Flash-версия сайта доступна
по ссылке (www.shirogorov.ru):

Карта сайта:

Воля грозного ангела. О ложном стыде и награде жадному

О ложном стыде и награде жадному

 

Три. Только три дня. Неужели песне не хватило слов, поющим - дыхания?.. Бог мой! Читатель, как мог ты подумать такое: разве, выбрав однажды, устают ласкаться лебеди или бежать бок о бок волк и волчица? Никогда! Бывает, их разлучает судьба – клюв коршуна, пуля охотника... Высшая воля. Неумолимая, необоримая, всегда неизвестная...

Заступимся за наших любовников. Попробуем с ней объясниться.

Нет, конечно не с Судьбою! Пора нам познакомиться с теми, в чьих руках, как птенцы в когтях ястреба, трепещут сердца Давида и Аннушки. В роскошных московских дворцах они тянут жребий добра и зла, перебирают четки милостей и проклятий. Они листают книгу человеческих предназначений и часто, даже пред ликами взошедших на иконы апостолов, забывают открыть в ней страницы любви. Но надолго зачитываются там где добро и зло сплетаются в гибельный клубок, где добродетель и порок питают друг-друга. Власть, власть... Даже на смертном одре губы их не знают другого заклинания, и желание жить они подчиняют не любви, но власти.

В сказке о пастухе и пастушке появляются волки...

В раззолоченных кремлевских покоях, на Рождество, среди толчеи бояр и восковой бесстрастности церковных иерархов, отходил благочестивый самодержец Феодор Иоаннович. Царь этот не был обижен невниманием современников, но напрочь забыт неблагодарным потомством. И поскольку смерть его предваряет большое повествование, к которому, как ручеек к реке, устремилась начатая мною повесть о любви, попробуй, читатель, не пролистать вслепую эту страничку, а я постараюсь не докучать тебе излишними подробностями давно минувшей старины.

Из семи жен Иоанна Грозного только две подарили ему сыновей: первая, Анастасия Юрьева - троих, и одного - последняя, Марья Нагая. О, как любил их Иоанн! Им надеялся передать власть, жестокостью и кровью вознесенную до Небес. Но судьба потребовала сыновей в оплату этой власти, жертвой за ее божественность и ее неистовство. Из рук самого отца. Первенца своего, Иоанн младенцем уронил в ледяную реку, наследника, царевича Ивана, забил насмерть.* Говорят, перед смертью, Грозный раскаялся в грехе неуемного властолюбия, но было поздно: наследовать венец остались слабоумный Феодор и припадочный Димитрий. Иоанн завещал престол сразу обоим, но Феодора, потомка по матери благородных Юрьевых, перед Димитрием - отпрыском безродных Нагих, предпочли великие бояре, испокон веков вместе с царями правящие Россией.

Феодор являл собою лишь жалкое подобие своего блестящего отца. Приземистый, болезненный, с орлиным носом на опухшем лице, по которому вечно блуждала улыбка дурачка, он имел нетвердую походку, тихий противный голосок и негожую для государя привычку невпопад хныкать на заседаниях Думы и посольских приемах. Слезы умиления текли из его глаз не пересыхая, и Феодор вполне мог бы остаться в памяти потомков, как блаженный на царском престоле, если бы не наследованные от Иоанна злопамятство, тяга к жестокости и сладострастие. Он, конечно, не развлекался, заживо поджаривая своих бояр на вертелах и заталкивая палками под лед их детей, но его любимые занятия были не менее кровавыми.

Для забав Феодора отстроили особый дворец, где на круглом пятачке, обнесенном высокой глухой стеной, охотник отбивался от разъяренного матерого медведя одною рогатиной. Другой любимой потехой царю служили шуты и карлики, которые по его знаку превращали свои дурацкие игры в настоящие побоища. Еще Феодор любил тайно, сквозь нарочно просверленную в стене дырку, наблюдать за пытками знаменитых вельмож, осужденных по наговору правителя, Бориса Годунова. К самому Борису Феодор питал странное пристрастие. Словно правитель был второй его половиной - умной, хитрой и волевой – вдобавок к слабоумной развалине.

Именно этой душевной болезни, а вовсе не влиянию на мужа своей венценосной сестры Ирины, Борис был обязан вознесением в правители государства. Но эта же болезнь стала причиной того, что Феодор как будто не замечал его, назначая себе, бездетному, наследника – преемника на Московский престол. Душа не может отходить к Господу по частям, человек не умирает наполовину: Борис, по мысли Феодора, должен прекратить существование вместе с ним, чтобы так же помогать жить на Небе, как помогал на земле. Можно только удивляться, в каких лабиринтах безумия блуждают иногда человеки. Даже в лучшие свои дни, а что уж говорить о предсмертных часах? Хорошо еще, что Феодор не догадался, в духе древних владык, уложить правителя в гроб заживо вместе с собою.

У одра их собралось девять – семеро ближных бояр, патриарх Иов и жена умирающего, царица Ирина. Уже вскоре, судя по разбившим тело Феодора судорогам, им предстояло решить судьбу государства. Первенствующим по знатности среди русских вельмож князьям Мстиславскому и двоим Шуйским, троим Романовым, братьям по матери умирающего царя, и шурину его, правителю Борису Годунову надлежит составить семибоярщину - правительство, такое, как всегда, с незапямятных времен, правило Москвой и страной в междуцарствие и малолетство государей. Царице же и патриарху обычаем положено свидетельствовать народу о смерти самодержца и о воле его – кому быть на престоле.

Ближе всех, у самого изголовья умирающего, стояли Ирина и Иов, чуть дальше – Романовы, за ними – князья Мстиславский и Шуйские, и уж совсем затертый за спинами вельмож – Борис Годунов. Царь Феодор, причуды которого были единственным источником власти правителя отходил, и великие бояре указали Годунову его подлинное место – худородного костромского дворянчика, выслужившегося на крови, в опричнине, под опекой страшного Малюты Скуратова.

Вот уже несколько часов Феодор был без сознания, и собравшиеся устало переминались с ноги на ногу, но уйти не решались. Вдруг дарует Господь последнее просветление его бестолковой душе? Многие царедворцы с готовностью отдали бы пол-жизни за то, чтобы присутствовать даже не рядом с этими девятью избранными, а просто на пороге царской опочивальни. Никто из московских владык еще не умирал так. Феодор не оставил наследника. Иссяк тысячелетний род властителей Руси, зачатый знаменитым Рюриком, и сегодня предстояло выбрать царя, чей род наследует Россию на долгие столетия. Любое слово тех, кто будет выбирать, может принести неслыханные богатства нищему и невиданную власть убогому. Надо только уметь им распорядиться, а в Кремле немало ловкачей, умеющих наживаться на случайно выпавших из уст властителей словах.

Крючковатый нос Феодора высоко торчал над зарытыми в пуховую подушку обрюзгшими щеками и толстыми губами. Мягким влажным платочком царица часто вытирала выступающий на его лбу пот и смягчала обсыхающие на рту корки. Она умела владеть собой и сейчас казалась совершенно безмятежной, будто стоит не над одром умирающего мужа, а просто исполняет какую-то обыденную работу. Впрочем, весь двор знал наверняка, что в супружестве Ирины с Феодором можно найти что угодно - работу, долг, дань тщеславию, но только не любовь.

Царица оставалась безмятежной, а патриарх Иов, которого вся его жизнь, проведенная в дружбе с ангелами и в борьбе с бесами должна была научить спокойствию у одра смерти, напротив, не находил себе места. В лице его, желтом, болезненном, со слезящимися, затянутыми бельмами глазами слепца, ясно читалось отчаяние. Каждый миг ожидая худшего, пастырь сипло дышал, часто крестил Феодора и непрерывно скороговоркой молился. Бояре не выражали удивления перед волнением Иова: так же, как спокойствие Ирины, им были понятны его страхи. Патриарх боялся, что самодержец умрет, не назвав преемника. И тогда ему придется венчать нового царя по подсказке бояр. Подсказок будет много. Выбирать придется Иову. А на душе его лежит и так уже немало: от отпущения кровавых грехов Иоанну Грозному до покровительства нечистым замыслам Годунова. Назвать царя? Легко. Два слова. Цена ошибки – вечная погибель. И никакие ангелы не вытащат из преисподней...

Внезапно Ирина замерла, патриарх качнулся. Феодор Иоаннович дернулся на одре, вытянулся, веки его широко распахнулись.

– Отошел!.. – в ужасе прошептала царица.

Иов медленно пронес руку над глазами царя. Зрачки не шевельнулись.

Еще мгновение, и колени Ирины подкосились бы, она с рыданиями, вдовой, упала на тело мужа... но подбородок его вдруг напрягся, губы сложились в усмешку, взор осмысленно пробежал по лицам собравшихся. Чтобы удержаться на ногах, царица оперлась на подушку, низко склонилась к лицу умирающего. Феодор отвернулся от нее:

– Ангельский чин прими, жена, как уйду я.* – Едва различимым шепотом потребовал он и взглядом заставил ее подняться. - И меня постриги иноком, владыка, - обратился он к патриарху, голос его крепчал с каждым звуком, - чистым хочу предстать на Небесах.

– Твоя воля, - поспешил согласиться Иов, и заявил о своем, - но царю не подобает уходить в монахи, не завершив земной путь, не исполнив долг. Назови преемника!

Феодор оторвал голову от подушки, зашипел в ответ, как попавшая в воду горящая головешка. Только по растянутым губам можно было догадаться, что так он смеется.

– На жену – моя воля. А на царство – Божья! Господь раздает царства! Не дал мне детей, так не моя и воля. Пусть народ выберет, пусть бояре сговоряться. Небеса укажут!

Похоже, даже умалишенным Бог дает просветление на краю могилы. И Феодору ясности рассудка досталось не только за беспамятство болезни, но и за всю жизнь. Лицо царя стало глубоким, почти прозрачным. Наверное, в его душе просияло то самое откровение, что посещает всякого, отходящего к Судие.

Присутствующие недоуменно переглянулись: похоже, все свое царственное десятилетие, и даже раньше, когда при жизни Грозного мало кто принимал всерьез дурачка-царевича, Феодор водил их за нос. Прикинулся юродивым и хитро устроил так, что они, не предназначенные к тому ни Божьей волей, ни рождением, приняли на себя всю отвественность за народ и государство. И все неизбежные грехи власти. А он, их руками выстроил царство так, как считал нужным, и в действительности совершил те великие дела, которые они приписали себе: от утверждения патриаршества до блестящих побед над Швецией и сурового замирения Крыма.* И все это походя, между сочинениями церковных песнопений, медвежьими боями и шутовскими потехами. Истинный сын своего отца!.. Следующие слова Феодора бросили их в холодный пот:

– Цари, - сделал умирающий тщетную попытку приподняться на подушках, - цари даются государствам в искус, когда ставлены не промыслом Божьим, а гордостью вельмож и слепотой народа. На себя не приму этого греха, не просите! Меж собой назовите царя! Но помните: Москва – гулящая невеста и жениха ей возмите с плетью. Но не венчайте в церкви блудницу со сластолюбцем... Дай посох!

Ирина нагнулась, взяла стоящий у изголовья царский посох, хотела протянуть мужу, но патриарх Иов с необычной для старика силой вырвал его из рук царицы. Перекрестив, подал Феодору, отстранив Ирину от изголовья. Царица попятилась. Патриарх осуждающе ожег ее взглядом, что-то невнятно выдавил бескровными губами. Ирина отвернулась. Поняла приказ: «Прочь!» По древним обычаям, которые сейчас старался соблюсти этот старик, она не имеет никаких прав влиять на передачу престола. Женщина не может водить рукою мужа, указывая ему преемника на царстве. Женщина от рождения порочна. Женщине негоже присутствовать в месте Божественного откровения. Лишь материнство искупает сей грех, и женщине дано даже править, если власть досталась малолетнему сыну. Но Господь не дал Ирине сына. Поэтому, патриарх вынужден быть с нею твердым. Иначе нарушится святость и будет повод усомниться в законности наследника. Сейчас умирающий должен вручить ему посох, знак власти Московских царей.

Мстиславский, Шуйские, Романовы тяжко дышали. Горящие глаза их неотступно следили за слабой восковой рукой Феодора, за его неживыми губами – вдруг проявится имя?.. И ничего кроме для них в мире не существовало... Потом, оставшиеся в живых после смутного десятилетия, быть может, вспомнят предостережение Феодора о блуднице и сластолюбце, но будет поздно. Россия пойдет по рукам, и народ ее дорого заплатит за пропущенное вельможами мимо ушей пророческое предостережение.

Феодор поднял посох и неожиданно сильным движением ткнул им в собравшихся:

– Царь, возми!.. Царь, царь, твое... твое!

Но бояре прочь шарахнулись от него.

Каждому из них в глубине души хотелось быть нареченным на царство, услышать свое имя из уст последнего в роду Даниила Московского. Но как раз имени, как мог, избегал умирающий самодержец. Откуда взялись силы? – Феодор сумел приподняться. Ирина воспользовалась этим, чтобы оттереть плечом патриарха и протиснуться к изголовью, подсунуть ему под спину подушку. Что ж, если право мужчин – власть, то ухаживать за мужем – ее неотъемлемое право. Иову пришлось уступить. Хотя он и понимал, что ближе к Феодору царица пробралась вовсе не за тем, чтобы устраивать его постель.

Увидев, что царь оказался во власти Ирины – во власти Годуновой, во власти дьявола! – бояре вновь плечом к плечу шагнули к одру. Ненависть к Борису, ко всей родне правителя заглушила в них и суеверный страх, и родовую взаимную вражду.

Дрожа, с выступившей на лбу от неимоверных усилий испариной, Феодор сжал посох обеими руками и ткнул им в своего двоюродного брата по матери Федора Никитича, старшего из Романовых.* Тот побледнел и жадно посмотрел в лицо царю. «Имя!» – кричали его глаза. Но губы Феодора остались белыми, восковыми, недвижными. Царь, похоже, даже не дышал, лишь бы ни дать ему никакого намека. Романов нахмурился, съежился, поклонился до земли и, отведя к иконам глаза, шагнул назад.

Феодор пристально посмотрел на остальных Романовых. В их лицах читалось то же решение, которое принял старший брат: не идти на царство без благословения единственного, кто имеет право завещать престол. Хмыкнув, царь вытянул руку и ткнул посохом в князя Федора Мстиславского. Ясно, что сделал он это просто для порядка. Бегство из Польши в Россию так и осталось единственным решительным поступком рода Мстиславских.* Князю Федору не по силам ни венец, ни дерзость принять его. Перекрестившись, князь шмыгнул носом, рухнул на колени и, что-то невнятно мыча, затряс головой. Немедля, сын Грозного подал посох старшему из князей Шуйских, Василию.

Ирина вздрогнула, патриарх побелел так, словно сам собрался в могилу. Вот-вот знак высшей на земле власти окажется в руках их непримиримого врага. По имени, по крови непримиримого врага этой самой власти.

«Лишь бы не он!» – слышался в тишине молчаливый вопль патрирха и царицы. Вопль бесполезный: никто не сомневался, что будь у князя Василия хоть малейшая возможность захватить престол - не упустит. В конце концов, ему не нужно Феодорово благословение. Потомки Даниила Московского вымерли, и теперь он, первый из Суздальского Дома – царь, по праву рождения.* Князь Василий скользнул взглядом по Ирине, по Иову, дернул уголком губ, предчувствуя свое торжество, и протянул руку. У царицы помутнело в глазах, подкосились ноги. Она покачнулась и, словно бы поправляя подушку, толкнула мужа в плечо. Царь выронил посох, и у Шуйского получилось лишь подхватить его на полу. Патриарх вырвал знак власти у князя Василия. Конечно, он истолковал это, как слабость умирающего самодержца, а вовсе не завещание.

– Отдай! Отойди! – потребовал он от Шуйского. – Пусть укажет!

Увы, Феодор уже не мог ничего указать. Его разум еще был ясен, но глаза застлала предсмертная муть. Последним усилием сжав дыхание так, чтобы еще на мгновение удержать жизнь, не дать душе отлететь, царь судорожно вздернул посох и слепо обвел им из стороны в сторону. «Возьми!» – молил его жалкий, угасающий взор. Никто не шелохнулся. С хрипом Феодор выдохнул остатки жизни. Его подбородок упал на грудь, на губах выступила обычная прежде улыбка блаженного. Окаменев, вельможи уставились на государя.

И в этот миг, забытый всеми, из-за спин их протиснулся к одру правитель. Взглянув на сестру, которая подняла бессильную руку мужа, Борис схватил намертво сжатый им посох. Вельможи, занятые тем, что происходит на лице государя – жив еще? отошел? - заметили это лишь тогда, когда правитель изо всех сил рванул посох на себя. Но коченеющие пальцы Феодора вцепились в него намертво, как зубы волкодава. Рука царя вывернулась в плече, сам он свалился с подушек, но Годунов, не обращая внимания, все дергал и дергал посох. Наконец, Феодор поддался, выпустил его.

Тень пробежала по лицу умирающего. Очень похожая на судорогу ужаса.

– Прочь! – потребовал Иов. – Прочь, пока жив. Мертвых в иноки не постригают!

Бояре нехотя отвернулись и хмуро уставились на прижавшего посох к груди Годунова.

– Борис, вложи ему посох в руку, - приказал патриарх, - он царь еще!

Правитель метнул взглядом по лицам вельмож. Нехотя положил посох на одро, но при этом не упустил возможности, поцеловал. Трясясь от бешенства и презрения, вельможи заскрежетали зубами. Сомкнувшись плечом к плечу, они вытолкали Бориса из опочивальни. Их лица горели яростью. Но – Божий Суд! Кто из человеков смеет ему противиться? Они хорошо поняли, что произошло. Знамение – Годунов своего добьется!

Проекты

Хроника сумерек Мне не нужны... Рогов Изнанка ИХ Ловцы Безвременье Некто Никто

сайт проекта: www.nektonikto.ru

Стихи. Музыка Предчувствие прошлого Птицы War on the Eve of Nations

на главную: www.shirogorov.ru/html/

© 2013 Владимир Широгоров | разработка: Чеканов Сергей | иллюстрации: Ксения Львова

Яндекс.Метрика