дождался.

– Себя ты видела только в первой! В каждой – престол. Золотой, медный, каменный и деревянный. Вот в первой, восседает на нем... ты узнала его! Рука без тела держит над его головою венец. Твоя, не отказывайся, твоя рука! А вот, возложив венец, рука пишет у него на челе... Да, те слова из пророчества Даниила: «мене, мене, текел, упарсин»!* Вот на втором престоле... не разобрать... Ребенок, взрослый, мертвый, живой... и лицо у него... Нет, это невозможно!.. Нет никак невозможно!!!

Колдун отпрянул от своего приспособления, и в тот же миг кровь закипела, свернулась крупными бурыми сгустками и взорвалась, полетела по сторонам. В центре блюдца образовалась матовая полынья, и на серебрянном донышке выступили будто черты. Будто слова раздались оттуда.

– Сын?!.. Его сын!!!

В ужасе и безумии, волхв вскочил на скамью с ногами и – некуда бежать – буквально полез на стену, подальше от стола, от того, кто пришел в серебрянное блюдце и пожелал разговаривать с ним...

К счастью для чародея, свеча горела жарко, кровь сварилась жирной грязной пенкой и плотно затянула проход в тот мир, где обитал незванный гость. Волхв сполз по стене, загасил свечу накрыл блюдце шелковым платком. Бьющийся в углу петух, изойдя жизнью, ткнулся в угол и лишь бессильно дергался, пока смерть все пребывающими волнами накатывала и поглощала его. То пространство, где он метался, было сплошь замазано кровью, усеяно перьями. А со сводов царицыной кельи презрительно судили чародейство лики древних угодников. Никто не смеет пророчествовать, кроме как данным с Неба видением... Боже, если б это осталось лишь непотребным пророчеством!

Но все трое хорошо поняли, кто тот таинственный гость, что незванным пришел разговаривать с ними. И не спрашивали о нем колдуна. Себя боялись спросить!

– Господи, беспредельно милосердие твое! – наконец, сказала Ирина.

И опять все трое поняли, о чем она. Если б не стены святой обители, неизвестно, куда бы завело их сегодняшнее чародейство. Тот, кто приходил, никогда не выпускает из своих когтей душу, в которую ему подвернулось вцепиться.

– Тебе нужно толкование, великая государыня, - немного придя в себя, осведомился волхв, - или ты сама поняла пророчество?

– Что значат престолы золотой и медный, каменный и деревянный?

– Золотой – престол гордыни. Медный – престол лжи, не из меди ли подделывают деньги, как бояре – в отрочестве Иоанна. Камень – престол слез, престол мертвецов. Они лежат под каменными надгробиями и живые оплакивают их. Дерево – престол жизни. Ибо из всего неживого только дерево может расти и давать потомство. Выживет последний престол из виденных тобой.

– Почему рука без тела? Почему я видела себя в первой палате и не видела в прочих?

– О последнем легко догадаться. Все знают: в снах о будущем - кто не видит себя. Мертвый! А первое: твоя рука действует без воли твоей и против твоего желания. И возведет на престол и обречет возведенного... Ты видела его черты!

– Видела... Кто второй на престоле, темный лицом? Разом, ребенок и взрослый. Живой и мертвый. Такое бывает?

– Так будет, царица.

– Он назвал его своим сыном. Почему?

Колдун пожал плечами. Попытался отмолчаться. Но царица требовала, настойчиво:

– Антихрист? Предел Последнему царству? Страшный Суд и Второе Пришествие? Или попущение Господне на отступников, кара для искупления, и будут жить еще вселенная, Россия и государство?.. Почему ты не спросил у него?

– Государыня, - волхв изумленно повел бровями, - мы говорим о разных. Ты видела черты дьявола, а я...

– И я видела его, волхв! Так почему не спросил Иоанна?

– Ты бы сама! – непристойно ответил волхв. – Ты – царица, под защитой Божьей, ты распоряжаешься его наследством. А я не хочу, чтобы меня заживо обглодали черти!

– Одно обгложут! Ты же заложил душу!

– Чтобы добыть знание и получить власть. Я имею то и это. Мне незачем спешить к расплате! Ведь продав душу дьяволу, я обратил ее в чистое золото, не так ли, государыня?

Ирина поняла намек. Сделала знак Сабурову, тот протянул колдуну кошель. Волхв взвесил его на ладони, поклонился, ухмыльнулся.

– Сабуров! - Голосом, не терпящим возражений, потребовала Ирина. - Выставь его за ворота!

– Мороз, стужа, пропаду... – неожиданно-жалким голоском залепетал колдун, - пожалей!

– Прочь! – не отступила царица. - Дай ему шубу, коня, боярин. И найди кого - помыть здесь...

Ирина обвела келью глазами, черными, блестящими, как тот волшебный в перстне агат. Неужели все предрешено? Царь Борис и Смута? Умереть бы, не видеть этого! И проснуться, когда оживут ангелы в Богоявленском соборе и медными трубами возвестят Второе Пришествие. Будет повержен антихрист, величайший царь на земле и каждому воздастся по справедливости... Умереть? А жизнь?! А царство?! Боже, как невыносимо быть Годуновой!.. Как сладостно быть Годуновой!.. Мечтала ли она сама стать антихристом – силами дьявола повелительницей вселенной? Непревзойденной, непререкаемой, божественной? Да, да, божественной, ибо только дьявол может дать власть равную Боговой!.. Мечтала ли?.. Господи, если б мне знать, от тебя бы не скрыл, читатель, мой исповедник...

 

Когда Сабуров, выпроводив чародея, вернулся, Ирина грезила в полудреме, высоко подложив под спину подушки на мягкой, совсем не монашеской постели в соседней с кельей спаленке. Окольничий на цыпочках подошел к пологу, заглянул. Лицо царицы было бесстрастно. Ничем, ни дрожью век, ни трепетом губ, Ирина не выдала своих грез. Природная бледность и отток крови к обессиленному сердцу сделали ее кожу похожей на истертый пергамент. Потрясения недавнего волхования не прошли даром, жестокие откровения не забылись: ее знобило. Она отчаянно кутала плечи в теплый шерстяной платок.

Сабуров только собрался выйти, когда царица очнулась. Открыла глаза. В растерянности, окольничий попытался изобразить в себе смущение и преданность. Напрасно - Ирина на него не смотрела. Доверилась слепо:

– Ты помнишь, брат мой, значение тех слов? У Даниила-пророка? «Мене – исчислил Бог царство твое и положил конец ему. Текел – ты взвешен на весах и найден очень легким. Перес – разделено царство твое и дано Мидянам и Персам»... Дожно верить! Не Даниил ли пророк предсказал Россию, судьбу и назначение ее? Быть Третьим Царством? Царством последним, по кончине которого грянет Второе Пришествие? Донести истинную веру к ногам вернувшегося Христа? Смотри, ныне вера ослабла. Остались немногие не предавшие ее, а сам Христос говорил, что придет собрать под крыло свое этих немногих!..* Так что? На золотом престоле - Борис, государь нетвердый и слабый, чье царствие скоро падет, затем – Смута. Медный престол того, безликого и каменный. Для слез. Надгробие над царствием моим, над государством, над Россией. А затем: либо из деревянного престола произрастет новое царство, либо тех немногих, что уцелеют, обрадует Судный День! Но я не дождусь этого! Умру, пока жив Борис... Сабуров, брат... как поступить мне с этим пророчеством? Разве я заслужила его?!

Царица отвернулась к стене. Сабуров подумал – чтобы не выказать слез. Но когда она глянула вновь, ее лицо было совершенно сухим. Ни слезинки. Не плакать отворачивалась - что-то для себя решить. Ирина не замедлила подтвердить догадку:

– Послушай, что я подумала. Борис будет царствовать не моею волей. Предсказано верно! Кто поставит царя помимо меня? Собор и Дума, согласием бояр, войска, Церкви и народа. Или завещание... не Феодора, а Иоанна. Кто знает, сколько Иоанн написал завещаний? Но два-то точно. Одно – от бесовства, второе – от блаженства. Борис и Марья сожгли первое. Убили хранителя, дьяка Фролова. Вот локти теперь кусают! В нем были слова в пользу Димитрия перед Феодором. Но были и слова о Борисе. Как бы они хотели воскресить пепел! Послушай, Сабуров, ведь никакое колдовство не может воскресить пепел?.. Найди мне второе завещание, брат!

Сабуров опустил глаза, побледнел. Она нарочно? Или сошла с ума? Проще угадать, где Иоаннова душа – на Небесах или в преисподней?

Все это пробежало по его лицу. Ирина пожалела своего единственного верного.

– Брат мой, я просто мечтала вслух. Кому нужен престол – тот пусть ищет. Я пока буду царствовать...

Довольно долго, они молчали. Ирина опустила веки, погрузилась в свои потусторонние мечты. И вновь неожиданно вернулась.

– Пусто кругом, - едва слышно, уронила она. – я заживо умираю... где твоя дочь, Анна? Стала взрослой, красавица? Неужели и вправду, четырнадцать лет, как умерла твоя жена, она воспитывалась в деревне? Ангел – ее не испортила Москва... Привези мне ее! – Царица резко обернулась к Сабурову и успела заметить, как тот переменился в лице. - Не бойся, не в послушницы. Юность прекрасна грехами. Я одинока, как прокаженная. Пусть навестит меня. Завтра же пришлю за ней свои сани... Пойди теперь!

Сабуров вскочил, деревянно, как кукла, поклонился царице, онемело перекрестился на иконы и, пятясь, пригибаясь в дверях, вышел. Келью, как могли, уже привели в порядок: выбросили мертвую птицу, вытерли со стен, с пола, со стола, кровь, смели перья. Зажгли под иконами очистительные лампадки. Обитель святоши, да и только! Как и не было чертовщины... Но ведь кому-то придется за нее ответить? «Как соучастнику?!» – Задержался на пороге боярин. И не заметил выглянувшую вдогонку царицу.

– Ты помнишь, Сабуров, что он сказал о невесте?

Окольничий встал, как вкопанный. «Неужели все безумства этого вечера ради двух предстоящих слов?» Обернулся.

– Где Варкоч?

– На подъездах, великая государыня. Как будет в Смоленске, даст знать. Андрей Щелкалов готовит послу прием в столице. Император Рудольф дал позволение брату своему Максимиллиану искать Московского престола и твоей руки.

– Искать? Чего хочет принц? Соборного избрания? Женитьбы со мною?

– Не пройдет седмицы, государыня, и все объяснится.

– Так значит волхв в воду глядел, брат? Я все же невеста?

 

В самую рань, пока не забурлила встревоженная безвластием столица, к воротам Сабуровского особняка подкатили большие, крытые, устланные изнутри соболями и чернобурками сани. Трудно не узнать – «Царицыны!» – стража впустила их без промедления.

Аннушку ждали недолго. Несмотря на вчерашнюю усталость, она вскочила спозаранку, совершенно выспавшись, и как раз успела собраться к назначенному часу. Ей гораздо больше хотелось повидаться с царицей, чем сидеть затворницей в отцовом доме, в четырех углах. Тем более, это – хороший повод не ехать к той... От той не избавиться, прав отец, но пусть не сегодня. Надо успеть присмотреться, продумать. Зачем она понадобилась той – понятно. Для игры... Царице? Для чего же еще? Наверняка! Что может быть в голове властителей, кроме игры? Безжалостной игры во власть? Две игры – вернее одной: где-то выиграешь. Если сумеешь из игрушки стать игроком. «Сумею ли? Придется: другого не будет случая!»

Странные мысли для молоденькой девушки, читатель? Чего же странного: юность, любовь, свидание с царицей... головокружение... Нет, какая-то остается загадка. Смею уверить: рано или поздно, мы ее разгадаем.

Прежде, Аннушка не раз виделась с Ириной и даже считалась ее воспитанницей. Бывало, царица заводила с ней разговор, дарила лаской. Льстивые царедворцы шептали, что дочь Сабурова по-родственному похожа на свою венценосную покровительницу. Но что на самом деле было между ними, между девчонкой и богиней? Пропасть. Теперь Ирина позвала ее. Выделила из толпы. Значит не прихоть. Нужда. Помогая ей, можно получить себе лучшую заступницу. В юности, в любви, даже слабой надежды воплотить свои мечты достаточно для того, чтобы безоглядно броситься в самое неверное предприятие. Наша красавица любила, нет сомнения! И, царица только поманила ее, уже потеряла голову от надежды.

Чем может помочь повелительнице полумира девочка шестнадцати лет? Многим, если так ее ждут. Едва Аннушка, одетая неброско, скромно, как и подобает посетительницам в святой обители, поднялась по лестнице в келью Ирины, царица заключила ее в объятия. Расцеловала. Потом отступила на шаг, крепко сжав ладони гостьи.

– Красавица, прелесть... Тебе не говорили, что ты на меня похожа, дочка?.. Удивлюсь, если во всей вселенной найдется достойный тебя жених.

Девушка опустила глаза. Ее щеки заметно покраснели.

– Уже нашелся? - Засмеялась Ирина. – Погоди, их хоровод пронесется, пока явится твой царевич!

Царица, кажется, хотела добавить: «как мне.» Но промолчала. Зачем девочке это знать. Не поймет. А поймет, радость ей будет не в радость и любовь – не в любовь.

– Ну, заходи, раздевайся. Из деревни? Как святки, весело?

Аннушка скинула шубу, заглянула в открытую дверь спаленки. Никого. Она облегченно вздохнула.

– Что-то ты хмурая, доченька.

Не спрашивая у царицы разрешения, девушка шагнула в спальню. Перекрестилась на иконы, прислонилась к стене,. Когда Ирина вошла следом, Аннушка еще раз поклонилась ей. Царица вела себя так, словно они подруги, знакомы тысячу лет. Аннушке захотелось быть откровенной. Она так долго терпела, что не удержалась сейчас. Чуть было не рассказала все. Вовремя спохватилась. Проболталась только о любви.

– Государыня!..

– Нет, дитя мое. Я уже почти не царица. Скоро постриг, а инокини не могут быть ничьими государями. Прежнее имя мое скоро исчезнет, новое – Александра – еще чужое. Называй меня тетей, доченька.

У Ирины не было своих детей, лишь однажды она родила болезненную девочку, которая умерла, не прожив и года – называть эту девушку доченькой доставляло ей несказанную радость.

– ...Тетя, - голос девушки задрожал в волнении, - кому-то мне надо доверить все. То, что даже священнику не смогу исповедать...

Аннушка просительно вскинула на царицу глаза. Ирина подошла к ней, погладила по голове.

– Ну, ну, рассказывай, доченька, не таись. Я – последняя, кто осудит тебя. Не бойся, отцу не выдам. Напротив, укрою.

Ирине, обреченной вскоре проститься с той жизнью, для которой – не для монашества же! – она была предназначена, до боли в сердце захотелось чем-то помочь молоденькой девочке, попавшей, кажется, в первую же во взрослой жизни ловушку. Наверное, в этот миг царице показалось, что Аннушка доживет за нее и насладится на свете всем тем, что ей самой не довелось взять. И сейчас она, взрослая женщина, испытавшая невероятную любовь, непревзойденную власть и чудовищное разочарование, привыкшая извлекать из жизни недоступное никому наслаждение и терять счастье, данное последней побирушке, она была готова простить и искупить вместе с Аннушкой самые страшные грехи. Искренняя исповедь девушки обо всем, что случилось с ней в волшебную ночь на святки, откровенные признания о Давиде, восхищение его смелостью и красотой, заставили трепетать душу царицы. Всю жизнь ей приходилось играть людьми. Смерть мужа освободила от этой гнусной обязанности – наконец-то! Ирине захотелось подарить Аннушке всю себя.

Ей самой, в жизни выпала другая крайность – Феодор был отвратителен, но равного ему жениха по богатству, власти и знатности не было на земле. Возлюбленный-же девочки – беден, безроден... И прекрасен!.. Какое имя – Давид! Сила, и страсть, и нежность! В сравнении с тем, что пережила сама, грех Давида и Аннушки казался Ирине поцелуем младенцев.

– Доченька, - вытирала царица ладонями слезы на щеках Аннушки, - тебе не в чем себя винить. Ты чиста! Искренняя любовь не является грехом, милая. А женятся – на Небесах. Кто знает, быть может, вас уже обвенчали ангелы? Я верю, так и есть! И твой Давид летит следом в Москву, он рядом... Жива буду и будет в моей власти помочь вам – я все устрою. Власти царицы достаточно. Не тоскуй! Все сбудется у вас с твоим прекрасным царевичем. Знаешь, Аннушка, мне кажется, я слышу, как он спешит к тебе...