Воля грозного ангела. О переодеваниях и разоблачениях

О переодеваниях и разоблачениях

 

Два месяца миновало, но Давид никак не мог забыть ни яростный свой поединок, ни Анну Сабурову. Тогда, на следующий день после разговора с мамкой и приказчиком, он вновь поспешил к особняку боярина, но тот стоял с наглухо закрытыми ставнями, пустой, безлюдный. Один из оставленных сторожами слуг на подкрепленные копейкой расспросы Давида ответил, что господа рано поутру срочно съехали в столицу. Юноша побродил по городу, пораспрашивал знакомых, но так ничего и не узнал. Утешало то, что вскоре им с сестрой предстояло переселиться на зиму в имение, возвращенное Сабуровым по приговору суда. Оно находилось неподалеку от обширных владений окольничего, и там Давид надеялся что-нибудь разузнать. Как мог, он торопился с отъездом.

Доставшееся Машеньке с Давидом наследство – село, несколько лесных деревенек, мельница и большой, обветшалый господский дом на берегу реки – было бы немалым по тем временам состоянием, если бы не ранняя смерть матери, долгая болезнь отца и передающаяся из поколение в поколение Зобниновских... как это мягче назвать... беззаботность. И теперь, после того, как в имении похозяйничали завидущие и загребущие Сабуровские приказчики, надо было ухитриться дотянуть до нового урожая. Первую неделю, стараясь отвлечься от навязчивого образа смуглолицей красавицы, Давид попытался заняться хозяйством, но несмотря на бессонные ночи и изматывающие дни, лишь убедился: самого себя не перепрыгнуть. С какой стороны не подойди, копейка к копейке, хоть убей, не ложится. Но убиваться из-за такого пустяка было глупо – Давид так-же решительно забросил хозяйство, как и схватился за него. Тем более, что обнаружил в сельской жизни некоторые прелести, отвлекавшие от грустных воспоминаний и несбыточных грез не хуже, чем дела и заботы. Он увлекся ими, и полное разорение не заставило бы себя ждать, если бы бразды правления как-то незаметно не ускользнули к Машеньке. Девушка оказалась на удивление рачительной, строгой, а когда касалось воровства или крестьянского неповиновения, даже жестокой хозяйкой.

В свои пятнадцать лет, она заставила трепетать и ломать шапки здоровенных мужиков, с одной рогатиной ходивших на бесчисленных в окрестных лесах медведей. Дела потихоньку пошли на лад и Давид, с радостью почувствовав себя лишним рядом с сестрою, бросился ненасытно поглощать те бесчисленные удовольствия, которые открывает сельская жизнь помещику семнадцати лет. В охоте, в забавах с окрестными дворянами, в свиданиях с робкими и пылкими деревенскими красавицами недели, оставшиеся до святок, пролетели почти незаметно. В семнадцать лет юноши легко предаются страстям, часто путают истинные и ложные пути, ангельские призывы и бесовские ловушки. Но кто посмеет их осуждать? Ведь оступаясь и ошибаясь, они ищут тот твердый камень, на котором и строится душа. Дай Бог, чтобы нашли...

Все это время Машенька и Давид словом не обмолвились о красавице Анне Сабуровой. Маша не решалась о ней заговорить, хотя часто вспоминала и поединок, и тот случай в церкви, и загадочные исчезновения брата в последующие дни. Сам Давид ни разу, ни намеком не обмолвился о своей тоске. Но иногда, по задумчивому вечером взгляду или по искусанным наутро губам, Машенька догадывалась, что огонек печали, бывает, жжет ему сердце. О чем он грустит? Увы, юноша не искал у сестры утешений. После недавнего дружного детства взрослая жизнь не сближала – отдаляла их. И юной хозяйке оставалось лишь глухо плакать в подушку, не забывая наутро перевернуть ее, чтоб никто не заметил.

Сочельник и Рождество* прошли пресно, уныло. Деревенские бегали по улицам ряжеными, колядовали, пели песни и угощали друг друга вареной на меду кульей с пирогами, а на другой день спозаранку спешили в церковь славить новорожденного Христа. Давид помнил, сколько веселья в этих праздниках было в детстве. Странно, но теперь они вовсе не радовали его. Наоборот, праздники до боли обострили в нем чувство, что деревня – тесная бочка, куда младенцем заточили и бросили в море растущего не по дням, а по часам богатыря. Когда же, наконец, волны выбросят ее на камни и разобьют в щепы? «Опять ждать, - проклинал медлительное время Давид, - какой злодей выдумал это занятие, ждать?!»

На другой день после Рождества начинались Святки.* Две недели веселья, а для девушек – лучшее время гадать, что готовит судьба: счастье ли, горе, любовь ли, неволю, и подсмотреть своего суженого. Так и Машенька с самого утра готовилась к заветной ночи, надеясь хоть ненадолго сбежать из неуютного господского дома к подружкам-одногодкам, окунуться в веселое детство. Давид же, предвидя унылый одинокий вечер, мрачно слонялся по дому и невпопад подшучивал над сестрой. Видя раздражение брата, Маша старалась побыстрее закончить свои приготовления и как можно меньше попадаться ему на глаза. К полудню Давиду надоело бессмысленное кружение из комнаты в комнату, он завалился в постель и недвижно уставился в потолок. Невыносимо! Хоть бы потолок обвалился!.. Он заранее ненавидел предстоящий вечер с обычной толпою окрестных помещиков, хвастовство, пьянство, безумные затеи и безрадостное похмелье наутро. Скорее бы в Москву!.. Богатыря тешат или бранное поле или, в дни непрошенного покоя, яркие сны. Давид забылся, и в радужных грезах, Анна Сабурова, смуглолицая красавица, в который раз явилась ему...

Юноша задремал, когда постучали в ворота. Маша приказала спросить имена гостей, а когда они назвались, поскорее впустить во двор их большие открытые сани. В санях, сопровождаемая тремя слугами, сидела незнакомая женщина средних лет. Машенька встретила посетительницу с любопытством, вежливо, но так, чтобы та поскорее ушла. Обостренное, как у всех девушек в святочные дни, предчувствие говорило ей, что, несмотря на радостный повод, встреча эта - к большим беспокойствам. Звать брата Машенька тем более не стала. В конце концов, разве она не доказала, что умеет лучше распоряжаться некоторыми вещами?... Чем угодно, Машенька, но только не судьбой!

Гостья с поклоном вошла в комнату, трижды перекрестилась на образа в углу, произнесла положенное «Господи помилуй!» и обратилась к хозяйке:

– Дай Бог тебе здоровья, девушка.

– Спасибо, присядь.

– Моя госпожа, Анна, дочь окольничего Ивана Сабурова, пожаловав вчера в усадьбу, велела мне поехать по окрестным имениям и звать дворянских дочерей-девиц на Святочную вечеринку, радоваться Рождеству и Крещению.

Маша удивленно вскинула брови и не сразу нашлась, что ответить. Вольные, если не сказать распущенние, столичные нравы, густо приправленные немецкими и польскими влияниями, еще не выплеснулись из-за крепких московских стен. Жизнь дворянских девушек в поместьях и уезных городках, пока не выйдут замуж, мало отличалась от жизни горожанок и крестьянок – она была легче, но скучнее. Очень редко они съезжались друг к другу в гости и еще реже родители отпускали их веселиться на девичники к сверстницам из простых семей. Сегодня Машенька как раз собиралась воспользоваться долгожданной свободой, и вот – это приглашение. Влекущее. Не меньше, чем вернуться в безмятежное дество, ей хотелось окунуться в тот мир, который, хотя и неведомый, существовал вдали. Пестрый свет его сочился сквозь дедовские ставни и искушал душу. В сущности, с Машенькой происходило то же, что Давидом: кто-то неведомый звал, и она поддавалась.

– Я не могу сразу ответить, - нашла выход девушка, - надо спроситься брата. Как он решит... Ты подожди, я схожу к нему.

Наверняка, Маша собиралась поиграть в прятки - выйти из комнаты и, подождав некоторое время, вернуться, сказать, что брат не отпускает. Приглашение заманчивое, но сердце чувствует в нем опасность. Какую? Она не могла понять и ухватилась за первое попавшееся: так страшно, если брат узнает, что Анна Сабурова здесь, и его охватит прежнее безумие. Нет, лучше самой не ехать, ему не говорить...

Но, едва Маша вышла, кто-то крепко схватил ее за плечи, притянул к себе, она испуганно подняла глаза – Давид. Он стоял за дверью, все слышал. И теперь радостно обнимал сестру, улыбался. Машенька чувствовала, как звонко бьется его сердце. Она давно не видела брата таким. Давид приложил палец к губам, призывая ее молчать, и на цыпочках повел подальше от гостиной, на кухню. Там рассмеялся.

– Конечно, поедешь!..

Машенька не знала, что несколько дней назад Давид вновь, как каждую неделю после приезда из города, побывал в имении Сабурова. Господский дом пуст, ставни закрыты, сад занесен снегом, дорожки не расчищены, над печными трубами ни дымка. Дворня призналась, что в эту зиму хозяев не ждут. Давид уже почти смирился с отчаянием, и вот: «Приехала! Она рядом!» ...Но как повидаться с ней?! Бешено стучащее сердце подсказало:

– ...И скажи, что с тобою будет еще одна девушка...

– Разве мы ждем гостей?

– Иди, скажи, потом объясню!

Поцеловав в щеку, Давид подтолкнул сестру. Напрасно он решил, что обманул ее. Нет, Маша заподозрила... Но не возразила даже взглядом. И вовсе не потому, что власть брата, главы семьи была столь велика над нею. Нет, по любому другому случаю она могла позволить себе самую резкую отповедь. Но не по поводу любви. Пятнадцать лет: к любви Машенька относилась с трепетом, как к неприкосновенному таинству. А брат, она не сомневалась, любит... «Мне ли, не знающей любви, обуздывать ее?» Девушка поддалась, уступила. Любым тайным замыслам нужен помощник. Давиду придется открыться. Разве найдет он соучастника надежнее собственной сестры?

Машенька подмигнула брату и вышла. Она и не подозревала, как точна в своих догадках.

Вернувшись в гостиную, юная хозяйка ответила посланнице Анны Сабуровой в точности так, как велел Давид. Откланявшись, та поспешила уйти, по ее словам, ей еще немало предстояло поездить по округе, чтобы приготовить своей госпоже веселую вечеринку. Маша проводила гостью до крыльца. Вернувшись в гостиную, она застала там Давида. Прислонившись спиною, затылком к жаркой печке, он сладко зажмурил глаза. Почуяв присутствие сестры, улыбнулся:

– Едем!.. Вместе!.. Приготовь и мне красивый наряд, сестренка!

 

Девичий наряд оказался к лицу нашему выдумщику едва ли не больше, чем мужской, и платье сестры - впору. Машенька была младше брата на год, но в возрасте ранней юности девушки часто догоняют сверстников в росте, а благодаря не слишком подчеркивающему соблазны тела покрою платьев, женщиной в те времена мог одеться муж самого воинственного телосложения, не то, что гибкий и худощавый юноша. Тем более, как бы причудливо не нарядился Давид, пусть даже лешим или русалкой, все взгляды, прежде всего, обращаются на его лицо – правильное, румяное, с серыми глазами и темно-русыми бровями вразлет. Не испытавшие бритья щеки юноши были едва тронуты светлым пушком, и единственной сложностью в переоблачении стали его короткие волосы, из которых никак нельзя ни заплести косу, ни уложить еще какую-нибудь девичью прическу. Но Маша, проявив заботу о своей нежеланной сперва подруге, быстро соорудила у него на голове красивый убор из ярко расшитого платка и пушистой лисьей шапочки, напрочь скрывший короткую стрижку. За этим веселым занятием они нашли имя девушке – Даша, похожее, чтобы Давид не забыл на него откликаться, придумали ей семью и жизнь, попроще, чтобы не вызывать любопытства.

В большой дом Сабурова они приехали вовремя, почти все приглашенные уже собрались. Испытывая свой новый облик, Давид несколько раз нарочно подходил с разными вопросами к знакомой ему воспитательнице Анны Сабуровой – та не узнала его. Или сделала вид, что не узнала, но, если в ней еще можно заподозрить какую-нибудь хитрую игру, то помещичьи дочки, признав в нем мужчину, всполошились бы наверняка. Давид играл, плясал, гадал наравне с ними, но ни одна из девушек ничего не заподозрила, наоборот, многие так его полюбили, что доверяли сокровенные девичьи тайны... Хорошо, что наш юноша еще не разучился краснеть.

Анна Сабурова – единственная, кого он сторонился. Сам держался подальше и всячески старался, чтобы та не выбрала его себе в собеседницы или в подружки к игре. Давид боялся даже ее краткого взгляда или улыбки, как боится слабой искорки тот, кто сидит на бочке с порохом и уверен, что не сможет укротить взрыв. Всего лишь взгляд, а слово, а прикосновение?! При одной мысли об этом Давида бросало в такую дрожь, что о лихорадке наутро после поединка он вспоминал, как о легком ознобе.

Даже среди дюжины юных веселых красавиц его избранница казалась невероятно прекрасной, словно черная морская жемчужина, которой белые и розовые речные подружки годятся лишь в оправу – не боле. Анна Сабурова была черноволоса и черноброва. Ее яркие губы на смуглом слегка лице обещали захватывающую прелесть поцелуя, а темные ореховые глаза - такую страсть и нежность, какие редко встречаются в женщинах севера. Конечно, наш юноша был еще не настолько осведомлен в женщинах, чтобы именно так все себе представлять, но пылкое воображение заменяло ему тот опыт, который только мешает любить. Мужским чутьем он видел женщину, сто’ящую самой опасной игры. И еще какое-то незнакомое прежде чувство твердило ему: если не захватить ее сегодня, завтра она станет запретной и невозможной по неумолимому раскладу судьбы... Как ему, простому ржевскому дворянину, добиться дочери московского вельможи? Ее любви, тем более – ее самой?... Другой не стал бы даже мечтать об Анне Сабуровой. Но не таков, как, надеюсь, уже убедился читатель, был Давид Зобниновский.

Вновь, как в поединке, его душа захлебывалась в дурманящем упрямстве. Жажда любви загоняла в угол: раскручивать и раскручивать колесо судьбы, наращивать и наращивать ставки. Наудачу. Впрочем, если он хочет захватить эту девушку, ни сегодня, ни когда-то еще у него не будет времени очаровывать и влюблять ее. Единственная возможность - невероятна, смешна: с первого взгляда на льду замерзшей реки Аннушка полюбила его. И так же отчаянно ищет встречи... Вновь, как под горящими лампадами в церкви, судьба предложила ему жребий. Чужими руками тогда, теперь – чужим сердцем...

«Чужим?.. Нет, Бог не допустит!»

Но уверенность сердца - ничто, когда не знаешь, куда направить свое безрассудство. Похитить? Выход на день-другой. Дальше?.. Красть нужно душу, а тело - если попросит душа. А вот такой игры, что даст не уверенность в скором обладании любимой, а хоть самую слабую надежду на будущее, он не мог придумать. Давид стал задумчив, грустен, Даша уже вызывала насмешки своих подружек, и вдруг он вспомнил о воспитательнице. В комнате, где веселились девушки, ее не было. Никем не замеченный в суматохе игры, Давид вышел в коридор. Он успел пройти несколько шагов и повернуть за угол, когда его окликнули:

– Куда ты, Дарьюшка? Проводить тебя?

Рыбаку и рыбка.

– Нет, нет, - ответил Давид мамке, - я хочу лишь поблагодарить тебя за веселье. Без тебя сочельник бы был не сочельник.

С этими словами Давид протянул ей несколько монеток: серебро Сабурова. Деньги служат тому, кто, не жалея, расстается с ними.

– Да что ты, Даша, никакой особого моего труда здесь нет. Вас веселит молодость. Бывало, и я в ваши годочки...

Но деньги взяла, в благодарность поцеловав щедрую девушку в щеку. Давид все ждал, что она прозреет, догадается об обмане, но мамка вновь не признала его. Юноша нерешительно замялся, и в этот самый миг плутовка-судьба явственно нашептала ему: «Пора! Время испытать крылья, если надеешься взлететь...» Наверное, эта подсказка была не только об Аннушке, но сейчас Аннушка была ему вечностью и вселенной.

Он перекрестился, поклонился мамке и опустился перед ней на колени.

– Ты что, девица? – Недоуменно заверещала мамка.

– Не девица я, не видишь разве? – Резко, не скрывая ломающегося юношеского голоса прервал ее Давид и стащил с головы ловко устроенный сестрою убор. – Я – дворянин Давид Зобниновский, все еще не узнала меня? Я пришел сюда, переодевшись девушкой, потому, что без ума люблю твою госпожу, Анну Сабурову. И хочу, чтобы Аннушка полюбила меня. За это я все отдам, даже жизнь. Теперь она в твоих руках. Вспомни о нашем добром с тобой уговоре!.. С тех пор Аннушка не вспоминала меня?

Давид вытряхнул из кошелька оставшееся серебро. Поднял руку мамки и вложил ей в ладонь. Дрожа, та не осмелилась сопротивляться. Что-то вспыхнуло в лице юноши... но не податливость чужой воле и кротость. Нет, скорее в нем разом блеснули и московское коварство, и тверское упрямство, и разнузданное татарское сладострастие – все то, что понемногу разлито в крови всякого русского. Достаточно для того, чтобы не открыть наглеца, промолчать. Страх? Нечто, большее, чем страх – мамка выдала свою госпожу и воспитанницу с головой. Она перекрестилась и поклонилась Давиду:

– Добро, господин... Верю тебе. Моя девочка тебя вспоминает. Ты добьешься своего. Она будет твоею сегодня и навсегда. Но, помня твое добро ко мне – постарайся прислушаться к моему совету: оставь ее, уходи, забудь о ней, ничего хорошего у вас не выйдет...

– Почему же?!

– Она не обычная девушка... С ней трудно...

– За то и полюбил! Она полюбит меня и потом...

– Потом будет поздно. У близких Анны незавидная судьба, ее любовь убивает...

– А как же отец, Сабуров?

– Отец... – с трудом, словно в приступе удушья, вымолвила мамка, - он - отец... – Она как будто хотела в чем-то признаться, но на первом же слове споткнулась. – Ты, добрый юноша, должен или поверить мне, или делать по-своему!

– По-моему!

– Ну тогда твоя воля. Исполню... Возвращайся к девушкам и слушай меня!

Мамка помогла Давиду вновь устроить на голове скрывающий мужскую стрижку убор, и он вернулся в комнату, где своим чередом, продолжались невинные девичьи забавы. Вскоре вошла мамка, в руках у нее было все, что нужно для новой игры.

– Пора вам, девицы, от детских забав отвыкать. Скоро замуж.

– Покажи нам другие, - откликнулась Аннушка.

– Играть будем так, - не заставила себя ждать мамка, - в свадьбу. Анна будет невестой, Дарья - женихом. Сыграем венчание, пир и свадебную потеху. Я буду попом, ты - матерью невестиной, - по очереди подзывала она девушек, - а ты дружком жениха...

Собрав в кружок увлеченных предложением девушек, она обстоятельно объяснила каждой, что той надлежит делать. Церковное венчание, страшась греха, упустили: святым опасно шутить. А в остальном свадьба вышла совсем как настоящая. Но покороче: с точностью воплощать весь тягучий древний обряд шалуньям попросту не хватило бы терпения. Тем более, что и мамке, и сразу догадавшемуся о смысле игры Давиду нужно одно: безукоризненый повод оставить их с Аннушкой наедине.

С серьезными лицами девушки исполняли каждая свой чин и смеялись взахлеб, глядя, как делают это подружки. Особенно доставалось жениху с невестой – от них требовали целоваться и хохотали, когда Анна и Дарья отскакивали друг от друга, не успев коснуться губами. Мамка играла свою роль всерьез, срываясь голосом, с напряженным желтоватым лицом. Это могло вызвать подозрение, но, к счастью ли - к несчастью, для девушек ее будто не было здесь. Так часто, приняв взрослых в свою игру, дети попросту не замечают их.

Вскоре пришло время вести молодых почивать. Как и положено, одевшись в вывернутую наизнанку шубу, кто-то из девушек мел им дорожку метлой, кто-то бросал медными денежками, кто-то сыпал взятыми с кухни льном и коноплей. Радостно распевая песни, шумной толпой, девушки проводили жениха и невесту в дальнюю спаленку. Там мамка распахнула перед ними дверь, как положено, благословила, перекрестила, поклонилась, лукаво усмехнулась и, подмигнув жениху, закрыла.

– Ну, нечего молодым мешать! Им почивать, а гостям угощаться!

Девушки захотали, завизжали, раскраснелись. Они живо вообразили, что на самом деле происходило бы, будь это настоящая спальня настоящей брачной ночи. И никто из них не мог представить, что действительно там творится. Даже Машенька. Как бы она догадалась? Любовь для нее - сокровище за семью печатями.

Любви нечего бояться, девочка. Беречься стоит того, что порою любовь используют, как предлог, как уловку...

Сославшись на усталость, чтобы не участвовать в общих играх, Машенька кусала губы и украдкой всхипывала в уголке. Под вопросительными взглядами подруг она заставляла себя улыбаться, но нас не должны обмануть ни ее притворная усталость, ни напускное веселье. В действительности, Маша не находила себе места. На недобрую, на кривую дорожку встал ее братец. И во всем, во всем она одна виновата. Заставила бросить смертельный вызов Сабурову... Чудо спасло Давида. Не остановила в страшном влечении к Анне Сабуровой, помогла совершить обман, преступление. Вот-вот оно откроется. Что спасет его теперь?.. А сама, Боже! Без спроса и согласия, привела в спальню девушки переодетого мужчину. Как последняя воровка. Вот-вот все узнают... Одно утешало Машеньку: изо всех сил она цеплялась за уверенность, что Давид никогда не воспользуется слабостью девушки и своей силой. Он попросит встречного чувства... От Анны Сабуровой, которая видит его третий раз в жизни, да и то неузнаваемо переодетым?... Нет, ужасно, непростительно... Молчат, что-то там происходит! Не зря мамка зовет девушек громче петь: Давид дарил ей деньги, она с ним в сговоре... Он уже не тот, что прежде. Он попробовал вседозволенности. Те мысли, отомстить Сабурову, неужели они привели сюда брата, а вовсе не любовь?.. Наверняка! Но тогда Машенька впрямь виновата во всем. Нечего было скрывать от него сватовство Сабурова, свой отказ... Боже, да было ли это? Девушки в пятнадцать лет так мнительны во всем, что касается любви...

Оставшись с Аннушкой наедине, Давид не находил, как вести себя: начать с разоблачений, с откровений, с признаний? Или напропалую, до самого решительного мгновения продолжать мамкину игру? В освещенной одной лишь тонкой свечкой спаленке юноша мог позволить себе колебания. Но девушки, как известно, не любят нерешительных мужчин. Развязав унизанную жемчугом ленту, Анна распустила по плечам волосы и обернулась к нему:

– Не пора ли снять шапку, подружка, устроить волосы, как положено жениху? Смотри, я распустила их по плечам, как подобает венчанной невесте.

Резко, так, что юноша не успел уклониться, она смахнула с его с головы выдуманный Машенькой убор. Давид... Представь, читатель, путника, застигнутого в дороге ночью и непогодой. Чтобы укрыться от дождя и зверей, он влезает на ветви дуба, засыпает. Ему снятся уют и ласка. Но что-то тревожит, он на миг открывает глаза... А в верхушку дерева ударяет молния!

– Верно! Как я и ожидала. Давид Зобниновский! Тебе к лицу этот наряд, подружка.

Анна отступила к порогу и оперлась плечом на дверь. Зло прищурила глаза. Кровь ударила ей в лицо, и даже на обычно бледных ее щеках выступил крапивный румянец. Рукам она не находила места.

– Хитрая проделка! Дальше?! Зачем пожаловал? Чего ищешь? Говори. Но учти: шаг ко мне, и придется тебя убить, моя честь стоит твоей жизни!

Резко успокоившись, она скрестила руки на груди. Откуда ни возмись, в ее ладони блеснул узкий длинный нож с резной костяной рукоятью. Давид улыбнулся. Сила этой девушки влекла его неудержимо, как вихрь, как водоворот. А нож, что ж тут удивительного? В те жестокие времена женщинам приходилось владеть этим оружием лучше мужчин и чаще к нему прибегать. Ведь они не носили сабель, а пистолеты были еще прихотливее женщин. Нож в руке Анны Сабуровой показался Давиду мостиком от его души к ее душе. Слава Богу, она оказалась вовсе не той изнеженной и пугливой боярской доченькой, какую боялся увидеть.

– Молчишь, смельчак? Или все получилось не так, как рассчитал? Пришел поиграть со мной? Так поиграем вместе! Я послушаю тебя. Ты еще успеешь убедить меня в своей любви, можешь даже обмануть – все от тебя зависит. Смотри, я никого не зову. Я не выдам обман: в твоей воле, не медля, уехать или... остаться! Ты захотел свидания со мной – я в твоей власти. Докажи ее. Ну, говори!

Что ей сказать, как? От бросившегося в голову жара, от разрывающегося в груди сердца у юноши помутнело в глазах. Ноги подкосились. Ему едва хватило сил, чтобы не рухнуть, как подкошенному, а несмотря на запрет, шагнуть к девушке и опуститься перед ней на колени.

– Я люблю тебя!.. – Сумел он признаться.

А дальше... Непонятное, несвязное – то, что происходит в нем, не выразить никакими признаниями. Он набрал полную грудь воздуха, словно намереваясь крикнуть, но, приложив пальчик к губам, Аннушка вовремя остановила его.

– Кричать нельзя, – неумолимо осудила она.

– И молчать нельзя, - шепотом приговоренного возразил Давид.

Можно ли выразить словами, какая мольба светилась в его глазах? Нужно ли?

Достаточно того, что Аннушка увидела ее. Эта молчаливая мольба сделала больше, чем самые красивые и убедительные слова. Она разбудила в Аннушке жалость – того вечного врага женской твердости, который разрушает ее, как незаметный ручеек самую крепкую скалу. Превращая в теплый мягкий песок, в цветные гладкие камушки. В любовь. Вовремя перехватило у Давида дыхание! Никто лучше самой себя не убедит девушку в любви избранника, не обяжет к ответному чувству... Во всяком случае мне нечем больше объяснить читателю то, что случилось потом. Только тем, что Анна Сабурова гораздо умнее, хитрее и опытнее любой девушки шестнадцати лет. Но подозревать – нет повода, по крайней мере, пока она полнее не раскрылась нам. Так лучше не объяснять...

– А ты помолчи, - приказала Анна, - мне решать. Послушай меня! Я видела твой поединок. Видела тебя в церкви и потом, когда приходил в наш дом. Сегодня я присмотрелась к тебе – узнала с первого взгляда, ты обманул всех, кроме меня. Весь вечер ждала уединения c тобой. Игру в жениха и невесту я придумала, чтобы ты не сбежал. Мы поиграли бы, даже если бы ты не попросил мамку. Но я хотела убедиться в твоем умении идти до конца – и убедилась. Я не прошу признаний и заверений. Мне довольно своих чувств. Того, что ты нужен мне. Я говорила с отцом. Еще тогда, после вашего суда. Он уступил мне. Его тебе нечего опасаться. Уезжай в Москву! Там, и только там сможешь заслужить меня. Моя любовь принадлежит мне, я дарю ее, кому хочу. Так устроено сердце! Но я не принадлежу себе. Отцу и родне, Годуновым!.. Вот, что ждет тебя, если хочешь быть со мною... Признайся прямо, не обманывай меня! Дай мне клятву на кресте - я поверю и стану твоей отныне и навсегда. Уйду в монастырь, но не буду принадлежать другому. Ты ведь не станешь лгать ради пустой потехи?

Девушка низко склонилась и заглянула в глаза поднявшему навстречу лицо Давиду.

«Все сбудется!» - Уже предчувствовал он.

– Я дам тебе любую клятву! – Юноша достал из-под рубахи нательный крест и сжал его в кулаке. - Душу заложу под проклятье!

Огонек догорающей свечи треснул искорками, громадные тени взволновались на занавесках, словно густой весенний ветер сорвал ставни и влетел в спаленку... Весенний в середине зимы?

– Поклянись: если однажды, поймешь, что не любишь меня, то вернешь взятое сегодня. Вернешь тем, что одно мое желание исполнишь беспрекословно!

– Клянусь! – Юноша трижды поцеловал крест. - Какое это будет желание?

– Жизнь. Мне потребуется твоя жизнь.

Господи, как дорого ты заложил душу, Давид? И не подумав, кому? Стоит ли того женщина? Любая, даже единственная на свете?

Давид вздрогнул, качнулся на коленях, уронил вниз лицо. О да! В то время юноши, еще не познав жизнь и любовь, часто уже видели смерть перед глазами и, в отличие от своих нынешних избалованных сверстников, принимали ее всерьез – смерть повсюду, смерть неотступна. Бестолку защищаться от нее: беги, беги! Выживешь, пока хватит дыхания... То, что потребовала дочь Сабурова, слишком напоминало пляску со смертью в обнимку – умереть по первому ее слову!.. “Но я уверен, что никогда не разлюблю!..” В голове его все же мелькнула мысль, что это чудовищно напоминает договор с дьяволом. Ведь там человек так же закладывает душу и ручается смертью, чтобы добыть невозможное. Но прелестное личико Аннушки вовсе не похоже на козлиную морду посланца преисподней! Ужасная мысль пропала, не оставив за собой ничего, кроме головокружения.

– Да, - его язык отказывался шевелиться, - я исполню эту клятву! Безусловно! Моя жизнь принадлежит тебе, Анна!

Все в спаленке мгновенно изменилось. Тяжесть, лежавшая на душе, исчезла. Как будто ушли, оставив их вдвоем, неведомые свидетели. Ушли и унесли его клятву. Переменилась и Аннушка: беззаботно, без оглядки она бросилась в омут тайной, запретной любви.

Положив на раскаленный лоб юноши ладонь, искусительница опустилась на колени напротив, лицом к лицу.

– Мы вместе, - ее рот почти касались его рта, - вместе будем добиваться того, чтобы по закону сбылось то, что сейчас совершим своевольно?

– Вместе! – Давид притронулся к дрожащим в нетерпении губам девушки.

Аннушка положила ему ладони на плечи. Он обнял ее и прижал к себе. Молча, недвижно, слегка соприкасаясь губами, пронизанные теплом, потерявшись в руках друг друга, утонув в глазах, они оставались на коленях, пока, шипя и искрясь, не выгорела свеча и спаленку не наполнил поцелуями, ласками, шепотом вечный приятель любовников – мрак...

Вольности нашего века позволяют подглядывать в темноте... Но не лучше ли отвернуться?

Не горюй, читатель - ненадолго. Всего лишь на три дня, которые провел переодетый девушкой Давид Зобниновский в усадьбе окольничего Сабурова рядом с его прекрасной дочерью Анной. Три мгновения – три бездонных сосуда, полные до краев их молодой, пьяной, как яблочная брага, любовью.