Воля грозного ангела. О странностях царственных женщин

О странностях царственных женщин

 

Женская половина дворца была сплошь убрана в черное. Смерть мужа вымела из роскошных покоев царицы Ирины все, напоминающее о прелестях земной жизни. Позолотой и киноварью расписанные стены забрали черным сукном, с цветных узорчатых окон нещадно сорвали бархат и, вместе с флорентийскими заркалами в серебряных рамах, затянули черными занавесями, яркую обивку и причудливую резьбу итальянских кресел убрали в черные чехлы, пышные персидские ковры застлали черными накидками, черными скатертями накрыли столы, черными покрывалами – кровати, даже цветную мозаику полов застелили черными половиками. С полок, со столов, с комодов, исчезли посуда, книги, безделушки – все те мелочи, которые любил дарить жене покойный. Оставшееся немногое призвано было не скрасить горе, но беспощадно напоминать Ирине, что она сама мертва, что отныне дворец - не дом ей, а временное пристанище. В котором не найти ни отдыха, ни покоя.

Наверняка Ирина искренне скорбила о смерти мужа. Как все Годуновы, она самозабвенно любила власть, все связанное с властью и всех, кому власть принадлежит. А Феодор был, несомненно, первым из властителей – обладателем не ущербного людского, а совершенного Небесного венца. Его престол не воздвигнут людьми, но дан свыше, и сам Феодор взошел на него не заговором или избранием, а Божьей волей. Как не любить его? Единственного, по праву рождения, наследника четырех повелителей четырех частей света: русских Рюриковичей, литовских Гедиминовичей, византийских Палеологов и татарских Чингизидов? Можно представить, как безумно любила мужа Ирина Годунова!

Но лишь живого. Век людской быстротечен, земная власть коротка. Длится она сто лет или мгновение – вволю не насладиться. Ирина не успела. Но привыкла. И теперь не могла жить без сводящего судорогой скулы сознания собственного величия. Наверное, Федор был не так уж глуп, если приказал ей совершить единственное, чем можно сломить эту страсть, – запереться в монастыре, подальше от искушений власти. В невидимых Небесных жерновах мололись в пыль и не такие камни – надеялся он. И ошибся. Недооценил ее. У Ирины хватит воли уйти. Но монастырь не станет ей достойным лекарством. Пока существует главное искушение: самой, от имени не оставившего завещания мужа назначить преемника на престол. Назначить царя! Высшая воля, данная только ангелам! Вот куда вознеслась нищая сирота, которой царский дворец не обещал ничего, кроме блудного поцелуя обитающих здесь демонов власти. Вот кем себя Ирина возомнила!

С ярким наносным румянцем на бескровном лице, с желтым лбом и синими кругами вокруг воспаленных глаз, словно огромная птица в черном вдовьем облачении, Ирина скиталась по дворцу, нагоняя ужас на стражу и коротающих ночи у гроба бояр. «О чем говорят: обо мне, о наследнике?» Царица врывалась внезапно, но, словно кем-то предупрежденные, вельможи умолкали. Уходя, она чувствовала на себе их насупленные взгляды и злорадные ухмылки. «О чем-то они говорят!» Ирина оборачивалась: темноглазая, с вишневыми губами и бровями вразлет, смуглая и прекрасная, она казалась ангелом, но ангелом мести. Бояре помнили, какими чудовищными страстями загораются овдовевшие царицы. Хорошо, если безумно предаются любви, как Елена Глинская. Но бывает, как Софья Витовтовна, от имени детей упиваются властью... У Ирины Годуновой нет детей. Любви от Феодора она получала много меньше, чем те двое от своих супругов. И ждет ее не почет во дворце, а монастырь. Тем легче черт завладеет душою Ирины!

Бояре сторонились, отворачивались, прятали взгляд. Даже патриарх Иов, чином обязанный облегчать души, старательно избегал Ирины. Никем не прикаянная, она металась по дворцовым лабиринтам, загадочным образом ее разом видели во многих местах, и те, кому она, даже мимоходом, заглядывала в глаза, долго крестились потом под образами, опасаясь смертельной порчи. Казалось, вечно будет Ирина плутать по Кремлю, превращась в бесплотного призрака, но ловец, не побоявшийся поймать птичку, все-же нашелся. Ловец, понявший, что происходит с царицей и какая обещана награда тому, кто сумеет приласкать, угомонить ей душу. Зловещий черный ангел попался в ловчие сети Марьи, жены правителя.

Дочь Иоаннова любимца Малюты Скуратова, Марья была зловещим пятном на Борисе Годунове, на его детях, на его будущем. Никто, никогда не поверит, что душа человека, четверть века женатого на Малютиной дочери, не продана черту. И в то же время, Ирина понимала, что именно женитьбе на Марье Скуратовой брат ее обязан своим блестящим восхождением к вершине власти, она сама – замужеством на Феодоре Иоанновиче. Правда, в последнем случае было и другое, ведомое лишь ей самой, мертвому царю Иоанну и Малютиному племяннику Богдану Бельскому. Тайное, а явно: Годуновы всем обязаны Скуратову. Этого им не простят. Отпустят все истинные и мнимые преступления, тем более, что путь к власти всегда проходит кому - по колено, а кому – по макушку в грязи и крови. Но никогда не потерпят на престоле Малютиных внуков, отродьев дьявола. А значит, если сам Борис и добьется для себя царского венца, то потомки его венец не наследуют.

Как и вся Скуратовская отрасль Бельских, Марья была широка в кости, слегка сутула, с желтым сморщенным лицом якутского шамана, с узким выпирающим лбом и крошечными бесцветными глазками в острых скулах. Марья не боялась поверья, что женщина с прямыми волосами нечиста душою, и не завивала своих жидких, бесцветных прядей. К чему подозрения?! Даже будь она от природы кудрявой, никто не усомнится – ведьма! Смертную порчу она наводила одной лишь мыслью о том, что этот человек – враг. Помеченные ею рано или поздно умирают: от яда, от петли, по приговору суда или вовсе случайно. В общем, Марья казалась настоящим исчадием зла, и современники только гадали, как мог Борис Годунов четверть века любить эту женщину, отвратительную и внешностью и душой. Ответ прост. Борис любил не ее. Ее он, скорее всего, не замечал. Он пылал страстью к адскому нутру Марьи Скуратовой, унаследованному ею от отца. За что? Оно плодоносило властью. А власть сводит с ума Годуновых...

Царица Ирина попалась жене правителя в опочивальне. Содрав черный чехол, она пристально смотрелась в зеркало, приближая и отдаляя лицо, попеременно рисуя на нем то скорбь, то величие, то радость, то злобу. Лишенная людского участия, Ирина облегчала душу собственному отражению.

За этим увлекателяным занятием вдова не заметила, как в опочивальню проникла Марья. Ни стража, ни прислуга ее не остановили: для жены правителя нет закрытых дверей. Заметив мелькнувшее в зеркале отражение, Ирина раздраженно обернулась: кто посмел?! И не выговорила ни слова. Лицо Марьи надвинулось на нее, как каменная плита. Чтобы не упасть, царица попятилась, опустилась на постель. В глазах потемнело, голова закружилась. Отлив воли был сродни кровопусканию. Ирина упала навзничь, затряслась от слез. Жалко мужа, но еще больше – себя. Как жестока судьба, если дочь Скуратова послана ей утешительницей!

Марья присела рядом, посочувствовала:

– Реви – не реви, а придется в монастырь, сестрица. Вижу, хочется тебе блудить и царствовать, как Елене, но не выйдет. При ком? У той был сыночек, царевич...

– У меня есть брат!... – выкрикнула Ирина и спохватилась: Марья пришла говорить о Борисе, зачем так легко поддаваться?

Царица прокашлялась, села, вытерла слезы платочком. И замерла. Неподвижно. Лишь пальцы ее судорожно искали - во что бы вцепиться. Наконец, Ирина собрала в кулак складки платья и заявила:

– Но я – царица! Только мне – некому больше наследовать!

– Ты – не царица! Ты – баба, вдова. Разве ты венчана на царство? Нет, за венчанием мужа в щелочку смотрела. У тебя есть сын-малолетка? Нет, ты бесплодна. Была бы царской дочерью, еще бы стоило попытаться. Но ты – Годунова! Из кожи не вылезешь. Ты хочешь покорности от вельмож и народа? Не будет тебе от них поклонения! Иди уж в монастырь... А хочешь жить царицей – поставь брата царствовать!

– Его не примут, Марья, сама знаешь. Из-за тебя не примут...

– Ты только назови, что воля-де усопшего мужа, а остальное – мое дело. Народ сам не ходит, он – слеп. Ему поводырь нужен. И сам не выбирает. Ищет себе судью. Так пойди в монастырь: от земного очистишься, тебя примут и судьей и поводырем. Небесную волю от тебя послушают. Патриарх утвердит. И будешь царствовать Борисом. Родной брат. Ведь царствовала же Феодором!

Ирина разжала кулаки, отпустила платье, разгладила ладошками намятые складки, потом вскинула на собеседницу взгляд и близко, словно собираясь укусить, приблизила к ней лицо.

– Откройся, - неожиданно звонким, чистым голоском осведомилась вдова, - ты с самой вашей свадьбы вела Бориса на престол?

– Ты спрашиваешь, не отравила ли я Феодора? Нет, успокойся. Твоего мужа Господь прибрал собственным промыслом. – Жена правителя хмыкнула носом, но улыбки не допустила . – А про царство, сама знаешь, если бы не я, взошел бы на престол не Феодор, а Димитрий Угличский со своею родней – Нагими. Но если бы и Феодор, то правила бы от его имени не ты, а мой братец Богдан Бельский, или Иван Шуйский или Никита Юрьев. Тебя давно бы уже развели и в монастырь выслали как Соломониду. Посмешище! Вторая из рода Годуновых-Сабуровых бесплодная царская жена. А теперь, где Димитрий, князь Иван и Никита? В могилках! Где Бельский? В ссылке. О, если б ты меня слушалась! Зачем отказалась подменить здоровым найденышем свою полумертвую дочь?* Родную кровинку не смогла предать? Года не прожила твоя малютка... Почему не согласилась на тайный договор с римским принцем, чтобы женился на тебе по смерти Феодора? Грех жене при живом муже искать жениха? Вот уже не живой он... А теперь напрасно ждешь, что явится твой Иван-царевич, возьмет тебя, страдалицу, в теплую постельку. Поздно! На тебя никто даже ради царства не польстится. Не твое оно ныне! Не от тебя течь крови Годуновых в царских жилах. От Бориса!

– И крови маньяка Скуратова, крови богомерзких Бельских? - Вконец оправившись от приступа безволия, Ирина издевательски повторила слова, сказанные об Иоанновых любимцах беглым князем Андреем Курбским. – Малютин внук, твой сын, никогда не станет царем. Или мир должен перевернуться...

Царица резко смолкла, хотя, похоже, язык ее не испытывал недостатка в словах благодарности за услышанные от жены правителя утешения. Но совсем близко, уже во внутренних покоях, внезапно послышались голоса множества людей... За ней пришли! Как за Соломонидой! Постригут силой, не станут ждать, пока похоронит мужа, пока решится сама... Ирина вскочила. Голоса приближались к опочивальне. Осталось последнее! Ирина отпрянула в угол, с полки под иконами схватила древнее, обшитое золоченой кожей Писание, прижала к груди... Отчаяние вновь убило ее волю и немедленно вернуло Марье ту власть над своей венчанной золовкой, которую захватила в самом начале разговора.

– Ты права, сестра, - угадала Марья движение царицы, - я на их месте не то, что постригла, я придушила бы тебя. Без тебя Борис бесправен, воли усопшего нет, и каждый может по-своему попытать венца. У тебя есть только один выход. Объявить на престол по Феодоре того, кто не покусится на твои вдовьи печали. Кто закроет глаза на земные забавы монахини. На твою жизнь, а живая ты опасна всякому царю... Только Борис! Сама знаешь, сестренка, только Борис! Шуйский считает себя царем по праву рождения, Романов - по мнению народа. И отдадут тебя в руки монахов. Немедленно, уже пришли! Только твой брат защитит тебя, только он будет тебе действительно благодарен, если наречешь его на царство!Я обещаю тебе... Ну, обещай и ты. Скорей, стоят на пороге!

Ирина затравленно оглянулась по сторонам. Бежать некуда. Положив ладонь на Писание, она только открыла рот, чтобы отдать брату-правителю несуществующую волю мужа, как дверь отворилась. Глянув на вошедшего, Ирина опустила Книгу и, забыв о положенной печали, засмеялась в ладонь. Лицо Марьи перекосило от ярости: жар-птица сама шла к ней в руки – кто посмел помешать?

Невероятно, но именно тот, кому предназначалась эта добыча: конюший, правитель и попечитель государства, муж Марьи Борис Годунов. Третий из четверых, допущенных в эти покои без особого позволения. Вот чему рассмеялась Ирина: в руке его блестела обнаженная сабля. Но самому Борису было не до смеха. Он даже не заметил ярости жены. В лице правителя хорошо читалось, как трудно дается ему сейчас самообладание. Губы его дрожали от нетерпения... или от страха. Под золоченым кафтаном угадывались тонкие английские доспехи.

– Зачем тебе сабля, брат? – Смех вдовы резко оборвался и голос ее вновь стал глухим, будто из подземелья. – Золотую палату и Грановитую приступом не возьмешь. Думу и Собор не обойдешь и силой не напугаешь. Грозный рубил боярам головы и купчишек спускал под лед, а как до дела - просил у на них войну и мир, и казну, и согласия своим приговорам. То-же делали дед Грозного и отец, все государи от начала. И муж мой. Собор и Дума есть Земля, Россия: царю мимо них не взойти! За кого древние княжеские роды, столпы государства? За Шуйских. С кем великие московские бояре, от Ивана Калиты стоявшие у престола? С Романовыми. С ними войско, стрельцы, города. Кто с нами? Родня – Годуновы, Сабуровы, да опричная мелочь, дворцовые выскочки...

– И патриарх!.. - возразила Марья.

– Слепец, - пожала плечами Ирина, - Через него переступят. Грозный скольких ободрал митрополитов? Твой отец вместе с Басмановым, помнится, Филиппа Колычева из Успенского собора выволокли с веревкой на шее, будто татары.* Промолчал народ. Собор проглотил. Чем Иов лучше Филиппа? Напротив...

– Я знаю, - прервал сестру Борис, - знаю, что ты скажешь, напротив. Что Филипп встал против Иоанновых бесчинств, а Иов потакал преступлениям Годуновых. Можешь не говорить!

– Но это так, любезный брат, так считают в народе! – поднялась с постели и подошла к правителю Ирина. - Иова не послушают, за Иова не заступятся. Никто, кроме нас...

– Вот поэтому он с нами, - вновь вмешалась Марья, - до конца, во всем. И мы можем применить то оружие, которого нет ни у Шуйского, ни у Романова. Помогай им хоть сам дьявол! Вы двое, сестрица, ты и патриарх, свидетельствуете волю покойного. Так по закону. Так идите к народу и провозгласите завещание: быть на престоле Российском Борису Годунову. И сразу, в Успенский собор - к наречению на царство, чтобы после похорон Феодоровых – венчать!..

– Но ведь это ложь!.. - побледнела, покачнулась Ирина. - Ложь в глазах Господа. Погибель вечная...

– Погибель вечная, если прикончишь государство... Борис, - обернулась Марья к мужу, - ты что молчишь? Попечитель царств! Разве не тебя Феодор назначил конюшим, чтобы по древним московским преданиям, ты наследовал престол, если помрет он бездетным? Разве не с тобою делился он властью, правитель при живом царе? Что ты молчишь?

– Сестра моя, государыня Ирина Федоровна, - наконец нашелся Борис, - пора мне принять бремя царства... Давай на кресте пообещаем друг-другу. Что рука не дрогнет, голос не сорвется, что будем достойны выпавшего нам долга!

Он перекрестился, снял с полки золоченую Книгу и с низким поклоном, не как младшей сестре, но как повелительнице, протянул Ирине. Она приняла. Положила на Писание ладонь. Уже второй раз за сегодняшний вечер...

Но и теперь, едва она открыла рот, кто-то толкнул дверь. Марья вздрогнула, как от выстрела. Ошеломленно обернулась и остолбенела. Жар-птица власти вновь оставила у нее в кулаке лишь палящее перо из своего огненного хвоста. Невозможное случилось.

 

На пороге стоял четвертый. Только его им не хватало! Патриарх Московский и всея Руси, вселенский пастырь православия, благодатный Иов. Двое дюжих глухонемых послушников поддерживали немощного старца под руки. Его глаза слезились. Но чудесным зрением просветленного слепца он видел все, что здесь произошло. С неожиданной силой стряхнув поводырей, Иов захлопнул у них перед носом дверь и, пройдя в опочивальню, тщательно, словно капкан, ощупал предложенный Годуновым стул. Сел, выпрямился, унизанными перстнями пальцами сжал двурогий золотой посох.

– Незачем, государыня Ирина Феодоровна. – едва слышно выговорил он, - Не клянись, драгоценная дочь моя. Без того все состоится...

И здесь уж пришедшая в себя Марья не сдержала ярости.

– Народ изберет Бориса Годунова?! Вельможи на нем согласятся?! На земле не ангельские законы, а дьявольские! Тебе ли не знать, пастырь? Иначе не нужны бы были христианам ни цари, ни патриархи. Так что уймись, господин Иов, или народ, тебе доверенный, погибнет - овцы без пастухов, ягнята в волчьей пасти. Ты поднят Грозным, дорога тебе расчищена Скуратовым, в патриархи ставлен Годуновым. Нас четверо, знающих о твоем обещании, данном тогда, когда выбирали – вселенского патриарха Иеремию сажать в Москве или возвысить тебя.* Даже Феодор не знал...

– Еще двое, - оборвал жену правителя Иов, - еще двое: Бог и дьявол.

– Отлично! Нам нужны свидетели, чтобы ты не отрекся от клятвы. Она совершена...

– Я помню, Марья, помню...

– Нет уж, полушай! Она совершена на мощах святого Петра, первого чудотворца Московского. Вопреки всем законам и преданиям возвысившего Москву и род князя Даниила, откуда и началось великое православное царство. Ты обещал повторить его подвиг и, для блага государства, возвести на престол, если угаснет Даниилово потомство, род Годуновых. Ты сам называл его богоданным. Разве царица Ирина и правитель Борис не сделали для России больше, чем иные венчанные цари? Не возвысили православие так, как прежде них только Владимир Креститель? Кто тянул тебя за язык? Хотелось патриаршества! Хотелось славы Гостомысла! Пришло время исполнить!

– Исполню! Я не отказываюсь от слов своих. Но именно потому, что есть им свидетели в Небе и в преисподней, не хочу, чтобы царство Годуновых стояло на лжи. Иначе оно закончится прежде, чем век наш. На Борисе должны согласиться князья и бояре, Бориса должен избрать народ. И вместе, Собором, дать ему и потомкам его уложение. Как дали в древности царям, призванным от рода Рюрика. В этом я вам – помощник. Сдержу слово перед Богом. Но если пойдете так, как ты предлагаешь, Марья – я не с вами. Да не воспользуется моим словом дьявол!

– И я не с вами, - вновь положила Писание на полку Ирина.

– Тогда все пропало... – Вымолвил Борис и, не спрашивая у сестры положенного позволения, опустился на стул.

– Того, что вы требуете, - поддержала мужа Марья, - никогда не случится...

И все четверо погрузились в молчание. Ни один не тронулся с места, чтобы уйти. Им некуда уходить друг от друга. Они скованы, словно цепями. Поэтому молчание было долгим. Каждый тщательно взвешивал меру возможных уступок, чтобы и договориться и получить свое.

Мне же время воспользоваться их задумчивостью, и сообщить читателю то, что пропустил, вынужденный поспевать за действиями и переживаниями четверых, правивших Россией в царствование Феодора. А именно, чуть более подробно рассказать о самом из них известном – правителе Борисе Годунове. Тем более, что на страницах этой книги именно от него часто будут зависеть судьбы и Аннушки с Давидом – надеюсь, читатель еще помнит наших влюбленных – и многих других, пока незнакомых нам. Итак...

Лицо правителя было чистым, почти правильным, немного, как у большинства Годуновых и Сабуровых, греческим или татарским. В продолговатых темных глазах его самый проницательный наблюдатель не сможет прочитать ничего, а значит - заподозрит мнительность и коварство. Черные, резкие дуги бровей и плотно сжатые губы подтверждают это впечатление: их обладатель не лишен воли, но хорошо знает, когда ее подавлять, полон чувств, но приучил себя, встав поутру, забывать их под подушкой. В отличие от большинства русских вельмож своего времени, правитель начисто брился, оставляя нетронутыми только длинные по-польски усы. Злопыхатели объясняли эту привычку тем, что борода его растет по-татарски, клоками, как у козла. Но на самом деле, с раннего детства живя во дворце, при дяде, постельничем Грозного, он привык к зеркалам. Безупречно ровные, сильные щеки и подбородок молодили Бориса. Подтверждали: правитель достаточно молод, чтобы одеть венец. Царствовать, хотя большая часть его сверстников уже покоится в могилах произвола и войн царя Иоанна. Их прах разметал тот-же вихрь, что вынес Бориса к подножию престола. Осталось последнее - детская игра в ледяную царь-гору: на вершину поднимется только один. Остальные должны умереть. По закону власти!

В зеркалах Годунов находил вполне приятные черты. Но, как купец в собственном товаре, не замечал червоточины. Слишком широкий нос и бесформенная, расплющенная переносица, придавали лицу Бориса зловещее выражение. Настолько сильное, что его не смогли обойти даже угодливые итальянские живописцы. Или, сами не ведая того, они нашли в облике правителя те душевные перепады низости и величия, которые сделали его судьбу столь блистательной и столь несчастной...

– Вот что, владыка, - первой воспряла от задумчивости Марья, - назови свои условия. Которые надо выполнить, чтобы ты венчал Бориса на царство.

– Условия несложные, - с готовностью откликнулся патриарх, - или Собор назовет его, или завещание. Письменное завещание Феодора или Иоанна. Если не соблюдем хоть одного условия, правителя не примут и быть смуте, хуже, чем при Василии Темном и Шемяке.

– То и другое невозможно. – Годунов вскочил, чуть не опрокинув стул, и принялся из угла в угол метаться по опочивальне. – Будь у меня то или другое, займу престол и без патриаршего венчания. По мнению Собора службу любой поп отслужит. Так же с завещанием. Кто воспротивится воле Иоанна или Феодора? Но мы-то знаем, что Феодор воли не оставил, даже на словах, не то, что на бумаге. А завещание Грозного я сам порвал: Иоанн, если к кончине его не будет у Феодора детей, условием воцарения требовал от сына развода с Ириной! Савва Фролов, дьяк, писавший завещание, сгорел в пожаре. Все! Завещания нет, а Собор не выберет меня.

Борис вопросительно взглянул на Ирину. Она ответила:

– Наше царствие с Феодором было великим, ведь так, брат мой? Нельзя его опорочить! Нельзя омрачить благодать смутой. Я не хочу, чтобы во мне вспоминали сестру, вместе с братом укравшую престол. Добейся поддержки сословий. Пусть все: Церковь, боярство, войско, города и землепашцы, выбранные как должно на Собор, все согласятся на тебе. Царь избирается не силой, не хитростью и не большинством, но всеобщим согласием. Не иначе!

– Если у тебя, государыня, нет других условий, – отчаянно вхмахнул руками правитель, – царства мне не видать, как своих ушей. Близок локоток, да не укусишь...

– Надо выломать руку! – Резко прервала мужа Марья. Лицо ее тряслось. Она не владела собой. – Пожелания богоносных особ понятны. Теперь мы, рабы, подумаем, как их исполнить. Ответь на последний вопрос, Ирина Федоровна: что будешь делать, если сюда вот-вот вломятся Шуйский с Романовым и напялят на тебя монашью робу, как на Соломониду, насильем?

– Я заступлюсь... – встрял было патриарх.

– И за ту заступались. Где они? По ссылкам погнили, владыка.

Марья ударила царицу рассчетливо, под сердце, в самую боль. Но на третий раз удар теряет остроту.

– Съеду завтра в Новодевичий. – Спокойно, даже напевно, ответила она. - К постригу готовится, но в монашки – повременю. Кто обвинит меня, что присела отдохнуть перед Небесными вратами?

– Лишь бы самой лишний день властвовать, - ядовито прошипела Марья, - «...великое царство! ...благодать!» Вообразила себя Еленой, матерью Константиновой?* Грозного будут помнить, покорителя Казани и кровопийцу. Вас с Федором – нет. Слава забудется, подвиги присвоят другие. Только Борис, брат, может дать имя и вашему царству и своему. Иначе, о Феодоре помнить будут, что о дурачке слюнявом. Из Соломониды, Иван Шигона при живом муже спесь кнутом вышибал,* а ты, государыня Ирина Федоровна – вдовица, с проклятым чревом, виновная, что царский корень вымер. В земляную келью, за Белоозеро, на цепь! Нежной жизни, как Сабурова, не жди. Кудеяра-разбойника не выблядишь!..*

Ирина училась терпеть. Она и бровью не повела в ответ на оскорбления.

– Дело долгое: у Шуйского с Романовым то же нет ни согласия, ни завещания. Поживем – увидим. А пока, буду вам из монастыря царицей!