Flash-версия сайта доступна
по ссылке (www.shirogorov.ru):

Карта сайта:

Воля грозного ангела. О правилах меновой торговли

О правилах меновой торговли

 

Оставив Петра Басманова, далеко не последнего в нашем повествовании человека, нещадно загоняющим коней по дороге к Вязьме, мы вернемся к Давиду. К этому часу юноша уже пробрался сквозь запрудившие Москву толпы и только что спрыгнул с седла на подворье Богдана Бельского.

– Здесь господин? - спросил он на ходу у слуги и, получив утвердительный поклон, не задерживаясь, побежал вверх по лестнице.

– Где? – потребовал юноша у дворецкого в передней.

– Не велел... – начал было тот, но Давид, уже догадавшись, что ему скажут, оттолкнул дворецкого плечом и распахнул дверь.

В особняке Бельского, как мы уже убедились, его знали не только как близкого приятеля хозяина, но и как человека, не терпящего, когда у него встают на пути. Дворецкий только крикнул что-то вслед, но юноша пропустил это мимо ушей. То, о чем хотел говорить он, не требовало отлагательств. Только смерть могла быть важнее, только...

Когда, пробежав безлюдную гостиную, Давид ворвался в личную приемную Богдана, вельможа был не один. Он увлеченно беседовал с кем-то. С мужчиной ли женщиной, со стариком или ребенком, не разобрать – посетитель с ног до головы был закутан в просторную черную накидку, которая скрадывала линии тела, одежду и, глубоким колпаком - покрывала волосы и низко опущенное лицо.

– Кто посмел?! - воскликнул Бельский. – Я велел не пускать никого, самого черта!

Даже при виде нашего юноши взбешенное выражение его лица мало изменилось. Поэтому Давид, едва поклонившись, сразу перешел к делу.

– У меня послание от царицы Ирины. Неотложное!

– Настолько?.. – начал было Богдан.

– Настолько!

Юноша шагнул к нему вплотную, и Бельскому, чтобы прикрыть своего собеседника от нежелательного любопытства, пришлось подняться навстречу. И тут он заметил, что руки и одежда Давида забрызганы кровью.

– Ого! Никак встретился с Андрюшей?..

– Нет, на этот раз с двумя иноземцами и одним русским красавчиком на постоялом дворе. Они кого-то ждали, заподозрили, что я слежу за ними. А потом мы позабавились...

Посетитель Бельского поднялся, показывая готовность уйти.

– Послушай, – попросил его Бельский. – Тебе нужно! Расскажи о них, мой друг...

– По-моему, важнее передать послание царицы...

– Оставь мне выбирать, что важнее! – отрезал Бельский и тут же смягчил свою горячность, улыбнулся. – Страсть, люблю кабацкие драки. И не забывай, Давид, мы не одни. Мы должны думать о том, что будет занятно нашему гостю, а что нет. Поверь, наш гость очень любит рассказы о таких храбрецах, как ты. Услади ему слух... Как они выглядели? Как их звали?

Давид с сомнением посмотрел на посетителя. Тот отвершулся и ни чем не выдавал свое участие в происходящем. Но, похоже, просто так прогнать его нельзя. Что-ж, Бельскому, воистину, виднее.

– Иноземцы, как иноземцы. В своих куцых одежках. Один – рыжий, дюжий, другой – чернявый, тонкий, смуглый. Первый говорил очень плохо, а потом замолчал совсем. Второй представился – Яков Маржерет. Русский: лицом скуласт, курнос, с темными волосами и глазами... в одном будто изломан зрачок. Назвать имя отказался. Говорит, оно – слишком звонкое, чтобы оглашать среди слуг...

– Петр Басманов! – выкрикнул, потирая руки, Бельский. – Еще бы он представился. Трактирные слуги подняли бы его на вилы. Внук Алексея Басманова, изобретателя опричнины! Да Малюта Скуратов за одно то достоин называться святым, что придумал убить Алексея руками его собственного сына.* Выродок зарезал выродка! Иначе Москва бы не от татар сгорела – в преисподнюю провалилась! Ведь Алексей прежде всех продал дьяволу душу, прежде самого Иоанна. Чернь ненавидит Басмановых!

– И мне кажется. – увлеченно продолжил Давид, - я знаю, с чем связано их появление в Москве. С римским принцем Максимиллианом!..

Только тут он заметил, что Бельский, отвернувшись от посетителя, делает ему отчаянные знаки замолчать. Но, что сказано, то сказано. Начал – закончи. Богдан улыбнулся юноше: посмотрим, как ты выкрутишься, друг.

– ...Говорят, от этого неудачника, после того, как оплошал занять венгерский престол и польский, бегут все подряд. А многие – на службу в Россию. Думаю, Басманов по приказу Бориса набирает из иноземцев шайку, чтобы силой захватить престол. Русские-то его не поддержат!

– Ложь! – Воскликнул посетитель Бельского.

– Черт сидит в нашем правителе! – попытался заглушить ее слова Богдан.

Ее!.. Голос закутанного в черное человека, несомненно, принадлежал молодой женщине, заносчивой, капризной и красивой... Ты спросишь, читатель, как мог наш юноша так сразу все понять по одному возгласу, разве он достаточно искушен в женщинах? Конечно же нет! Это я, твой рассказчик, не выдержал, забежал вперед... А Давид понял одно: у Бельского – женщина. И женщина, от которой Богдан без ума. Больше, чем от игры во власть. Больше, чем от царицы Ирины. Разве такое возможно?..

Юноша столь крепко об этом задумался, что безо всякого сопротивления позволил хозяину выставить себя в гостиную.

– Прости, - извинился Бельский перед посетительницей, - мой юный друг устал, он пережил ночь и день, полные опасностей. Я должен устроить его. Обязанность старика.

Обняв Давида за плечи, вельможа вывел его за дверь, плотно затворил ее и потянул юношу в дальний угол гостиной. Там, прошептал:

– Вижу, ты все понял. Говори, что она мне приказала? Как она?

Вот теперь, Давид действительно ничего не понял! Он отчаянно показал глазами на дверь, за которой находилась таинственная гостья.

– Ты о ней, - улыбнулся Бельский, - я познакомлю тебя. Ты поймешь... Но не рви мне сердце!

Его просьба была буквальна: душа трепетала узнать об Ирине и, разом, рвалась вернуться к закутанной в черное гостье. Давид догадался об этом и не подвел своего друга-покровителя. В двух словах он поведал о ночных приключениях, о разговоре с царицей, о ее поручении к Богдану. Об утренней стычке на постоялом дворе дважды влюбленный вельможа уже знал. Воистину, в игре за престол он набрал очков больше, чем кто-либо еще. Очков бесценных: даже если венец не нужен самому – Богдан мог предложить себя кому-то из жаждущих и обеспечить верный выигрыш. Кому и почем? Давид еще гадал об этом, а Бельский, похоже, уже знал ответ:

– Ты – великий лекарь, Давид, - не сдержал он голоса, - ты спас мое сердце!.. Отдохни с дороги, но не уходи далеко. Ты будешь мне нужен. Как сама жизнь, Давид! А теперь я пошел, побежал, полетел! Потерпи, друг мой, скоро все объяснится.

Крепко пожав юноше руку, Богдан поспешил к своей гостье. Давид задумался, постоял, одними губами, неслышно, как рыба, договорил сам с собою то, о чем не успел с Бельским. Потом улыбнулся и вышел из гостиной. На цыпочках, чтобы не нарушить уединение вельможи и незнакомки. Одно тревожило Давида: женщины – птицы, у них есть крылья. А любящим их – только кажется, что вырастают. Того, кто забудет об этом, женщины толкают с обрыва, а сами взмывают ввысь, высматривать следующую жертву... Постой, - опять одернет читатель, - неужели наш юноша так хорошо знает женщин? Ведь мы недавно договорились: почти дитя... И не покривили душой. Наверное, вычитал где-то и теперь вовремя вспомнил. Одно не учел он в своей простоте: перед тем, как сбросить в пропасть, женщины возводят на вершину. Несравненное блаженство! От него невозможно отказаться! Разве не то же самое происходит сейчас у Давида с Анной Сабуровой? Нет, Аннушка – совсем другая!.. Вот так и думает каждый влюбленный. Каждый!

 

Богдан Бельский – не исключение. Едва отвернулся он от Давида, чтобы бежать в гостиную – как переменилось его лицо! Каким оно было? Лицом нетерпения. Каким стало? Лицом изумленного чудом. Но если так менялось лицо, то что творилось в душе! В ней все перемешалось: от привычки хищника и навыка соблазнять до неземного обожания и ангельского поклонения. Увы, даже здесь я не могу поступиться истиной – Бельский перестал бы быть Бельским, если бы в три мгновения, пока шел по гостиной, не сплел из всего этого, из самых низменных и самых возвышенных стремлений своей души, плотную, крепкую сеть, и сходу, не набросил ее на вызвавшую их гостью.

– Все пропало и все впереди! Варкоч скоро будет в Москве, представлять Максимиллиана в наречении на царство и обручении с Ириной. А затем, пожалует и сам римский принц. Все начнется сначала...

– Чудо не повторится! Слышишь, Бельский, сейчас или никогда! О, как я ненавижу это слово – никогда. Пусть его не будет для меня!

Когда влюбленный вельможа вошел, гостья стояла у окна. Обернувшись и увидев его одного, она сбросила черный колпак со своей прелестной головки, затем расстегнула золотую пряжку на плече, и на пол полетела вся ее дразнящая тайной накидка.

– Я хочу жить, не зная предела! Как ты... Богдан, помоги мне в этом!

Изумительно правильное лицо гостьи было поразительно красиво. Ее вьющиеся волосы, схваченные лишь тонким жемчужным венцом, золотыми волнами ниспадали на плечи, но глаза были черны, как самый черный агат, кожа – бела и румяна, как у красавиц севера, а брови и губы - темны, как у смуглых уроженок востока. Ее красота - как майские озера в России, когда зима и лето еще не успели смешаться: то знойная - то ледяная, то дурманящая цветением - то сковывающая до немоты. Гибель для новичка – наслаждение для опытного ныряльщика.

Девушка была молода, не старше семнадцати, но свежесть юности и женская прелесть в ее облике казались подчиненными чему-то невидимому. Властность, гордость, самомнение? Что-то застявляло ее жестко складывать губы, вылепленные для поцелуев и щурить глаза, созданные для тех взглядов, что пронзают сердце. Похоже, сама она считала своим главным достоинством вовсе не красоту, а волю и ум. Ей нравилось не соблазнять, но повелевать.

– Немедленно, хоть силой, хоть обманом, должно постричь тетушку Ирину Федоровну! – Жестко заявила девушка. – Иначе, приведет принца!

– Постой, Ксения, – взяв гостью за руки, Бельский, с улыбкой, усадил ее, - мы не знаем, кто приезжал на встречу с Басмановым, когда наш юный друг вынужден был его покинуть, и что этот неизвестный предпринял. Басманов – ничтожен, Маржерет – совсем никто. Сами они не могут вести по поручению царицы Ирины такую крупную игру. Лишь двое в России способны это сделать. Лишь у двоих есть достаточные опыт и имена. Впрочем, имя у них почти одно: братья Щелкаловы, Андрей и Василий, нынешний великий канцлер, как говорят иноземцы, и вчерашний. Василий – в прошлом, всем обязан Ирине, а в будущем, если оно у него будет – твоему отцу. Ни один древний князь или великий боярин, взойдя на престол, не сделает правителем, даже не оставит на Посольском приказе вкука скотника. Только царь божественного происхождения, как потомки Даниила, или царь из рода низкого, как твой отец. Поэтому Василий и сговорился с ним. Андрей, напротив, ненавидит твоего отца. Есть за что: по сговору против Никиты Романовича, Андрей должен был получить половину власти - получил кукиш. Ирина его низвергла. Но ради мести Борису он ей простит. И потом, его любят австрийцы. Ведь Андрей мог в свое время помириться с Крымом, а не помирился. И Австрия спаслась за счет сожженной Москвы. Максимиллиан назначит его правителем и канцлером. Но, насколько я знаю, вчера вечером Андрея выкрали из Москвы. Игру с римским принцем некому плести. Она провалилась, Ксения. О ней можно забыть. Принц – не соперник твоему отцу. Что же до пострига Ирины, подумай: сделав так, отдадим ему престол безусловно. А мы, Ксюша, берем свое, когда предъявляем условия. Мы – ты и я. Разве не так?

Богдан заглянул в лицо девушке и легонько погладил ее по руке. Она не отняла ладонь, не шевельнула губами, но глазами позволила себе усмехнуться. Быстрая влюбчивость не входила в число - кто как выберет - достоинств или недостатков гостьи. Любовь, вообще, имела мало общего с тем, что кипело в ее крови. Там были и страсть, и нетерпение, и желание... По другому поводу. Жажда власти. Потребность в заговоре. Рано или поздно, это разбудит чувственность плоти и, если Богдан станет ей сообщником, станет и любовником. Но Бельский, похоже, не хотел ждать. Товар, который был у него в руках – стечение обстоятельств, о котором знал он один – портится быстро. Обстоятельства мимолетны. Совпадают редко. Богдан мечтал получить эту девушку в оплату за свой товар. И тело, и чувства. Дурманом власти он будил ее спящее сердце. Безумец! Конечно, ведь Бельский влюблен... Бельский, влюблен? Чепуха... Ему же не шестнадцать лет. И он не новичок в любви. Так запросто, молоденькой прелестнице ему голову не вскружить... Если она не Ксения Годунова. От одного этого имени у него трепетала душа. Внучка Малюты Скуратова, дочь Бориса Годунова. Сам дьявол бродит в ее крови! Любовью земных женщин Богдан давно пресытился. Ангел ему не подвернулся. И он влюбился в чертовку!

– Кто этот мальчик? - спросила Ксения, чтобы вернуть Богдана на землю. - Прежде я не видела его.

– Но, думаю, слышала о нем. Это – тот, кто дважды проучил Андрея Шелефетдинова, кто спас меня, Федора Романова и твоего отца в подожженной гостинице, кто выкрал из-под носа у твоей матушки Анну Сабурову, кто, вместо духа твоего деда Малюты, навестил ее на тайном свидании с патриархом.

– Зобниновский! Я представляла его другим. Похожим на Андрея. А он красив, умен. Демон!

– Скорее – ангел, Ксения. Его душа не испорчена ничем...

– Но Анна Сабурова? Тайные свидания, похищение?

– Милая моя, любовь ангелов не является грехом! Если ты ищешь, в кого бы влюбиться, советую выбрать другого.

К кому, к кому, а к Давиду, Богдан свою гостью не ревновал. Чары и красота мужчин Ксении не нужны. Она ищет одно – власть. Но облеченный властью ей безразличен. Она ждет того, кто наделит властью ее саму. Он может быть человеком ничтожным и случайным, но Ксения будет любить его, если он дарит власть. Каждый день, больше и больше. Ничем, кроме этих подарков, Ксении голову не вскружить. Власть – для нее красота и нежность. А во всей России, нет сейчас ни одного человека, который мог бы одарить Ксению властью так щедро, как Бельский. Она знает это, иначе бы не пришла. Богдану просто не к кому ее ревновать!

– Скажи мне, - улыбнулся своим мыслям Богдан, - где та плаха, куда надо положить голову, чтобы добиться твоей любви, Ксюша? Где тот топор, мой прелестный палач?

– Я не думаю пока влюбляться, Богдан!.. Но наверное, моим избранником будет тот, кто доставит мне хотя бы венец царевны. Тогда я не смогу не влюбиться. Как в сказке: у каждой царевны должен быть свой заветный королевич.

Девушка засмеялась в ответ, и ее приоткрытые губы, излишне жестко сложенные прежде, открылись сочным цветком, манящим целовать, целовать... Бельский не выдержал, схватил ладони гостьи, ласково и жадно зарылся в них лицом. Смех ее стал глубоким, неровным, веки, как у ласкающейся кошки, сладко затягивали глаза, а в них, под пушистыми ресницами, дрожало такое... Что она часто-часто облизывала губы быстрым своим язычком... Но, едва девушка почувствовала, что безумство угрожает ее власти над собою – немедленно вырвала у Богдана ладони, отпрянула от него, привычно сощурила глаза сжала губы.

– Ты защекочешь меня насмерть своей бородой, старый волшебник!... – полушутя-полусерьезно упрекнула Ксения Бельского. – Ты чуть не втрое старше меня, Богдан. Моя мать – твоя двоюродная сестра. Ты вовлекаешь меня в настоящий порок, – она помедлила, чтобы подчеркнуть важность следующих своих слов, - ничего не предложив взамен, даже не пообещав!

Бельский встал, выпрямился во весь свой огромный рост. Он не обиделся на девчонку. Он был счастлив. Никуда она не денется! Когда женщина соглашается на все – какими еще словами сказать ей «да», как не потребовав взамен обещаний? Хотя Ксюша, он был уверен, заломит себе невероятную цену и обещания возьмет ценою в жизнь, но зачем еще ему, Богдану Бельскому, дано все, что есть у него, дана жизнь? Оплатить этот счет! Ничто на свете не стоит так дорого, как безумства.

– Ксюшенька, - Бельский говорил вдохновенно, красиво, раскачиваясь, словно Змий на древе познания Добра и Зла, - моя милая девочка... Что жизнь человечья – блуд и порок и тлен. Блуд творит ее, порок – наполняет, тлен - искупает все. Мы рождаемся в блуде, жизнь начинаем, предвкушая порок, затем наслаждаемся им, а в старости – вспоминаем его. И все, все, все – завершает тлен... Разве то, что ты предлагаешь мне, прелесть моя, искусительница, не блуд, не порок и не тлен? Жажда власти есть блуд, обладание властью – порок, но любой поднебесной власти наследует тлен... Пей эту чашу, девочка Ксения, легко пей ее, с весельем!

И Бельский действительно плеснул своей гостье вина в золотую кованную чашу, украшенную каменьями и филигранью. Преклонив колено, он поднес ее девушке.

– Пей это сладкое сумасбродство!

Только сама Ксения могла понять, о чем он говорит. О грехе мужчины и женщины? О дурманящем виноградном вине? Она приняла чашу, поднесла к губам, хлебнула. О власти! Девушка зажмурила глаза, затаила дыхание. Позволила себя глубоко, долго поцеловать. Но ничем, ни губами, ни языком, не откликнулась на его призыв. Богдан чувствовал лишь одно: легко, и часто, словно в ознобе, она дрожит... Она почти не дышит.

 

Так же трепетала Ксения, когда пришла к нему. Целую вечность назад. Утром, едва рассвело.

Дочь правителя Бельский не видел несколько лет. На правах двоюродного брата Марьи и ближнего советника царя Иоанна, он частенько бывал в доме Годуновых. После смерти Грозного, вместе с Ириной Годуновой и Андрееем Щелкаловым, ему удалось утвердить на престоле слабоумного Феодора, а не малотнего Димитрия, за которого выступил весь опричный двор, во главе с Нагими. Но Ирине, как сильно и нежно не сплелись бы их чувства, не нужен был соправитель. Она хотела властвовать сама! Опираясь на древние роды, ненавидящие выскочку Бельского, Ирина подвергла его опале, отправила в ссылку. О, победа была у Бельского в руках: одно слово - опричный двор и опричное войско поддержали бы его против горстки великих бояр. Победа бесспорная: лучше друзей Богдана никто не умел проливать кровь. Но Бельский не посмел. Он уступил Ирине. Знала бы она, каким сладким было ему то поражение! Надолго, почти на десять лет, ему пришлось уехать из столицы. Он бывал здесь наездами, с позволения царицы, и Ксению видел последний раз во дворце, лет пять, нет – семь назад. Совсем ребенком. Только эти самые золотые волосы и черные глаза выдавали, какой она будет красавицей. Впрочем, поглощенный Ириной и будущим власти после смерти ее мужа, Богдан едва обратил на это внимание. Но Феодор умирал настолько медленно, что девочка успела подрасти, затмив своей красотою державную тетку.

Не зря Богдан томился в изгнании: и терпкий плод власти созрел и медовый бутон Ксении распускается на глазах. Он сполна вознагражден за десять лет терпения!..

Всю ночь сегодня, не смыкая глаз, Бельский метался из угла в угол своей огромной гостиной, ломая голову над загадками: куда клонит Ирина, что задумал Борис? Самое главное - где, в какой точке, сойдутся воли всех игроков? Угадав это одно, он выиграет все. Но ответы не давались. Уже в предрассветных сумерках, задумчиво гася огарки свечей, вельможа случайно выглянул в окно. Сквозь ветви сада скорее почуял, чем разглядел: на воротах что-то случилось! Не нападение, не поджог, но что-то весьма необычное, судя по тому, как скоро побежал к особняку один из сторожей. Бельский поспешно загасил оставшиеся свечи, кроме одной, горящей в дальнем от окна углу и, всматриваясь в наступающее утро, принялся ждать. Он не боялся послужить удобной целью для доброго стрелка. Сквозь ветви сада, в сумерках, за сотню шагов, поразить может только случай. Но от случая и в глубоком погребе не убережешься.

Немного подождав, Богдан не выдержал, накинул шубу, спустился на крыльцо. Там, как он и предполагал, дежурные слуги дотошно распрашивали привратника, чтобы не беспокоить господина понапрасну. Бельский растолкал слуг, прямо потребовал у запыхавшегося стражника:

– Что ты?

От взгляда на бессонное, бледное, с раскрасневшимися глазами лицо хозяина у несчастного подкосились ноги. Он чуть не шлепнулся на колени, но удержался -–поклонился чуть не до земли:

– Там – всадник. Весь в черном. Лица не видно. Мычит, как немой. Бросил это, мой господин. И остался ждать. Быть может, ему нужен ответ?

Бельский хмыкнул, принял из рук стражника небольшой кожанный кошель, по-виду, почти пустой. Ослабив затянувший горловину шнурок, запустил туда пальцы. И наткнулся на что-то холодное, круглое, будто – камень. Мороз пробежал у него по плечам. Как и все в его время, Богдан верил в злое чародейство и колдовское проклятие. Одним камешком, если как следует на него нашептать, можно запросто свести человека в могилу. Бельскому захотелось выхватить руку, перекреститься... Но он оглядел перепуганные лица стражи, ухмыльнулся, сжал камень в кулаке, достал, отбросил ненужный кошель, но ладонь не открыл. Слугам нечего знать тайные помыслы господина.

– Если всадник еще ждет, пойди, передай ему: скоро отвечу!

Бельский быстро вбежал по лестнице в гостиную, закрылся, прошел в небольшую личную приемную, запер двери и здесь. Свободной рукою снял с полки икону, положил перед собой, рядом поставил горящую свечу, над иконой, бормоча молитвы, разжал ладонь. Словно зрачок Неба или преисподней, на ней сверкал крупный, редкий по чистоте и цвету изумруд. Как принято было в те времена, не граненый - округлый, пленительный, женственный... Богдан положил его на икону, перекрестил свечой. И только после этого обряда, призванного, насколько возможно, уничтожить черную силу, если ей напитали камень, Бельский позволил себе присмотреться к посланию. А изумруд был именно посланием, не выкупом – за что? Не подарком – от кого? Посланием, ждущим ответа!

Страсть к драгоценным камням, читатель, была тогда весьма распостраненным увлечением среди мировых владык. Но немного было ценителей таких, как Иоанн Грозный. Его ближайший друг и советник, Богдан Бельский, неплохо обучился у покровителя этому ремеслу. И теперь без труда определил происхождение камня и вспомнил его хозяина. Двух таких изумрудов на свете нет! Этот, единственный, был подарен царем Иоанном... Малюте Скуратову! А от Малюты, что не забрал себе сам Богдан, все досталось Марье Годуновой. У ворот ее посланец? Невероятно!

– Пустить, немедленно! – выбежав из гостиной, заорал он слугам. – Проводить ко мне! Кто посмеет заглянуть под накидку – своими руками голову оторву!

У Марьи к нему может быть только три посланца. Патриарх Иов, правитель Борис и сама Марья. На немощного старца, по описаниям слуг, всадник не походил. И, навряд ли, Марья могла приехать одна, запросто, верхом. Борис?! «Будь я проклят, - ликовал Богдан, - если этот камень и этот гонец не принесут мне все отгадки!»

Когда Бельский встретил гостя в сумеречной комнате, то сразу разглядел, что под черной накидкой скрывается не зрелый мужчина, а юноша или молодая женщина. Убийца? Тогда – самоубийца, ведь Богдан мог постоять за себя, а из особняка гостю обратной дороги не будет. Кто же? Едва закрылась дверь, гость поспешил посмеятся над догадками хозяина. Подойдя к светлеющему окну, сбросил монашеский колпак, обернулся лицом...

Девушка! Необычной, неземной красоты! Бельский не сразу узнал Ксению, но даже узнав, никак не мог избавиться от мысли, что именно так – черным всадником, юной прелестницей – приходит дьявол соблазнять и покупать душу. Слава Богу, он отлично знал, что к носящему имя Бельский, дьявол придет в последнюю очередь: считалось, что весь этот род уже давно принадлежит ему. И Малюта Скуратов, и Богдан, и дочери Малюты, Марья и Екатерина, продали свои души при рождении - за власть.

Видя изумление Богдана, девушка засмеялась – звонко, соблазнительно:

– Не узнал, дядя? Не соскучился по своей племяннице? Где же твои подарки, твои поцелуи?

Чтобы немного придти в себя, Бельский распахнул двери, крикнул с порога слугам:

– Вина, сладостей! И никого – самого дьявола не пускать! Свиньям скормлю!

Затем он взял Ксению за руку, провел из гостиной в крошечную личную приемную, где беседовал с особо важными посетителями. Французские кресла здесь были обтянуты золоченой кожей, стены обиты шелками, окна занавешены бархатом, пол устлан пышным персидским ковром. Не зажигая свечей в золоченых подсвечниках, они присматривались друг к другу в сумерках, в свете единственной крошечной лампадки, которая горела в углу под иконами огоньком, похожим скорее на тлеющий уголек или негаснущую искру.

Пока в гостиную не принесли вино и сладости, молчали. Когда слуги вышли, Богдан сам предложил гостье угощение.

– Мальвазия, мое любимое вино. Сладкое, крепкое, как... – он сам не заметил, что позволил себе, - ... как твои губы, Ксения Годунова.

– Ты еще не пробовал их. Хочешь, я скажу, что никто не пробовал их? Мои губы хотят другого. Они горят от другой страсти. Повелевать, Богдан, властвовать. Видишь, как я откровенна! Если губ моих и коснется любовь, то только того, кто отблагодарит их властью. А ты... Пей свое винцо, дядя. Тебе они не достанутся! Если бы не ты, я давно бы стала царевной. Первый шаг. Не сделав его – не двинуться дальше. Ты встал на моем пути!

– О да, Ксения, я понимаю, о чем ты говоришь. Но милая, у меня самого нет иного способа властвовать, как помогать одним стать царями... или царевнами, и препятствовать другим. Но я - не камень на распутье! Получив свой выкуп, как соловей-разбойник, я отвернусь. Получив вдвойне, втройне - как серый волк на своей спине, вынесу к престолу!

– Могу я предложить тебе выкуп... вдвойне, втройне?

– Сама придумала, или послали мать, отец?

– Сама!

– Чем же заплатишь выкуп?

– У меня есть многое! Есть то, чего нет у них!

– О да! Я вижу! – Бельский обвел Ксению глазами. – Но власть стоит дорого. Высшая власть – дороже всего на свете!.. Кроме любви. Только любовь может стоить столько! Любовь. Есть она у тебя?

– Любовь? – Ксения вновь соблазнительно засмеялась. – Про любовь я тебе довольно наоткровенничалась, дядя. У меня есть кое-что другое, что может тебе пригодиться. Если мы с тобою договоримся – я смогу выжать с отца и матери какую угодно плату. От них же ты не рассчитываешь на любовь?

– Поэтому и не хочу ничего от них. Подумай, девочка, какой толк мне делать царем Бориса и потом побираться у него, когда я сам могу занять престол? Сам всеми дарами распоряжаться?..

Веселье вмиг сошло с лица девушки, и от изумления она даже прикрыла рот ладошкой.

– Испугалась? Вот этого не учел никто! Бельский никогда не домогался шапки Мономаха? Да! Но вдруг я переменился? Десять лет ссылки за помощь Ирине и Годуновым против Нагих, десять лет – достаточно, чтобы смолоть в пыль и более стойкие убеждения! Если что вернет меня к ним, то уж, поверь, не почести и не богатство.

– А что же?!

– Любовь! Любовь, достойная меня. То, чего мне никогда не хватало! Сплетни про Ирину ты знаешь. Она одна могла насытить эту пустоту. Но она предпочла Феодора, предпочла власть. Еще бы, ведь она Годунова. А ты – ты разом Годунова и Скуратова! В тебе есть и тяжелое упорство повелевать и неистовство смерти. Быть может ты - та, кого я ищу? Я окажу тебе услугу, о которой ты просишь. Но оплатить придется любовью, Ксюша. Позволь повторить: она есть у тебя? Не мимолетная взятка, а любовь?!

Обманет, что бы не ответила сейчас – наверняка обманет! Готов, наверное, воскликнуть читатель. Поздно, друг, ты не успел. Именно на этом захватывающем вопросе, в их беседу ворвался Давид.

Выслушав и удалив юношу, торговцы собой продолжили переговоры.

– ...Постой, постой, - Ксения оторвалась от губ Бельского и выскользнула из его объятий, - ты требуешь платы, еще не показав свой товар.

– Товар мой достоин платы, Ксюша. Не пожалеешь. Когда будет твоим – поймешь: не ты переплатила, а я продешевил! Не сдерживайся, трать свои сокровища...

– А все же? – Не уступала упрямица.

– Хорошо. Вот он: нашлось второе Иоанново завещание. Догадываются об этом твоя мать и царица Ирина. Но где оно, о чем, знаю только я. Я один! Что бы ни выдумывали Ирина, Романовы и Шуйские, если там написано: отдать выморочный венец твоему отцу – ему и носить! Если там написано: быть царю единовластным, как сам Иоанн – так и будет!

– А там написано? – Не утерпела девушка.

– Кое-что... Скорее это – не завещание, а пророчество. Но из уст царя, скрепленное печатью – вполне годится для выбора наследника. Иоанн предсказал: по смерти его будет царем бездетный Феодор, после Феодора – твой отец... Кто встанет против воли Грозного царя, в боярстве, в священстве, в народе?

Бельский торжествующе глянул на Ксению и остолбенел. Глаза ее светились неподдельной злостью. Она поняла больше, чем он сказал. И потребовала:

– Кто следом?

– Об этом мы не торговались... – Богдан с трудом заставлял себя говорить. - Христос поставит России царей... нет имен!

– Христос? – Ксения испытующе сжала его запястье.

– Или антихрист!

– Как скоро?

– По заветному числу. Семь лет!

– О, я покупаю, Богдан! – Лицо девушки радостно озарилось. – Я успею!

“Горящий в ней огонь, - зажмурился Бельский, - никак не небесный свет. Отблески преисподней? Сам дьявол придумал смешать кровь Скуратова и Годунова! Какая страсть, какое наслаждение!”

– Когда отдашь долг, чертовка? Когда полюбишь меня?

– Сразу по наречению на престол. Тогда, я – твоя до самого царского венчания. А там – посмотрим...

 

Вечером, как только сумерки сгустились настолько, чтобы скрыть от возможной слежки лицо необычной гостьи и женственность ее движений, Ксения, в сопровождении Давида, верхом выехала за ворота. Давид не просто охранял девушку – сегодня им по пути. Ее отец с самого утра переехал со своего кремлевского подворья в Новодевичий. В день туда же должна перебраться и семья правителя. В связанной с этим неразберихе, перед рассветом, Ксении удалось улизнуть. По разговорам, а еще больше – по молчанию родителей, за которыми она следила, подслушивала, подсматривала, Ксения безошибочно вычислила, от кого зависит судьба царского венца. Куда ведут паутинки, опутавшие соперников. Кто тот паук, что задушит одного, придержит второго, вытянет третьего.

Ее ожидания оправдались. Среди всех, копошащихся у престола, только Бельский не примерял заветную шапку Мономаха. Поэтому, свободный от изнурительной каждодневной борьбы, нашел второе завещание Грозного. А в запасе у Богдана были страх перед ним Бориса, оторопь Марьи, смущение патриарха Иова и, чего уж не было ни у кого – теплящаяся любовь вдовой царицы. И все это, как и думала Ксения, он готов был отдать за что-то необычное, невероятное, захватывающее дух даже ему, все повидавшему на свете. Например, за ее любовь! И цена эта не показалась Ксении чрезмерной, она платила с готовностью – за возвышением отца ей чудилось свое, еще более ослепительное будущее.

Пора любить давно пришла – семнадцать лет. Так лучше делать это со страстью любовницы, чем по обязанности жены. Тем более, что Ксения не видела себе достойного жениха. И страсть свою хорошо знала: власть, власть. С этим медом ей сладок любой напиток, любой кусок идет в горло. А Богдан Бельский, человек-сказка, причудливый, как огненный змей вкусен вдвойне. Так, что неизвестно еще: кто кого покупает, кто кого до белых косточек обглодает.

После дня сегодняшнего, Ксения была, словно в дурмане: ее голова кружилась в предвкушении завтрашнего дня. Уже на льду Неглинной, куда проверенным путем вывел ее наш Давид, от свежего морозного воздуха, от езды верхом, от спутника, уместившего в своих скупых движениях и спешку и осторожность, от одиночества в пустыне огромного вымершего на ночь города, ее сознание прояснилось, мутная пелена сошла с глаз, томная немота оставила тело, и оно вновь обрело чувственность. Она была в диком восторге от дороги! Они то мчались во весь дух по открытым местам, то бездыханно замирали в зарослях или подворотнях, чтобы прислушаться и осмотреться, то путали следы, заподозрив погоню, то обходили возможные засады, то пугали ночных сторожей, то сами шарахались от обыскивающих улицы дозоров. Ксюша быстро вошла во вкус: она любила опасности и собственную внезапность, невидимое противоборство с врагами и предугадывание их ходов – ведь это и есть игра во власть. Прежде она видела ее в душных дворцовых палатах, теперь попробовала в диком поле города, где побеждает тот, в ком больше зверя. Ей понравилось.

На льду Москвы-реки, она поравнялась с Давидом и поскакала с ним стремя в стремя. Всю дорогу юноша обращал на нее не больше внимания, чем на коней - лишь бы точно исполняла приказы. Теперь, почувствовав себя в безопасности, дочь правителя попыталась завести с ним разговор – он лишь поклонился ей и вновь вырвался вперед: самая приятная беседа не к месту сейчас.

Весьма предусмотрительно. Они уже миновали идущую вдоль реки стену Белого города и проскочили самое опасное место – у Алексеевского монастыря,* как от причудливого оврага, вырытого в высоком берегу ручьем, чье название скажет само за себя - Черторый,** наперерез им выскочили двое всадников. На свежих конях они мчались во весь опор. Мимо не проскочить. Давид резко остановился, повернул. Сзади, из прибрежных кустов, показались еще двое. Ловушка! Бежать некуда. Прорваться невозможно. Юноша поставил коней бок о бок, обнажил саблю и, отобрав у Ксении уздечку, сунул в ее твердую ладонь рукоять ножа.

Давид изготовился к бою, хотя сам-по-себе бой не имел смысла. Всадников было четверо, против него одного и девчонки. Тем более, что в руках преследователей блестели ружья. Юноша ждал, пока враги столпятся вокруг и прицельная стреба станет невозможной. Тогда он рассчитывал прорваться и... уходить от погони много лучше, чем биться в засаде.

Но всадники, перехватив дорогу, встали шагах в тридцати. Увидев это, Давид заставил девушку пригнуться, хлестнул плетью ее коня, пришпорил своего и поскакал навстречу. Главное – не дать им прицелиться. Какими бы ни были ловкими стрелки, ночью, на ветру, попасть непросто.

Ксения уже зажмурила глаза перед выстрелом, как появление еще троих всадников на льду смешало все их намерения. Совсем рядом, они выехали из-за прибрежных кустов. Эти подстрелят или догонят наверняка.

– Стой! – потребовал один из них.

Пришлось подчиниться. Похоже, без повода стрелять в них не собирались, так же как и нападать сходу. Юноша убрал саблю в ножны. Ксения низко склонила лицо, набросила на голову слетевший от ветра колпак. На случай, если кто-то решит заглянуть под него – крепко сжала нож под складками накидки.

– Кто вы, господа? – Голос всадника явно обличал в нем иноземца. – Назовитесь!

– Взамен! – недвусмысленно предложил Давид.

– Стража правителя Бориса Годунова! Нам указано проверять всех, едущих в сторону Новодевичего. Я – начальник отряда Яков Маржерет. Вы?!

– Дворянин Давид Зобнниновский!

– Куда и откуда едете?

– Прогуливаемся!

– Ваш спутник?

Молчание. Давид на вопрос не ответил.

– Ваш спутник?! – повысил голос Маржерет.

Показывая, что не намерен отвечать, Давид положил руку на саблю. Трое всадников тут-же последовали его примеру, трое – вскинули стволы пищалей. Лишь Маржерет не притронулся к оружию. Он поднял вверх руку, словно собираясь отдать приказ на залп. Но вместо этого, задержал ее.

– Не стрелять! Без моего приказа – не стрелять! – Крикнул он своим товарищам и двинулся на Давида.

Подъехав почти вплотную, Маржерет присмотрелся.

– Старый знакомец, Давид Зобниновский. Мы имеем особое задание перехватить двоих. Один из них – ты... Но у меня есть долг перед тобой. Я возвращаю его. Ты можешь ехать сразу, как твой спутник назовет свое имя. Вместе с ним, если он не окажется этим вторым человеком.

– Но Маржерет, - напомнил юноша, - ты отдаешь долг выстрела. Жизнь – на жизнь. Однако есть и другой – долг имени. Вспомни своего русского друга, который попросил не называться...

– Согласен. Принимаю. Но ты видел его лицо. Раз уж так вышло, пусть твой товарищ покажет свое, и отправляйтесь на все четыре стороны!

Давид отказался. Безмолвно – движением подбородка. Но Маржерет смотрел уже не на него. Ксения подняла голову, немного отвела черный колпак. Она была одета по-мужски, в меховую шапку с опушкой, в шубу с высоким воротом. Но Маржерет, несомненно, разглядел и женственность и необыкновенную красоту ее лица. И блестящее острие ножа, направленное ему в грудь. Он глубоко, до гривы коня, поклонился прекрасной дочери правителя.

– Ты вторая, Ксения Борисовна!.. Но я дал твоему спутнику слово! Изволь, я тебя не видел!

Ксения вновь набросила колпак и укрыла в нем лицо.

– Зобниновский, - сказал Маржерет, - я все, сполна, возвратил тебе. Вы можете ехать.

– Но твои солдаты?

– Они не тронут вас. И не выдадут. Они, как и я – иноземцы. Они продают по всему свету не только свои оружие и кровь, но и честь. Честь для нас дороже случайного золота. По крайней мере для тех из нас, кто ее имеет. Но с другими я не служу рядом, Зобниновский!

Маржерет низко поклонился Давиду. Юноша ответил ему тем же. Ксения лишь приподняла лицо и метнула на француза быстрый благодарный взгляд. От нее, от завтрашней царевны, и это было слишком. Маржерет улыбнулся, отъехал в сторону. Давид, с места, пустил коней вскачь. Спутники Маржерета расступились перед ними, как ночные тени.

Оставшийся путь до Новодевичего, они проделали без приключений. По-прежнему молча. Лишь у самых ворот Ксения придержала коня, окликнула юношу:

– Давид! Постой...

Юноша послушался, повернулся к ней лицом.

– Послушай... Я могу называть тебя просто Давид, как друга?

Она не дождалась ни запрета, ни разрешения, лишь легкого поклона: «Как тебе угодно.»

– Давид, сегодня ты спас мне жизнь и честь. Я хочу попросить тебя еще об одной услуге: расскажи обо всем, что случилось со мною, царице Ирине. Чтобы на мне не было пятна. Я уверена, она поймет. Вся моя благодарность тебе – впереди. Сейчас хочу предупредить... Я знаю, ты любишь Анну Сабурову. И она достойна твоей любви! Но она не обычная девушка! По крови мы с нею – почти сестры. Но только два года назад я впервые увидела ее. А мать Анны не видел никто, никогда. Что-то не так. Слишком занята ею моя матушка, слишком много скрывает ее отец. Будь осторожен!

Ксения кивнула, как знак высшей признательности, отбросила черный колпак, открыла свое великолепное лицо, на мгновение сменила жесткую складку губ соблазнительной – глаз не оторвать – улыбкой:

– Не теряйся, друг мой Давид, ты нужен мне! – и поскакала к воротам.

Как было уговорено, Давид убедился, что девушка въехала благополучно, затем осмотрелся – нет ли слежки, объехал монастырь кругом и, взяв коня под узду, проник в обитель Божию другими воротами. Посетовав, что с ним нет верного Истомы, которому, готовя завтрашний день, пришлось остаться в городе, Давид отвел в стойло коня и поспешил туда, где покинул поутру свою прекрасную возлюбленную. В келью царственной старицы Александры.

 

Между тем, Ксению, в предназначенных для нее покоях, вот уже несколько часов кряду, нетерпеливо, бессонно и зло, дожидалась мать. Марья проклинала себя, что не смогла уследить за дочерью в суматохе проводов Бориса, сборов и переезда. Птичка отомкнула клетку и вырвалась на свободу! Наверное, в душу собственной дочери Марья глядела лучше, чем кто-либо еще. И если ее нетерпение и бессонницу еще можно было объяснить любовью и беспокойством, то зло... Лишь тем, что Марья знала все! И о цели побега Ксении, и о том, с чем она возвращается. Наверное, ей очень хотелось, чтобы дочь вернули под материнское крылышко со стражей, как престуницу. И она все сделала для этого, обложив дом Бельского, устроив настоящую охоту за беглецами в пустынной ночной Москве, окружив Новодевичий засадами. Единственно, что ей не удалось - расставить своих людей по воротам. Сам Иов воспрепятствовал:

– Здесь монастырь, Марья Григорьевна, а не замок Годуновых. Народ сочтет святотатством. Охраняй свои покои. Но в меру. Помни, ты – под защитой Божьей. А дочь надо пороть – не в наказание, а в отвращение от греха. Теперь, похоже, поздно.

Издевательство! Марья прекрасно понимала, что Иов является сторонником Сильвестра вовсе не в правилах «Домостроя».* А в правилах власти. И пытается посадить Бориса на тот же крючок, на котором Сильвестр держал Грозного, пока тот не скормил его монастырским крысам. Стать посредником между Богом и царем. И обуздывать ее, Борисову жену, так же, как Сильвестр обуздывал Анастасию Романовну. Тем самым «Домостроем»!

В занятые Годуновыми покои, благодаря невольному пособничеству патриарха и предусмотрительно подкупленным слугам, Ксения проникла незамеченной, до самой своей комнаты. Ей не очень хотелось портить впечатления этого дня перебранкой с матерью...

Но, едва взглянув ей в лицо, любящая дочь поняла, что беседа доставит не расстройство, а наслаждение.

– Искала матушка?..- игриво понурив глазки, вкрадчивым голоском осведомилась Ксюша.

– Зачем ты ездила к нему? О чем вы там говорили? – перебив дочь, криком потребовала Марья.

– Говорили? Я и не думала... Мы встречались вовсе не для разговоров...

От такой наглости Марья покрылась бурыми пятнами, как чумная.

– Чем ты там с ним занималась?!

– Дай хоть раздеться, матушка, - продолжала петь Ксения ласковым своим голоском, - я давно не видела дядю. С дядей-то мне можно встретиться?

– С любым другим, но не с Богданом! Богдан – дьявол, Богдан увлечет тебя в преисподнюю!

– Но разве дьявол мне не родной дедушка? Разве, матушка, я не Бельская наполовину?

Задыхаясь от ярости, Марья не сразу нашла, что ответить. Используя передышку, Ксения скинула шубу и шапку, подошла к матери, поймала ее ладонь, прижала к губам, словно нашептывая что-то. В полном замешательстве змея погладила дочь по голове, прислушалась и... пропустила укус исподтишка.

– Завещание царя Иоанна. Оно существует!

Марья даже присела от изумления. Волнение так сдавило ей горло, что она не могла говорить, только мычала.

– Там написано... Впрочем, не важно: там написано то, что я захочу! По завещанию отец станет царем! На нем есть печать, к нему есть свидетель. Дьяк Савва Фролов!

– У кого оно? – Наконец выхрипела Марья. - У Богдана? Братец его заполучил? Он сожжет, уничтожит!

– Будет, как я захочу! – провозгласила Ксения голоском еще более ласковым и нежным.

Откуда, ты спросишь, читатель, в молоденькой девочке столько стремления лицемерить и издеваться? Над собственной матерью! Господи, посмотри, с кем она разговаривает? Да, да, с собственной матерью. Дочь гадюки, выросшая в гнезде гадюки, разве может не быть кусачей и ядовитой?

– Что он возмет? – Марья с трудом приходила в себя. – Захочет, чтоб Борис был царем по названию, а истинным – он, Богдан? Потребует в этом страшной присяги в присутствии Думы, в глазах Собора? Принудит скрепить ее словом патриарха? Он посадит в клетку, из которой не вырваться даже носящему шапку Мономаха!

– Успокойся, милая матушка, - Ксения присела рядом и прижала ладонь Марьи к груди, - он сделает так, как я захочу. Батюшка взойдет на престол и будет царствовать единовластно, безусловно. И расплачусь с Богданом я сама... Подумаем лучше о том, чем вы с отцом возместите мои траты!

Марья дернула плечом, вырвала у дочери ладонь, но замешательство ее на этот раз было скорее напускным, чтобы выиграть время. А вопрос, как и положено для трезвой сделки – точным.

– Договоримся, и что тогда?

– Тогда на собрании бояр и высших чинов государства сам Фролов прочтет завещание, по Иоанновой воле Иов наречет отца на царство, а Ирина немедленно пострижется в старицу Александру.

Марья искоса глянула на дочь, но уже не с яростью, а с восхищением. Вот бы кого на престол! Создана, чтобы властвовать! А ей лишь семнадцать лет! Истинная дочь Годунова, настоящая внучка Скуратова. Жаль, что девка. Горе, что ей, а не сыночку Феде выпал жребий перенять вместе с кровью сам дух этих имен. Ничего, царевичем, Федя наверстает...

– Что хочешь взамен?

– Как стану царевной, найдите мне жениха королевской крови. И не какого-нибудь бродягу, а брата короля или императора. Чтобы ему позволили жить в России, а отец выделил нам в княжение достойный удел. Чтоб при венчании отца на царство имя мое было в народной присяге, а как выйду замуж, и имя моего мужа. А в остальном хочу жить, как хочу, милая матушка!

– Царицей хочешь стать, отобрать у Феди царство?! – яростно вскипела Марья.

– Не без этого... Но ты одобришь мои требования, когда услышишь завещание царя Иоанна... А услышишь, только если безусловно примешь их. Все до одного!

– Какие нужны заверения?

– Целуйте крест и делайте запись. Ты, отец и Федя. Все трое!

Марья отвернулась. Задумалась на мгновение. Дочь! Ни в словах Ксении, ни в голосе не было даже намека на любовь и благодарность. Холодно и рассчетливо загнала в угол. Так Малюта убивал всех, кто только может задуматься о покушении на Иоанна, так сама избавлялась от каждого, кто только может когда-нибудь перейти Борису дорогу. Так сам Борис давил любого, кто слишком сближался с сестрой Ириной. Создал вокруг нее пустыню, и ей пришлось опираться на него. А опираться можно только на посох, подходящий по росту, и Борис стал во власти немногим лишь ниже Ирины. И вот теперь Ксения. Тихо-невидимо, дочь превратилась в зубастого волчонка. Он еще не подрос, но уже нашел горло жертвы и впился в него. Загрызет, если не сбросить! Иначе спустя год-другой, она станет повелительницей России, а не отец Борис, не матушка Марья, не братец Федя. Теперь с Ксюшей надо быть внимательнее, чем с иными Романовыми и Шуйскими. Тем более, что с нею есть одна сложность, одно неудобство... Ее не убьешь. Ее любит Борис...

– Не врешь? – Мрачно потребовала мать.

– Нет, матушка! – Звонко и радостно засмеялась дочка.

Ей показалось, что она выиграла. Ксюша не поняла, что сегодня вечером ввязалась не в скоротечную схватку, а в долгую войну, где побеждает не сильный и стремительный, а тот, кому дольше хватит дыхания.

 

Аннушке не спалось. Конечно, никакие дурные предчувствия не могут довести до бессонницы шестнадцатилетнюю девушку. Только любовь. Но... ткань их любви с Давидом оказалась так глубоко и густо выткана узорами чужих судеб, многозначительных случайностей и хитроумных заговоров, куда их впутали, не спрашивая согласия, что поневоле, поверх жажды возлюбленного и беспокойства о нем, в мысли, в сердце пробирается страшное. Вроде видений собственной обреченности.

В плотном мраке, в давящей со всех сторон тишине Аннушке чудились чьи-то лики, лица, проповеди и крики. Они то накатывались на нее густой горячей волной, то рассеивались, как вчерашние грезы, как запах цветов.

...Вот она видит пустые дома, много-много, обширное селение, но в домах – никого. Лишь в маленькой хибарке на окраине одиноко и жалко пищит младенец. Она заглядывает туда, находит люльку, поднимает одеяльце... а у человеческого детеныша – лапы и морда волчонка. Она в страхе выскакивает на улицу – там уже снуют страшные всадники в черном и факелами зажигают крыши. Она замирает, у нее сжимается сердце, она бросается спасать несчастного младенца-оборотня, но вот: тот уже взрослый волк и в глазах его пылает жажда крови.

Она бежит от чудища, ее подхватывают черные всадники и бросают с обрыва. Она бьтся, она кричит, она падает... на невидимые крылья ветра. И ветер несет ее прямо в огонь, в огромный горящий город, где у каждого дома мечутся двое: один – зажигает, другой – тушит пожар. Ветер опускает ее, и она идет по улице, задыхаясь раскаленной гарью. Тошнота переполняет, хочется убить себя, броситься в пламя, но вдруг – она видит того самого оборотня-младенца. Мелькнув серым волком, он превращается в белого ангела, приветливого, прохладного, чистого. Она бежит к нему, раскрыв объятия... но ангел оказывается густым туманом, сошедшим на землю облаком, снежной поземкой, манной небесной... густым, непроглядным ничем. Ее собственной душою. Кольцо замкнулось. Да, так сказал однажды Давид: Анна – имя-кольцо. А ведь имя правит человеком!

Ослепшая, она кружит, пытаясь вернуться назад, но облако вдруг превращается в стаю белых птиц, крошечных и огромных, с розовыми глазками, розовыми лапками и розовыми клювиками. Они кричат на нее – рассерженно, зло: мелкие – щиплют, крупные – царапают когтями. И вот она уже бьется в их гуще бессильной жертвой. Глазки их наливаются кровью... Холод, сырость и плен! Она надеется на огонь. Она молится Богу, чтобы пожар, пылающий в том громадном городе, в том селении охватил мир, чтобы огненые всадники в черном зажгли всю вселенную. И будет ярко, горячо и просторно в мире, выжженом из начала – в конец, от первого – до последнего. И чисто!.. «Больше огня!..» Она шепчет, стонет, причитает, пока не унял ее горячку, не усмирил ее бред чей-то ласковый поцелуй. «Мой ангел вернулся!» Она очнулась...

Замерев неподвижно, Аннушка распахнула глаза. У изголовья ее низкой постели на коленях стоял Давид. Увидев, что девушка проснулась, он зачем-то перекрестился. Значит – не призрак. Она улыбнулась, пошевелила руками, ногами, словно не веря, что целой и невредимой вернулась из жуткого мира грез. Радость немедленно разлилась в каждой жилке ее тела, в каждой кровинке души.

Таким сотворен свет, что душа покидает человека, когда он спит. И путешествует по кущам рая, судам чистилища и пещерам преисподней. Аннушка не сомневалась, где она побывала. Есть, чему радоваться, вернувшись. Она даже рассмеялась, легко, звонко, беззаботно, забыв о том, что в глубинах мрака, в соседней комнате царица Ирина чутко дремлет, а скорее – не находит места в бессоннице.

Напившись поцелуем возлюбленного, Аннушка немедленно позабыла свой странный сон. Ни с кем не поделилась удивительными открытиями души. Мудрый легко обернул бы их в пророчество. Но дитя.... но влюбленная девочка... поступила с ними так, как они заслуживали – отмахнулась от наваждения. Еще бы! Так сладко заняты губы, так скачет и обмирает сердечко!

Наши возлюбленные быстро увлеклись друг другом... Еще немного, и рассыпались бы все замыслы Бельского, вся игра Ксении, но... в соседней комнате действительно не спалось той, кто была уже не царица Ирина, но еще и не старица Александра.

– Пришел твой ангел, Анна? – негромко спросила она, и Давид отлетел от постели девушки, как от раскаленного кузнечного горна.

– Аннушка, племянница, не спится. Помоги мне одеться. Внеси свет. А юноша, наверное, он с важными вестями? Пусть подождет в передней. И позовет моих стариц.

Давид наскоро привел в порядок свой растрепанный наряд, вышел. Не зная, кого и откуда звать, он спустился и передал приказание царицы дежурившей у крыльца старухе. Та быстро сообразила, что делать. Давид же, побродив под заветными окнами, в которых заблестели слабые огоньки свечей, изрядно продрог и только потом вернулся в переднюю. Близится что-то важное, невероятное даже в том неистовом круговороте, в который сходу бросила его Москва. Ждать этого в сводчатой глухой келье, где шевелятся тени, где шепчутся голоса всех, хлебнувших здесь заживо небытия – настоящая пытка. Потребовалось все упрямство, чтобы вынести ее. Но, наконец, избавление!.. Дверь приоткрылась и прекрасная рука, в золоте парчи, в льдинках жемчуга на запястье, изящным пальчиком с пылающим перстнем, поманила его внутрь. Войдя, на самом пороге, юноша обомлел, не успев и как следует поклониться.

 

Две женщины встречали его, одинаково стройные, смуглые и черноволосые, с глазами, как темный миндаль, и губами, как спелые вишни. Ирина – в золотом, Анна – в серебрянном парчовом платье, девушка - в расшитой черными жемчужинами бархатной шапочке, ее царственная покровительница – в блестящем от бесценных каменьев венце. С плечей их ниспадали горностаевые накидки, золотистая у царицы, серебристая – у Аннушки. В ушах сверкали длинные серьги с яхонтами и алмазами, шеи охватили жемчужные ожерелья, рукава платьев поддерживали золотые запястья, на пальцах горели чудестные перстни. Ножки красавицы обули в сафьяновые сапожки, желтые – у Ирины, у Анны – голубые, шитые жемчугом, на высоких кованных в серебро каблучках. Волосы, укрытые легкой шелковой паутиной, мягко струились по плечам.

Ослепленный и изумленный, Давид с трудом различал, кого ему обнимать, перед кем падать на колени. Царица Ирина, как мы уже говорили, сумела сохранить очарование молодости и находилась в самом расцвете своей красоты, а Аннушка – достойно соперничала с ней, как свежий бутон с благоухающей розой. «Какую из них я люблю? Какая моя?» – растерялся юноша. Чтобы скрыть свое смущение, он поклонился трижды, глубоко и медленно. «Не смеются ли они надо мной?» Нет, подозрение напрасно. Аннушка шагнула вперед, протянула ему руку и, как робкого, но желанного гостя, провела к середине комнаты. Там, укрытый бархатом, был приготовлен стол. Немногие яства, стоящие на нем, не утолили бы и голод воробья. Но они предназначались не для трапезы, а для украшения изысканной беседы, для тонких и нежных слов. «Подслащивающих прощание, - переводил Давид взгляд с венценосной повелительницы на свою возлюбленную, - предваряющих любовь.»

Когда Давид подошел к столу, Ирина протянула ему руку для поцелуя и затем, не выпуская его ладонь, подала чашу, наполненную терпким густым вином. Юноша до дна выпил ее, вновь поцеловал руку царицы и обернулся к Аннушке. Она улыбалась. Давид принял чашу у возлюбленной, шагнул к ней, поцеловал в губы и допил чашу до дна. Обряд преданности и любви соблюден: еще раз поклонившись своим божественным собеседницам, юноша опустился за стол. Следом сели Аннушка и Ирина, смеясь, каждая со своей стороны предложили ему продлить блаженство сладостями и беседой. Давид смешался – не знал, куда ему смотреть, кому улыбаться, с кем говорить. Но самое главное, он согласился бы провалиться сквозь землю, если бы вместе с ним исчезли те беды, которые принес с собой...

Царица словно угадала его терзания:

– Итак, друг мой Давид Зобниновский, с чем ты пожаловал на наше веселье?

Давид опустил глаза. Ему было больно до слез.

– Ты поклялся быть верным другом. Но верность предполагает не только желание дарить радость, но и обязанность быть искренним. Долг говорить правду. Горькую, злую – какая есть.

– Богдан... – начал Давид и споткнулся. – Бельский... – он резко вскинул лицо и увидел, как дрожат губы Аннушки, как потемнело лицо Ирины. – Ни римский принц, не посол его Варкоч не приедут в Москву. Богдан Бельский заключил сделку с правителем и его женою. И я...

– Ты не смог ему воспротивиться, мой друг... – помолчав немного, с неожиданной улыбкой завершила его слова Ирина.

– Да, да, я – отступник! Утром, на постоялом дворе я случайно встретился с Басмановым и Маржеретом, я мог бы убить обоих, но не убил. Правителю удалось похитить Андрея Щелкалова, отправить назад посольство императора Рудольфа. Мы могли этому помешать, догнать, убить Басманова, привезти Варкоча и принца в Москву! Бельский не дал мне сделать этого. Я уступил ему! Уступил потому, что однажды пообещал ему содействовать его любви, как он помогает моей... Он сказал, что любит Ксению Годунову!

– Так она была посредницей в их сделке? Она и есть та драгоценность, которой Борис и Марья расплатились с Богданом? – улыбка Ирины стала вымученной, натянутой, но все же это была еще улыбка.

– Да, он ослеплен Ксенией! Но самое страшное, он поклялся ей, что возведет на престол ее отца...

То, что осталось от улыбки царицы уже можно было назвать судорогой, но вскоре исчезла и она.

– ...поклялся использовать для этого свой договор с боярами и завещание царя Иоанна!

Давид больше не мог говорить без содрогания. Лицо Ирины превратилось в посмертную восковую маску. Только падающие на прозрачно-белую кожу отблески великолепных драгоценностей еще подтверждали – она надеется выдержать, пытается дышать.

– Но завещание нашел ты, Давид! – вдруг объявила Аннушка. – Оно принадлежит тебе! Как может Бельский им распоряжаться? Как может повелевать тем, что там написано? Ведь слова завещаниия Грозному подсказывал...

Она не договорила. Внезапно поняла, к какой опасной черте подошла. Поскорее отпрянула, замолчала.

– Ты права, девочка, - вымолвила безжалостная к себе Ирина, - слова Грозному подсказывал дьявол. А Бельские всегда были среди верных слуг адского владыки. Богдан хорошо знает, чего хочет повелитель, как знал то Малюта Скуратов, знает Марья. Я уверена, даже не читая завещание, Бельский может пересказать его наизусть! Бельский может головой поручиться за то, какая там явлена воля!

– Тогда надо его уничтожить! – в запальчивости рассудила Анна.

– Аннушка, милая, черта можно укротить только в сказке. Знать пришло время, когда на земле будут править его законы. Не зря он назван в Писании князем мира сего.* Мы не можем не подчиниться воле Иоанна Грозного. Не можем! Кого он указал наследником на престол Московский – тот и будет, каким указал уложение царства – да будет таким. Знать дьяволу на нас попустительство Божие. Подчинимся!

– И ничего нельзя сделать?! - воскликнул Давид.- Я чувствую себя виновным...

– В чем, юноша, - попыталась успокоить его Ирина, - в том, что ищешь, где добиться своей любви? Если ты сделаешь для Бориса то, о чем тебя попросил Богдан, Аннушка будет твоя!

– Мне не нужна любовь ценою предательства, ценою мучений тех, кто мне дорог, ценою ужаса, гибели. Нет, нет, лучше бороться...

– Люби ее! – Царица нагнулась, взяла ладони возлюбленных и сложила их вместе. – Любовь ваша и есть борьба. Если обо что-то споткнется дьявол в России, то – о любовь. У дьяола есть оружие против ума и храбрости, но нет – против любви. Любовь погубит его. Детки, дьявол вызван в наш мир страшным царем Иоанном. На мне лежит проклятие, что пресекся род его. Но еще раньше он сам продал детей своих дьяволу. Быть может, продал всю Россию! Ибо, подобно дьяволу, желал Иоанн поднебесного, равного Богу величия. Вам придется искупать это. Сначала – кровью и смертью, потом – покаянием и любовью... Я прошу тебя, Давид, сделай все, что тебе приказывает Бельский, сделай не для него, а для меня! Поверь, если Господь захочет помешать воцарению Бориса единовластным царем – помешает. И никто, даже ты не добьешься иного. Судьба России – в руках Божиих. Кто знает, быть может, за эту ночь слова завещания изменятся и замысел Бельского провалится туда, откуда появился – в преисподнюю. К Иоанну, к Малюте. А Бельский... Бельские неисправимы. Годуновы - испорченный, злой род. Но у них есть потребность искупать. У Бельских нет и ее. Не препятствуй Богдану, оставь его наедине с дьяволом!

– Но ты, великая государыня? – полным отчаяния голосом прошептала Аннушка.

– Детки, детки... – На лице царицы вновь блеснула улыбка, но теперь – другая, легкая, мечтательная. – Я наконец-то перешагнула порог. Постригусь завтра. Я так решила еще до новостей о римском принце. Мой путь пройден – от венца до венца. От царского до иноческого. Завещанием Иоанна Господь указал мне сойти с земного пути, не завершив начатое. Я не оставлю Россию, устроенной так, как хотела - тому, кого вижу достойным государем. Я покину ее на произвол и расхищение. Но не потому, что отказалась исполнить свой долг или смалодушничала, а по Небесному промыслу. Что мне остается, как не подчиниться? Смирение и терпение, а не мудрость и воля – вот теперь мои добродетели. Одно радостно, знаю: я не доживу до кончины Московского государства. И никто не доживет. Ибо это означает отдать мир во власть антихристу... Но нет, Дом Пречистой будет стоять и свеча не погаснет,* до самого Второго Христова Пришествия! Вы и дети ваши и дети ваших детей – сохраните... Было однажды, по словам летописца: некий древний град захватили татары, сожгли, жителей – кого убили, кого увели в плен, а маленьких деток – на что татарам детки? – по лесу разбросали. На съедение диким зверям. Но уцелели в дремучей чаще, в землянке старик со старушкой. Ночью Господь оградил младенцев, а поутру – они собрали, укрыли. Выкормили, вырастили их. Детки возмужали: вновь отстроили град, прогнали татар, покарали и отомстили. И церковь воздвигли приемным отцу и матери, что стали им роднее родных. И почли святыми. Так было однажды, во времена нечестивого Батыя. В Москве поднялась Россия!.. Видится мне: грядут великие напасти. Не смейте покидать ее. Многие падут. Но кто-то должен остаться – собирать младенцев!

Проекты

Хроника сумерек Мне не нужны... Рогов Изнанка ИХ Ловцы Безвременье Некто Никто

сайт проекта: www.nektonikto.ru

Стихи. Музыка Предчувствие прошлого Птицы War on the Eve of Nations

на главную: www.shirogorov.ru/html/

© 2013 Владимир Широгоров | разработка: Чеканов Сергей | иллюстрации: Ксения Львова

Яндекс.Метрика