Flash-версия сайта доступна
по ссылке (www.shirogorov.ru):

Карта сайта:

Воля грозного ангела. Об обещаниях. Верить — не верить?

Об обещаниях. Верить – не верить?

 

Три дня, что они для юности, для любви? Взмах крыла, слово из песни, вспышка молнии - мгновение! Так они и промелькнули. Давид и Аннушка потратили их безудержно, но скрытно. В их положении любая предосторожность была не лишней. Если всевидящие ангелы, по милосердию Божию, пытаются очистить любовь от греха, если вездесущие черти, помятуя грехопадение, стараются прогнать из греха любовь, то люди, слепцы и безумцы, готовы осудить любовь, как самое страшное преступление, если она показалась им греховной.

Для любви, конечно, нет законов, но, откройся белому свету истина о том, кто есть на самом деле и что делает в усадьбе Сабурова стройная дворянская девушка с серыми глазами и необычным убором на голове, никто не дал бы за счастье наших влюбленных и ломанного медяка. С Анной решал бы отец: мог простить, а мог и постричь в какую-нибудь суровую обитель. Хуже Давиду: суд, наверняка, приговорит бить кнутом без пощады, лишить дворянства, имения и сослать в какой-нибудь глухой острог. К слову, в славном городе Ржеве нашлись бы и такие ревнители старины, которые с радостью, собравшись толпой, забьют этих блудника с блудницею камнями или, благо на дворе зима, живьем спустят в прорубь и затолкают палками под лед. Рядышком - плывите, рыбоньки!..

Бог миловал. Они впервые скрывали любовь, но сумели остаться незамеченными. Все три дня Давид провел в девичьем платье. Днем, чтобы не вызвать подозрений прислуги, втроем с Машенькой они забавлялись обычными играми девушек и детей, долгими вечерами, при свечах, вслух читали повести из ярких лицевых книг, благо Аннушка захватила их целый сундук в деревенскую скукоту, разговаривали – и не могли наговориться. Ближе к полуночи, расходились по спаленкам, хозяйка – в одну, гости – в другую, и, выждав, пока огромный дом угомонится, Давид пробирался к своей возлюбленной. Спали допоздна, чтобы наутро, которое начиналось у них с обеда, вновь предаться упоению друг другом, ненасытному, словно в беспамятстве.

Три дня любовники были предоставлены сами себе. Машенька, когда чувствовала себя лишней, незаметно исчезала, но лишней она была редко: так же как вдвоем - любовь, втроем их поглощала дружба. Давид разглядел в Маше не только младшую сестру, но и преданного друга, Аннушка – подругу, верную настолько, что не отказалась от соучастия в грехе. Мысль о грехе, наверняка, не раз и не два приходила ей в голову, и именно Машенька, все понимающая, ничего не осуждающая, помогла Аннушке предпочесть правилам чувства.

В ярком огне упоения друг другом, все трое настолько ослепли, что отказывались признавать стороннюю власть над собою. Им казалось, что они смогут обмануть и жестоких людей и беспощадное время, что отныне и навсегда не будет между ними ни преград, ни разлук. Опасное головокружение! Признак близкого обрыва, скорого падения...

Поутру третьего дня, в усадьбу Сабуровых прискакал взмыленный, несмотря на лютую стужу, гонец. Немедленно собираться и спешить в Москву – требовал от дочери Иван Сабуров. Не ждать конца Святочному веселью, не откладывать до Крещенья. Он не объяснил, только вскользь помянул о смерти царя Феодора Иоанновича. Но Аннушка была достаточно взрослой и неплохо знала московские дела: сейчас, когда решается быть или не быть правителю на престоле, судьба всех Годуновых и Сабуровых висит на волоске. Выезжать немедленно!

Небеса беспощадно оторвались от земли и горечь действительности предстала перед влюбленными во всей своей отвратительной силе. Если б их ошпарили крутым кипятком, было бы легче. Неизбежная разлука обещала стать не просто долгой, а невыносимой: она разрывала их судьбы, сразу и навсегда. Было от чего терять сознание и часами рыдать навзрыд. Но горю не поможешь ни слезами, ни обмороком: волю отца не преступить!

Конечно, перед этим решением в головах любовников всласть пошалили сумасбродства. Вот некоторые из них:

– Бежать! – сквозь слезы просила Аннушка, не задумываясь над тем, что кто-то может услышать ее крики. – Забери, увези, спаси меня, Давид, любимый! Денег хватит. Отец никогда не позволит нам повенчаться. Не отпускай меня в Москву! Навсегда потеряешь...

– Поженимся тайно, в Литве, у казаков, на Волге... – вторил ей Давид. - Русь велика, будем плутать, пока о нас не забудут. Я не отдам тебя, Аннушка! Любимая, мы всегда будем вместе, в горечи – в горечи, в радости – в радости, как судит Бог. Я не выживу без тебя! Я умру от разлуки...

Они наговорили бы еще тысячи глупостей, а быть может, и совершили некоторые, если б не отрезвляющие - откуда только взялось? - рассуждения Маши.

– Много денег и немного удачи, - обращала она их надежды в пыль, - вы сможете вырваться на свободу, жить, как заблагорассудится. Но в жизни, наверное, есть еще что-то, кроме любви, нужное для счастья. Чужбина этого не позволит. Быть вечными изгоями? Вы проклянете друг друга. Аннушка, если есть хоть слабая надежда, что счастье возможно иначе, надо пытаться. Ты должна решить: Давид – хозяин себе...

– Но я себе не хозяйка! Отец и... судьба Годуновых. Не один великан не порвет эту цепь. Давид... если будет верить, как тот царь, чье имя носит. Если будет силен, как Самсон, мудр, как Соломон, и удачлив... Такой еще не бывало на свете удачи! Возможно ли это? Птица за облаками! А счастье, вот: пара быстрых коней и тугой кошель с золотом – граница недалеко. Бежим, милый мой, бежим!

Давид промолчал, спрятал глаза. Голос рассудка? О нет! Честь... и упрямство!

– Аннушка, я не стану вором. И ты не из тех, кого воруют. Любовь в Божьей воле, как жизнь и смерть! Мы дожны попытаться!

Любовь и ненависть – зеркальные близняшки. Легко перепутать, Анна!

– Твоя сестра - враг нашему счастью!.. Ты хочешь отделаться от меня?!

– Аннушка, нет! – вопль Давида отрезвил даже впавшую в настоящее безумство дочь Сабурова. - Она права! Мы должны попытаться. Бежать никогда не поздно. Я добьюсь тебя, Аннушка!

– Никогда не поздно?.. Москва... ты не знаешь ее. Клетка! Тебя не пустят даже взглянуть на пленницу. Твоей жизни не хватит, чтобы заплатить за меня выкуп. Будет поздно, когда ты спохватишься, Давид...

Но он остался непреклонен. Юноша не украл возлюбленную, когда она умоляла? Невозможно! Он или не любит ее, или любит себя много больше. Слава Богу, поправит меня читатель, наш юноша не такой. Почему же он удержался? Две причины: не верил, что любовь может сломаться под напором враждебных стихий, и верил в себя. Заразилась ли его убежденностью Аннушка? Навряд ли. Она собиралась в дорогу с видом неприкрытого отчаяния.

Чтобы не вызвать подозрений у суетящейся повсюду дворни, гостям следовало ехать, не дожидаясь хозяйки. Перед самым расставанием влюбленные остались вдвоем под охраной мамки, сторожащей за дверью от незванного любопытства.

Несмотря на солнечнй полдень, яркий вдвойне - прозрачным морозным небом и искрящимися свежими снегами, ставни в комнате были притворены. Сквозь щели, густыми прямыми лучами брызгал свет и растекался по столу, по полу, по стенам, как струи попавшего в запруду ручья. В углу, сами по себе, бесплотным внутренним огнем сияли иконы.

Едва мамка затворила за ними дверь, несчастная влюбленная застонала и опустилась на пол. Уткнулась в колени лицом, обняла их руками. Все слезы пролиты, вся горечь проглочена, высказаны все признания, все клятвы принесены – душа опустошилась: она не плакала, только всхлипывала порой. Наверное, Давид чувствовал такую же пустоту: еще недавно он не находил себе места и не знал, как приблизиться к Аннушке, теперь просто сел рядом с ней и зарылся лицом в ее душистые волосы. Довольно долго он что-то беззвучно жевал губами, наконец произнес:

– Я не потеряю тебя...

Девушка приподняла лицо, искоса посмотрела на него, промолчала. О чем говорить? Разговор вернулся к началу. Вопросы и ответы вертятся, как собака за собственным хвостом – немедленно бежать вместе или порознь ехать в Москву, там искать счастья? Чем быстрее бежит собака, тем труднее догнать хвост, чем больнее она вцепилась, тем труднее остановиться. По кругу, по кругу... Сказка ночи и дивные утренние сны так переплелись с тем бредом, который они городили после приезда гонца, что любые новые слова только запутают - не прояснят, только сильнее раздавят – не облегчат душу. Лучше их перетерпеть, отмолчаться.

Жаль, что Аннушка не заметила: Давид высказал не мольбу, не очередное оправдание и не клятву. Предвидение. Аннушка пропустила его. Он настоял на своем:

– Я не потеряю тебя... Найду тебя, добьюсь и женюсь на тебе. Мы будем вместе... Веришь?

Странный вопрос. Неужели он надеялся получить на него ответ вслух? То же самое, как распрашивать женщину о любви. Но что делать, мужчинам мало чувствовать сердцем, им нужно слышать слова. Ничего не стоящие, если сердце уже сказало. Но надо... Давид нагнулся, заглянул девушке в глаза. Не проронив ни звука, она отвернулась. Помедлила, потом отстранилась, встала на колени. Густые лучи полудня заиграли в ее волосах, высветили бледность кожи и красноту глаз.

– Господи! – едва слышно ответила она, но не Давиду. – Господи, как я ему верю!..

Аннушка качнулась, колени ее подогнулись, она медленно опустилась на пол. Еще что-то шепча, совсем неразличимо. Давид склонился к возлюбленной – ему показалось, что она молится, он хотел подхватить ее молитву, но губы девушки оказались недвижны, как и ореховые зрачки широко распахнутых глаз. Юноша погладил ее по лбу, по щекам. Не ответила. Поцеловал – и не нашел дыхания. Перепуганный, Давид поднял с пола бесчувственное тело Аннушки и положил на постель. Позвал. Она не откликнулась, не шелохнулась. Растерянно, в страхе, он оглянулся по сторонам и, вспомнив о мамке, выскочил в коридор.

– Скорей, скорей! – Давид забыл даже о том, что следует скрывать свой ломающийся юношеский голос.

Мамка сердито зашипела на него, прижала палец к губам, вошла в комнату и склонилась над воспитанницей.

– Она!.. Она... Что с ней? – Настойчиво требовал юноша.

Мамка приложилась ухом ко рту девушки, вздохнула, поцеловала ей глаза. Укрыла теплым шерстяным платком. Потом выпрямилась, глянула на Давида укоризненно, с насмешкой. Впервые она позволила себе заговорить с ним не как щедро подкупленная прислуга, а словно мать.

– Она... о чем ты подумал? От любви в ваши годы не умирают. Аннушка без сил. Спит. Во сне Господь помогает ей. Иди. Бери сестру и уезжай скорее. Больнее не бывает прощания. Мы повременим часок, а проснется – тронемся в путь... Ты был добр ко мне, господин. Аннушка – как дочь мне, значит ты теперь – как сын. Послушай моего совета. Сердце девушки, что головня в костре: среди других – пылает, одна – скоро гаснет. Останется дым от былого огня, заново не разжечь. Не разбрасывай костер, береги пламя, не оставляй ее надолго. Я, помнится, говорила тебе, что Анна – не обычная девушка, и семья ее – не обычная. Дождь, ветер, снег – все против вашего огня. Тебе придется от многого отказаться, сильно переиначить себя, чтобы ее добиться. Но ты молод, смел, умен – добьешься, если любишь. Но если не любишь... Тогда не пытайся! Не богатство и славу найдешь, а верную гибель. Сабуровы, Годуновы заражены смертью, мой мальчик... Тысячу раз примерься к своей любви!

 

После всего пережитого на усадьбе Сабурова собственный дом показался Давиду и Маше пустыней, заточением. Только выглянешь в окно на вросшие в сугробы дома, замерзший пруд и выбеленный инеем лес, на безжизненные поля с едва различимой санной дорогой, и кажется, что вселенная обрывается там, за дальним пригорком, где земля растворяется в небе. Душа мертва и сердце высасывает пустота. Сколько нужно радости и веселья, чтобы вновь наполнить чашу, опустошенную недавним отчаянием? Не хватит жизни. Жажду любимой не утолить никаким другим питьем, ни сладким, ни горьким, ни пряным. Можно хлебать во все горло и захлебнуться, но... губы ее... что сравниться с ее губами?

Именно так думал Давид. И ошибался. Юность легко затягивает раны и утоляет боль. Прошло бы несколько недель, в худшем случае – месяцев, и Анна Сабурова незаметно превратилась бы для него или в сладкое воспоминание или в невероятное приключение, каких не бывает. Сон. Что горевать о сне? Обвинять себя в том, что не досмотрел его до конца – не бывает глупее. Время научило бы Давида мудрости. Ранней, преждевременной мудрости, которая убивает любовь... Хорошо, что на этот раз всесильному времени встретился достойный соперник. Безотрадная тоска зимней деревни неотступно преследовала его, напоминала о потере и подкармливала отчаяние. Поддавшись, Давид предпочел ошибку правилам, глупость – рассудку. Он не дал себе времени остыть. Не стал дожидаться, пока ленивые писаря в Разрядном приказе удосужатся вызвать его на службу в столицу. Не прошло и недели с праздников, как по жестоким крещенским морозам, он поспешил в Москву. Человек и зверь стараются пересидеть эту лютую пору в теплых домах и берлогах, даже на ближний путь решаются только по крайней нужде. Но что такое зима перед стужей, леденящей сердце? Щекотка! Как доброму коню, предвкушение простора раздувало юноше ноздри. Наверное, он спешил покорить вселенную, и любовь была лишь предлогом... Возможно. Душа человечья – потемки. Ее порывы, как ветер – попробуй, схвати руками. Не будем попусту гадать. Придет час, все объяснится. А пока признаем очевидное: Давид спешил по следам любимой.

Сестра проводила его. Те несколько дней, пока Давид потерянным призраком бродил по их просторному дому, Маша использовала, чтобы как следует все подготовить. Несмотря на праздники, она сумела выгодно продать кое-что из зимних запасов, собрать кое-какие долги, получить немного вперед и даже заложить те из оставшихся от родителей вещей, без которых можно обойтись. К отъезду брата, очень довольная исходом своих предприятий, Машенька принесла ему кожанную мошну, туго набитую серебром - целое богатство по меркам далекого от столицы Ржева. Так же она сумела подновить его одежду, доставшуюся, по обычаю, от отца. Особой ее гордостью была новая шапка, в которой Давида уже никак не принять за нахального холопа, напялившего барские обноски. Теперь он выглядел, как полагается дворянину. Отправляясь в дорогу, юноша со спокойной душой вложил в свой кошель и остатки денег, полученных по суду с боярина Сабурова. Он давно определил их назначение – исчезнуть в дырявом кармане без жалости и без счета. А деньги, собранные сестрой, предполагал расходовать скупо, как приходской староста. За Машеньку Давид был спокоен. Она уже не та перепуганная девчонка, скитающаяся по знакомым, какую нашел, вернувшись с войны. С отпущеным ей даром вести дела, сестра не то, что не пропадет – пол-округи прикупит к их имению. Настанет время, разорившиеся княжата на брюхе будут ползать, моля ее руки. В общем, корабль счастья не уплывет без Маши.

В минуту расставания, Давид забыл, что эта хрупкая девушка – его младшая сестра. В усадьбе Сабурова он встретил в ней друга, и сейчас даже принял от нее некоторые наставления.

– Батюшка наш, - сказала Маша уже одетому в дорогу брату, - велел мне, отходя, кое-что передать тебе. Поучение. Теперь самое время его открыть. Отец просил тебя: «Не повторяй мою ошибку, не успокаивайся на немногом. Какая бы узкая дверь не открылась перед тобой – стремись туда, если видишь свет, а не мрак, если за успех не надо платить душою. И пока ты молод, сторонись обыденности: хорош урожай у прилежно обработавшего старое поле, но еще лучше – у поднявшего целину. Ищи свою твердую целину и завоевывай ее, не завидуя мягким старым пашням. Господь снабдит тебя всем необходимым. Выбирай подниматься в гору и перелезать через стены. Избегай легких дорог и ровных спусков, бойся облениться душой. Не иди путем, где не чувствуешь сопротивления – наверняка ловушка. Не сжигай себя попусту, истинной радостью вознаграждается только упорство. Род наш древний, твои предки сидели в Кашине боярами еще когда Кремль в Москве был деревянным и митрополит жил во Владимире *– не позволяй людям, зовущимся теперь столпами России, помыкать собой. А остальное - богатство, слава, власть – от Бога. Век человечий короток, мирские награды преходящи, не жалей, если они обойдут тебя. Очень часто, они даются в погибель. Но если найдут тебя – не отвергай, быть может, оказался достоин. Кроме Господа и себя самого, служи безоглядно одной власти - венчанного царя. Его власть – прямая воля Небес, ее исполняй, как раб. Царя, но не бояр. А в остальном, ты свободен. Люби, кого сердцу угодно, и ненавидь, кто не мил. Помни о долге. Если придется умирать – умирай за Россию. В ней одной есть Божий свет, добро тебе и радость твоим любимым.»

Маша говорила неспешно, четко, иногда взволнованно поправляясь. Давид понял, что это – не плод ее выдумок, а действительное наставление отца, которое она заучила наизусть так, чтобы ни слова, ни малейших оттенков не изменить. Зажмурив глаза, юноша вживую представил, как умирал отец. Ему стало невыносимо душно, горько. Он до крови закусил губы. Не плакать. Маша неверно поймет. Она не хотела разбудить в нем горечь о прошлом и боль утраты. Вовсе нет. Она передает благословение. Напутствие навсегда. Вот, чему должно быть открыто сердце.

Давид шагнул к сестре, крестом поцеловал ей лоб, губы, глаза. Отстранился. Макнув пальчик в освященное масло, Маша вывела крестики у него на лице, на ладонях. Давясь рыданиями, поклонилась. Давид не выдержал, смахнул рукавом слезы и выбежал прочь.

Он был еще в том возрасте, когда юноши, пуще любых опасностей, страшатся нежности. Это пройдет.

 

Как раз в тот самый час, когда Давид, глубоко нахлобучив шапку, садился на коня, Тверскими воротами за внешние, деревянные стены Москвы въехал небольшой санный поезд. В шедших первыми открытых розвальнях, кутаясь в овчинные тулупы, сидело полдюжины вооруженных слуг. Вторые сани, расписные, крытые, были поменьше. Никому не видимая, в дорогих мехах, вместе с мамкой, там сидела Анна Сабурова. Ни сторожа на башнях, ни уличные зеваки не обратили на санный поезд особого внимания - он ничем не выделялся из себе подобных, ни богатством боярских саней, ни нарядами слуг. А если б и выделялся – проводят глазами и забудут. Столица была взбудоражена так, что обычно любопытные москвичи пропустили бы мимо глаз черта, если, конечно, тот не покажет рога и хвост в Успенском соборе. Знающие люди говорили, что даже при приближении татар или, не приведи Господи, пожаре, народ бывал спокойнее и рассудительнее, а власти успешнее управляли им, чем в те злополучные дни.

Город бурлил беспорядочно, дико. В людях исчез всякий смысл, казалось, не только отдельные заговорщики и смутьяны – весь царствующий град, вся Россия потеряли голову на выборах нового царя. Даже те, кто самолично не принимал в этом участия, переживали, как за драчунов на кулачных боях, когда восторженные или негодующие толпы с визгом сходились стенка на стенку за своих любимцев.

Еще засветло и потому спокойно, если не считать нескольких стычек со встречными извозчиками, без зуботычины не уступивших бы дорогу в узких московских улочках самому патриарху, путешественники добрались до Китая, за красными приземистыми стенами которого виднелась зубчатая твердыня Кремля, пестрые дворцы, яркие купола соборов и вознесенная ввысь звонница Ивана Великого. Сняв шапки, слуги в открытых санях перекрестились на святыню и тут же вновь натянули их по самые уши. Мороз был крепок. Белые от пара лошадиные морды и заиндевелые бока искрились, когда проглядывало солнце. А заснеженные крыши домов и высокие сугробы во дворах пылали слепящими кострами среди изъезженных, истоптанных, изгаженных улиц.

Как всегда, после долгой разлуки, Аннушку поразил этот город. Громадный, приземистый, прижатый к земле небесами – нигде, ни в каких лесах и полях нет такого неотступного, вечного, бескрайнего неба, только в Москве. Как летучие мыши на сводах подвалов, вцепившись в него коготками крестов, тут и там висят соборы, церкви, часовни. Сторожат добычу. «Я не хочу быть вашей добычей! - зажмурилась девушка. - Теперь, когда у меня есть Давид... Изменим наш уговор!» От волнения, у нее сжало дыхание. Давид! «Будь проклят тот уговор и та, кто его навязала!..»

Чем ближе они приближались к своему дому, расположенному в гнезде знати, Китае, вблизи царского Кремля, тем больше поражались бесчисленным вооруженным людям, снующим по улицам. Их было так много, что можно подумать – город готовится к осаде. В те времена, Москва часто принимала на себя удары нашествий, отбивала прорывавшихся с близкой южной границы, от Тулы и Серпухова, крымских татар. Но, слава Богу, помня несчастного хана Ахмата, измором и морозами загубленного Иоанном Великим на Угре,* татары уже не нападали зимой.

Особняк Ивана Сабурова стоял в глубине обширного подворья с многочисленными дворовыми постройками. Словно маленькую крепость, его обнесли высокой стеной из вкопанных в землю заостренных бревен, с вышками по углам и крепкими воротами. Они приехали в середине дня, но улицы в Китае, кроме обширных боярских усадеб, были пустынны, ворота заперты, ставни на домах глухо закрыты, спущенные с цепей псы провожали поезд звенящим на морозе лаем. Выставленные тут и там вооруженные заставы подозрительно оглядывали поезд, пару раз их даже остановили, но слава Богу, отпустили, удостоверившись в принадлежности родне правителя. Нарвались бы на чужих - так легко не отделались. Китай-город, обитель русской знати, превратился в эти дни в громадное змеиное гнездо, где жаля и давя друг-друга в тесном клубке переплелись сторонники Годуновых, Романовых и Шуйских. Еще более внимательно поезд осмотрели перед тем, как впустить на подворье. У Аннушки промелькнуло нехорошее чувство, что она пожаловала в ловушку. Угрожающее безлюдие вот-вот готово взорваться, как подведенные под стены крепости пороховые подкопы. Друзья правителя всерьез боятся ночного нападения.

Сани подъехали к самому крыльцу, и Аннушка, не задерживаясь, вошла в дом. Отец никогда не встречал ее. Едва не бегом, она бросилась дальше, из женской половины в отцовские комнаты, отуда – в гостинную. Везде безлюдно. Девушка скинула шубу, кое-как перекрестилась, села. Где же он? Всю дорогу от Ржева до Москвы она ждала встречи с ним. И не только потому, что отец - единственный близкий ей человек. Анна готовила слова, строила объяснения. И предпочла бы выложить их с порога. Не вышло. Теперь пустота и неласковый прием отрезвили ее. Грезы развеялись.

Разве отец, близкий девочке как ангел-хранитель, может быть столь же близок девушке, у которой появились собственные тайны, женщине, которая познала любовь? Нет! А Иван Сабуров, ангел-хранитель маленькой Аннушки, так и не стал ей близок. Разве может быть близок узнику пристав? И птице – ловчий, который, хоть и кормит с ладошки, но подрезал крылья?.. Что-то не так в этих мыслях, заподозрит читатель. Зря. Задумайся, если молод, и вспомни молодость, если стар: многие неоперившиеся птички считают родное грездо клеткой и родителей - надзирателями. И не по черной неблагодарности. Просто сердцем они летают выше самых умелых птиц, выше облаков, выше звезд... Для девушки, познавшей близость возлюбленного, отец становится чужим... Даже не встретил!..

Анна вернулась на женскую половину. Иван Сабуров был вдов, и она там - полновластная хозяйка. Позволила служанкам снять с себя дорожное платье, переодеть в домашний наряд. Дом был жарко истоплен. Все же к ее приезду готовились. Значит и отец не замедлит явиться. Аннушка задумчиво побродила по комнатам, перебирая любимые вещицы, здороваясь с игрушками. Отец не забыл о ней. В прихожей ее встречали сладости, в светлице – новые книжки, в спальне – дорогие наряды. Анна не притронулась к ним. Ее знобило от того, что встреча с увлекательной прежде жизнью превратилась в прощание. Она от чистого сердца призналась детству, что изменила. Оно откликнулось черной неблагодарностью. Пообещало вечно напоминать о себе, как крючек в губе напоминает сорвавшейся рыбе о рыбаке. Отец не отпустит ее. Да что там отец! С ним можно договорится. Прошлое не отпустит! Чем искупить его, чтобы не потерять любовь? Давид, можно не сомневаться, скоро будет в Москве. Не успеть до его приезда...

– Лучше б мы на самом деле сбежали вместе! – вслух прошептала девушка и замерла.

Кто-то стоит на пороге. Она испуганно оглянулась. Мамка. Притворилась, что не расслышала.

– Не плачь, - мамка почему-то решила, что воспитанница плачет, - не плачь, доченька. Твой батюшка будет скоро. Правитель вызвал его по неотложным делам. Обещал вернуться, как стемнет. Просил передать тебе: услышишь ночью шум – не пугайся. Москва - встревоженный муравейник. Но здесь ты в безопасности.

«Даже ее жалость - крючок, ее любовь - клетка...»

Не дождавшись от девушки ответа, мамка поклонилась и вышла.

Оставшись одна, Аннушка не успела вновь запутаться в паутине своих мыслей, как за окном закричали слуги, отворяя ворота, зафыркали кони. Отец!.. Невовремя. Лучше не видеться с ним, не обдумав все заново. Притвориться спящей? Сказаться больной? Нет, не успею...

С заднего крыльца, на ходу сбросив на руки слугам шубу, шапку, оружие, Сабуров вошел в комнату и обнял дочь. Троекратно, как полагалось обычаем, расцеловал. Отстранив ее за плечи, рассмеялся:

– Красавица! Какая ты красавица у меня! Ну, прямо царская невеста!

Насмотревшись, окольничий обернулся к замешкавшимся на пороге слугам:

– Пошли! Готовьте мне ужин, а дочери – мыльню с дороги.

Проследив, как слуги затворят дверь, Сабуров вновь обернулся к Аннушке. Куда делись радость, счастье, веселье? Теперь на нем не было лица.

– Она сказала, что время пришло!.. Она потребовала тебя!

Аннушка замерла. Отказывалась слышать, отказывалась верить...

– Отец?! – Вопль ужаса вырвался из ее перекошенного рта. В отчаянии, она схватилась за стену. - Будь мне все же отцом!

– Да, доченька, да... Но вспомни, мы рабы ее... Ничего, она назначит выкуп и все будет хорошо...

Ты прав, читатель, и мне не понятен их разговор. Но, тем более, надо послушать.

Сабуров попытался обнять девушку. Она далась настороженно, неохотно. Потом уступила, притихла. Заглянула отцу в глаза, с надеждой в голосе, спросила:

– Позвала меня? Одну?

– Нет, - отвел взгляд боярин, - хуже! Она хочет видеть Софью...

Яростно, как из рук насильника, Анна вырвалась из его объятий. Отскочила в угол. Трясясь всем телом, словно в приступе падучей, едва держась на ногах, девушка застонала хрипло, беспомощно:

– Столько лет прошло! Я знаю, чего она попросит. Чтобы я стала собой! Только-только я начала забывать... Она – сам дьявол! Как допустил Господь, чтобы она вспомнила обо мне?!

Боже! Ангел красоты, цветок обольщения, на кого стала похожа Аннушка? Дикий зверь в западне!

– Но разве не ты заложила ей душу, дочь моя? Не взяла вперед вознаграждение?.. Вот, дьявол дождался, когда созрел его урожай!..

Проекты

Хроника сумерек Мне не нужны... Рогов Изнанка ИХ Ловцы Безвременье Некто Никто

сайт проекта: www.nektonikto.ru

Стихи. Музыка Предчувствие прошлого Птицы War on the Eve of Nations

на главную: www.shirogorov.ru/html/

© 2013 Владимир Широгоров | разработка: Чеканов Сергей | иллюстрации: Ксения Львова

Яндекс.Метрика