Flash-версия сайта доступна
по ссылке (www.shirogorov.ru):

Карта сайта:

Воля грозного ангела. О преисподней, дары приносящей

О преисподней, дары приносящей

 

Аннушка заснула, опустив свою прекрасную голову на колени возлюбленному, но он, как не пытался себя заставить, так и не смог сомкнуть глаз. Один и тот же бестолковый вопрос свербил в путанице мыслей, как заноза. Любимая спит у него на коленях. Доверчиво, как дитя. Ему этого достаточно для счастья! И ей! Радости на всю жизнь с избытком. Зачем же тогда крохотное и уязвимое, что существует только между ними, сплетено в один узел с тем, чему человек не властен: судьбой престола, волей давно почившего царя и мнением народа. Как легко, незаметно, весело удалось страшному водовороту затянуть их, зачем? Разве Аннушка не принадлежит ему?.. Нет?! Душою – да... но как этого мало!

Согласие ее отца обещано в обмен на воцарение Годунова. Воцарение Годунова - спрятано в завещании Грозного. А завещание Иоанна – воля неземная. Небес или преисподней – судить Ирине, но вдруг нет там венца для правителя? Песочный замок рассыпется. И однажды, устав от скитаний без будущего, Аннушка уйдет, с виноватой улыбкой, но твердыми глазами. От него, бессильного, ущербного. Негодного ни на что, кроме драк и поцелуев. Какой глупец сказал, что женщинам этого достаточно?

Пока только случай ведет его. Удача и благоволение свыше. А сам он ни через один порог не переступил... Пора? Где-то сейчас Истома следит за человеком, хранящим таинственное Иоанново пророчество. В котором, зачем-то, он предсказал будущее не только Московского царства, но и беззвестных тогда младенцев Давида и Аннушки, судьбу их любви. Боже, что там написал Грозный? На смертном одре, желая угодить... ангелу или черту?

Юноша нагнулся, едва касаясь, поцеловал возлюбленную в приоткрытые мягкие губы. Она потянулась навстречу... Но сон не выпустил ее из своих пут, и лишь слабая улыбка подтвердила, что девушка не пропустила поцелуй. Пора! Давид тихонько приподнял ей голову, выскользнул, подложил подушку. Аннушка не заметила, не шелохнулась. Давид накрыл ее меховой накидкой, задул свечу и, в свете тлеющей под иконами лампадки, вышел из келии. Пустота, тишь, мрак. Те самые предутренние часы, когда утомляются и неусыпная добродетель и неугомонный порок. Сам оседлав коня, не замеченный никем, кроме стражи на воротах, Давид выскользнул во мрак.

Волею беспрестанно опекающего его Провидения до города он добрался, ни с кем не повстречавшись - прежней дорогой, по льду Москвы-реки. В прибрежных кустах и овражках ему удалось остаться невидимым даже там, где к руслу вплотную с двух сторон подходили валы и стены Скородома: неусыпные наряды городской стражи в эти предутренние часы предпочитали греться у костров и не особо следили за скачущими в пламени тенями. То - дьявол носит по земле неприкаянные души самоубийц и вероотступников. К ним привыкли. На скользнувшего по прибрежной тропке всадника даже не перекрестились.

По Неглинной Давид попал в Царь-город и там, стараясь не изувечить коня в перегораживающих улицы бревнах и цепях, принялся пробираться к пустырю, где стоял особняк Скуратова. Теперь он прекрасно понимал, почему его сторонились бездомные попрошайки, почему уличное ворье не соблазнилось им. Дом Малюты и есть та воронка, которая затягивает в преисподнюю. И прямой ход в царство мертвых все-таки под ним существует. Иначе не всплыли бы именно здесь завещание царя Иоанна, которое никто никогда не видел в глаза, и надежно умерщвленный самой Марьей Годуновой дьяк Савва Фролов. Иначе сверхъестественные силы не выбрали бы это место, чтобы решать судьбу царства и судить их с Аннушкой любовь. «Но мы не звали Судью!» Глупо, мальчик, Судья неотступен и вездесущ...

Забывшись этими мыслями, Давид незаметно для себя самого приблизился к заброшенному саду вокруг особняка. Снег был глубоким, ему пришлось спешиться и вести коня на поводу. Увязая в сугробах по колено, юноша направился прямиком к церковке, стараясь продумать предстоящий разговор с отшельником. Как заставить его выйти на белый свет, явить Иоанново завещание? Ведь в Небе не видно всполохов Второго Пришествия и земля не трещит под ногами, вскрывая царство мертвых? Чем его убедить представить волю Иоанна так, чтобы правитель получил престол, а они с Аннушкой – счастье? Или по крайней мере, чтобы судьба царского венца не сковывала их, как злополучных колодников... Проклятье бежать на чужбину, без благословения, без будущего?!.. Нет, придется добыть царство Борису!

Давид улыбнулся, весело вскинул глаза на посветлевшее небо вдали... ноги его внезапно провалились, конь дернулся, вырвал из рук узду, и он покатился в какую-то яму, ослепший от снега, налипшего на лицо. Очутившись на дне, вскочил на колени, схватился за саблю...

– Это я, мой господин, Истома, - на всякий случай, слуга все-же отпрянул подальше.

– Что ты делаешь здесь, где старик? Почему оставил его? Зачем сбил меня с ног? Или бесам твоим ночью неймется?

– Бесам неймется, это верно сказано, господин. Но не во мне. И ронять тебя, какая мне радость? Ты сам не заметил этот овражек. А он нам очень пригодится. По нему мы незаметно выйдем прямо к церкви...

– Незаметно? Объясни, Истома, ты поругался со стариком?

– Если бы... Я дал бы себя нещадно выпороть, мой господин. Но я, напротив, верно исполнял твой приказ и свой долг. Следил за отшельником. И даже пытался развязать ему язык, кое-что выведать у него. Ну, например, мне давно хотелось знать – какими путями дьявол закрадывается в человека и нельзя ли выгнать его особыми упражнениями или постом... Буду краток, – заметил горбун недобрый блеск в глазах Давида, – мы едва разговорились, как за полночь, весьма некстати, пожаловали люди в черном. Шестеро. Мне повезло: когда они вошли, я как раз отходил в сторонку... Что оставалось делать? Выручить старика я не мог, бежать он бы отказался. Оставалось ждать, пока ты придешь, мой господин. Вот я и жду...

– А если бы я приехал другой дорогой?..

– Но ты же приехал этой, господин мой Давид.

– Верно, - пришлось согласиться юноше, - но неужели ты не подслушал, чего они хотели от старика? Не подсмотрел – нет ли среди них наших старых знакомцев? Не узнаю тебя...

– Конечно, и подсмотрел и подслушал. Хотели того же, что все ищут в этом чародейском замке – неизвестного завещания царя Иоанна, покойника, - Истома перекрестился, – Бог ему судья и милостивец. А во главе их тот самый, что вечно нам встречается – низенький, кривоногий, проворный. Пес, что-то пронюхал...

– Кроме этого? - вновь отвлек слугу от лишних рассуждений Давид.

– Кроме того, я узнал у старика, где спрятана грамотка. Так, что если он не выдаст кривоногому тайного места...

– А он, наверняка, не выдаст!

– ...в любом случае, богатство достанется нам!

– Или несчастье, Истома. Кто знает, что там написано? Поэтому, неплохо было бы выручить старика. Мне кажется, без него завещание Иоанна - пустая бумажка. Каждый может сочинить подобное, печать – подделать. Важен свидетель. Фролова знают все, как восприемника царской воли: и Шуйские и Романовы, и патриарх и народ. Той, воли, что уничтожили Годуновы. Но никто особо не удивится, увидев у него в руках вторую. А без старика бумага будет никчемной.

– Те черные вороны, если их послала жена правителя, воздай ей Господь по ревности своей, люди безжалостные...

– Так надо выручать старика! Идем, Истома!

Давид двинулся было вперед, но слуга схватил юношу за рукав.

– Не осмелюсь ослушаться, господин. Но их шестеро, а нас – двое. Да и я – почти безоружен. С пистолетом, что ты мне вручил особо не навоюешься. Те ребята отборные, с пищалями и саблями.

– Пожалуй ты прав. – быстро прикинул, что к чему, Давид. Ему вспомнились горящие глазки, которые подсматривали за ним во тьме, когда он впервые пробирался к церковке. – Истома, мы не одни... здесь полно духов! И вот, что я предлагаю...

Посовещавшись шепотом пару минут, молодые люди засмеялись, ударили по рукам, разошлись и, с разных сторон, стараясь побыстрее миновать открытое пространство, двинулись к приюту отшельника. Пока они дошли до стен церкви, их никто не остановил и не окликнул: должно быть удалось остаться незамеченными. У развалившегося крыльца перед взломанными дверьми, были привязаны кони, присматривая за ними, взад-вперед лениво прохаживался один из незванных гостей – в своих мрачных одеждах он казался бесплотным среди непроглядных предутренних сумерек, лишь бледное пятно лица и скрип шагов на морозном снегу выдавали в нем человека. Давид предусмотрительно обошел его шагов за двадцать: повернувшись спиною, стражник не заметил быстрой тени юноши. Уловив какой-то шорох, он обернулся, но у стены уже никого не было. С гибкостью и быстротой кошки Давид скользнул в тот лаз, что ведет в подземелье церкви. Затаившемуся юноше все это напомнило древнее предание, как первые христиане прятались от римских воинов в глубоких пещерах. Сравнение ему понравилось. Он задумал проучить язычников, явив им воскрешение мертвых.

Пробравшись поглубже в подземелье, Давид пошел по хлюпающим мосткам, старательно отбивая шаги. Войдя в жилище старика и расслышав над головой человеческие голоса, он заорал изо всей мощи:

– Иду!.. Иду!.. Иду!..

Затем, немного приподняв крышку над входом в подполье, выглянул в щелочку.

Так и есть. Он не ошибся в своих предположениях. Хранитель завещания стоял прямо перед ним. Со всех сторон, его обступили люди в черном. Лицо старика было разбито вкровь. Ночные гости не нашли в церкви других пыточных приспособлений и, просто-напросто, привязали отшельника к высокому деревянному Распятью перед разрушенным иконостасом. Но не так, как был пригвожжен Христос, а как это делают с подследственными заплечных дел мастера в застенках: руки заведены за столб, связаны в запястьях и вывернуты вверх перекинутой через перекладину веревкой. Человека, который, истязая несчастного, держал ее конец, Давид узнал сразу – Андрей Шелефетдинов. Его лицо дрожало в волчьем оскале.

– Кто у тебя в подвале? – потребовал он у старика и сразу повторил тот вопрос, ответа на который, судя по всему, давно не мог добиться. – Где завещание?

– В подвале – призрак. Дух. Иоанна или Малюты. Пришел посмотреть на тебя, Андрей. А завещание... В сотый раз повторяю: воля царская хранится на Небесах. В устах Грозного ангела, что воспел царь Иоанн, ангела карающего, звучит воля его! Так смотри, пес, если глаза не ослепли, и слушай, если не оглохли уши! Смотри и слушай!

– А ну, - обернулся к одному из своих людей Шелефетдинов, - спустись туда, взгляни. Увидишь призрака – попотчуй пулькой. Проверим, у кого глаза лучше видят и лучше слышат уши. Но если мы там поймаем не Иоанна и не Малюту - твои я выколю и отрежу, дьяк. Еще при живом Иоанне мне хотелось повесить тебя вверх ногами на воротах. При Иоанне мертвом, не думай, я не пожалею тебя! Выдай мне завещание!

Юноша поскорее закрыл крышку подземелья и спустился вниз. Но даже сквозь узкий лаз и толщу земли наверху, он услышал сдавленный стон – Шелефетдинов резко вывернул старику плечи. Едва сдерживаясь, чтобы в ярости не выскочить наружу, Давид заорал:

– Сам!.. Сам!.. Сам!..

Своды храма повторили его крик бессчетно, со всех сторон, в застывшем от ужаса нутре всякого слышащего. А вскоре юноша увидел, как в лаз протиснулась голова и две руки, одна - с пылающим факелом, другая – с пистолетом. Стражник никого не увидел и полез в подземелье. Едва он спустился, тьма обступила его плотно – густым, непрозрачным, едва колышащимся в пламени факела киселем. Давид обладал всеми преимуществами зрячего перед слепым: мог находиться в трех шагах и оставаться невидимым.

Расположение ходов в подземелье Давид постарался запомнить еще при первой встрече со стариком, и теперь ему не составляло труда зайти стражнику со спины. Наломав со стены комьев мерзлой земли и льда, он кидал их, заставляя гостя каждый раз бросаться на звук с оружием наготове. Сначала – редко, затем, чтобы окончательно сбить с толку – чаще. Когда стало видно, что стражник устал метаться и потерялся, Юноша крикнул, издалека, приглушенно:

– Здесь!.. Здесь!... Здесь!...

В ответ на крик раздался выстрел – в никуда, затем в руках стражника блеснула сабля. Размахивая ею, он бросился вперед, споткнулся и с факелом, с саблей, со всем своим снаряжением, покатился на пол. Упал неудачно – когда он вскочил, его одежда горела. Горящая смола и пакля с факела налипли на нее, пытаясь сбить их, хлопая ладонями и катаясь по стене, стражник только раздувал огонь. С ужасным воплем, несчастный ринулся обратно. Давид преследовал его по пятам. Каждое мгновение он мог бы убить стражника, но Божий Суд есть Божий Суд. Ведь он не тронул его и пальцем - случай. Так пусть свершится по воле Небес!

Словно огненный зверь, стражник выскочил из подземелья и бросился к своим товарищам. Но увы, надежда на их помощь оказалась напрасной – в громаде храма, на сквозняке, он превратился в огненный столб, и его товарищи в страхе разбежались от него. Обезумев от боли и ужаса, он метался за ними, наконец, упал. Лишь тогда они подбежали, сбили пламя, но было поздно – он обгорел смертельно и, умирая, корчился теперь на полу: безглазая, бесформенная головешка. Шелефетдинов выпустил из рук веревку, достал из-за пояса пистолет, направил ствол туда, где в дымящих лохмотьях угадывалась голова стражника и выстрелил. Вскрикнув, тот перестал дергаться. По полу церкви разлилась удивительная в этом существе алая человечья кровь. Шелефетдинов сплюнул, вытянул второй пистолет, обернулся и навел в лицо старику.

– Отвечай! Кто там у тебя? Где завещание?!

– Оно там! – Задрал отшельник подбородок в небо. – Ангел поразил его огнем! Грозный ангел! И тебя, мучитель, найдет огонь Божий. Я пророчествую: ты погибнешь в пламени!

– Ты – прежде! – Злобно прошипел Шелефетдинов и спустил курок.

Лишь в самый последний миг он одумался, дернул ствол в сторону – пуля прошла мимо, но выстрел все-же опалил старику брови, ресницы, бороду. Глаза остались целы, он успел зажмуриться. Ему повезло, что лицо было перемазано в крови и слезах, иначе ожоги могли быть много хуже.

Шагнув вплотную к отшельнику, Шелефетдинов зашептал, отвратительно оскалясь:

– Надо же, ты не нужен даже смерти. Она отдает тебя мне! Значит, ты будешь еще жив, когда я убью тебя так мучительно, как никого не убивал. Я вырежу тебе сердце и заставлю его съесть! Вот где понадобится все твое упрямство!

Он отступил на шаг, выхватил из-за пояса нож, провел им по груди старика, словно очерчивая сердце, затем резко поднес к горлу, вдавил острием.

– А ты попробуй вот так пророчествовать. Что, позабыл слова? Смерть – моя добрая подруга. Она – истинная хозяйка Иоаннова завещания и хочет, чтоб я хранил его. Она готова подтвердить. Настал черед повидаться с нею!

– Твой!... Твой!... Твой!... – Неземной горос зазвучал в церкви гулко, как раскаты колокола.

– Вот, Шелефетдинов! – С трудом хрипел старик. – Вот послан на тебя ангел Грозный!

Лица троих оставшихся с Шелефетдиновым стражников побледнели смертельно. Оглядываясь по сторонам, они подняли ружья и сбились в кучку, спина к спине. Вот одному из них почудилась тень за колонной – он выстрелил. В никуда. Вот другому померещилось шевеление в углу, там, где прежде стоял алтарь – выпущенная им пуля будто бы растворилась во мраке. Никого. Да, если бы там и был кто, какие из них сейчас стрелки?

– Прекратить! – заорал Шелефетдинов и схватил за плечо стражника, сохранившего ружье заряженым. – Сходи, проведай того мертвеца. Угости его, ты же не веришь в привидения? Разве кто из наших покойников являлся тебе, даже во сне?

Повинуясь приказу кривоногого, стражник нерешительно двинулся в темноту. Более опытный, чем его товарищ, погибший от собственного огня, он не взял с собой факела – его острым глазам вполне хватало отблесков тех, что пылали у превращенного в пыточный столб распятия. Ружье он отдал, больше полагаясь на саблю и нож. Единственной его ошибкой было то, что искал не призрака – человека. Всегда медлительного, неуклюжего человека, которому негде прятаться, кроме темных углов. Стражник всматривался туда и слишком поздно заметил скользнувшую у самых ног змею.

– Змея!!! – Завопил он, бешено рубя саблей и тыкая ножем по сторонам.

Но создание ада обвило ему ноги, и какая то необоримая сила потащила их. Он упал, выронил саблю, вонзая нож в земляной пол церкви по самую рукоять, пытался удержаться, но пальцы сорвались – вверх ногами, как страшная птица, стражник взвился под купол и повис на одной из поддерживающих свод перекладин. Извиваясь червем, он пытался перевернуться, поймать веревку, схватить перекладину, но едва ему удалось куда-то вцепиться, как веревка перетерлась, оборвалась, и стражник полетел вниз. От страха он онемел – рухнул на пол молча, и Шелефетдинову с двумя оставшимися стражниками хорошо было слышно, как от удара головой в землю, хрустнула шея несчастного. И затем, гулкое эхо назвало убийцу:

– Я!.. Я!.. Я!..

Люди в черном сбились в кучку у распятия, вглядываясь в темноту. Они увидели тень у входа в церковь. Затем услышали вопль. Один из стражников, подняв ружье своего неудачно взлетевшего друга, выстрелил навскидку. Раздался звук, как падает тело, и предсмертный хрип.

– Готов! – Радостно вскрикнул меткий стрелок.

Но вся его радость улетучилась, едва он взглянул в лицо Шелефетдинову.

– Ты подстрелил своего! Глянь!

Да, действительно, с кровавым пятном на груди, у входа валялся стражник, оставленный присматривать за конями. Что погнало его в церковь, что заставило так ужасно кричать – навсегда осталось загадкой.

Теперь их трое... Нет, двое! Неудачливый стрелок, выронив ружье, бросился наутек.

– Стой! – Заорал ему вслед Шелефетдинов.

Поздно. Он метнулся к выходу, мелькнул в светлом пятне наступающего утра и... исчез. Ни лошадиного ржания, ни стука копыт, ничего. Беспощадная вселенная проглотила его, как есть – заживо.

Шелефетдинов глянул на своего последнего товарища. Тот бежать не решился, но толку от него было мало – ноги дрожат, руки бессильно повисли, лицо перекошено страхом, невидящие глаза блуждают вокруг, высматривая одно – собственную смерть. Шелефетдинов что-то хотел приказать ему, но осекся. Бесполезно. Разве послушается он человечьей воли, когда так ясно, чего хотят от них вместе Небеса и преисподняя? Привязанный к распятию старик беззвучно смеялся. Андрей резко вытянул саблю - убить!.. И вдруг холодное лезвие скользнуло ему по спине. Не удар – напоминание. Шелефетдинов отскочил, обернулся. Никого! Он сорвал шапку, с размаху бросил ее оземь и завопил:

– Я знаю, ты здесь, проклятый мальчишка!

Пригнувшись, сгорбившись, Шелефетдинов медленно двинулся по кругу, спиной ко кресту, лицом и оружием – во тьму.

– Иди ко мне, или я убью его!

Давид не заставил звать себя дважды. Он выступил из тьмы оттуда, где его не ждали, подскочил к старику, разрубил притягивающую того к Распятию веревку и позвал своего врага.

– Встречай меня, Шелефетдинов!

А рядом Истома уже вывернул саблю у одеревенелого стражника, потащил его в сторону.

– Я нужен, мой господин?

– Нет, Истома, позаботься о старике!..

Юноша хотел сказать что-то еще, но страшный удар, сверкнувший у лица, заставил сосредоточиться на противнике. Бой был нешуточным. Шелефетдинов, усвоив уроки прежних столкновений с Давидом, бился со всем своим искусством. Он двигался мягко, вкрадчиво, покачиваясь на безобразных ногах так, что трудно было уловить его намерения, и неожиданно нападал, взмывая в воздух, крутясь юлой, стелясь по земле. Конечно, Давид не был рядом с ним слабым учеником, но ... весьма к этому близко.

Несколько раз оружие врага вспороло на юноше одежду, несколько раз лезвие мелькало так близко от его лица, что спасало лишь чудо. Отбиваясь изо всех сил, Давид отступал, уже жалея, что слишком самоуверенно отослал Истому. Верный слуга с заряженным пистолетом был бы сейчас как нельзя кстати. Наконец, случилось то, что должно было случиться – сабля Шелефетдинова полоснула по руке юноши. Давид вывернул кисть и лезвие прошло скользом, но оружие он выпустил. В отчаянии, юноша отскочил назад и выставил бесполезный нож. Надеятся не на что. Шелефетдинов, празднуя победу, яростно бросился на него. Но...

Но мастерство решает исход далеко не всякого поединка. Рванувшись к жертве, Шелефетдинов непонятно как не заметил на полу веревку, которую юноша срезал, освобождая отшельника. А ведь конец ее все еще был перекинут через широко распластанную перекладину. Шелефетдинов пригнулся, нырнул под Распятием, пытаясь достать Давида саблей и по всем рассчетам должен был легко проскочить, но то-ли крест развернулся ему навстречу, то ли ногу его захлестнула веревка, но он вдруг взмахнул руками и упал со всего размаха, ударившись виском в основание распятья. Вскрикнул, дернулся и замер.

Не веря случившемуся, Давид первым делом подскочил своей сабле, поднял ее, затем, опасаясь подвоха, приблизился к противнику, вытянув ногу, отбросил подальше выпавшее из его рук оружие. Шелефетдинов не шевельнулся. Приставив, на всякий случай, саблю к его груди, Давид нагнулся, за волосы приподнял голову врага. Она была глубоко рассечена. Деревянным, гладким Распятьем – как топором. Из раны обильно хлестала кровь. Зрачки Шелефетдинова мертвенно закатились вверх, бессильный рот не дышал. Юноша опустил его голову, перекрестился. Высшаю воля! Давид увидел знак себе: пора смириться и безропотно нести свои цепи.

Он поклонился Распятию и выбежал из церкви. У крыльца его ждали Истома и немного пришедший в себя старик.

– Где Шелефетдинов? – Едва завидев юношу, спросил старик.

– Мертв...

– Я же говорил, не беспокойся, – поспешил вставить Истома, - твой кривоногий в надежных руках...

– Ты убил его?! Ты, мальчик, убил Андрея Шелефетдинова?! – отшельник даже заикался от изумления.

– Я – не я... Его убило Распятие. – не стал скрывать правду Давид. - Он споткнулся и разможжил себе голову...

– Распятие?! Воистину чудо!... Но он оживет! Надо проткнуть ему сердце!..

Давид отрицательно покачал головой.

– Бог отмерял ему смерть, старик. Ты пойдешь исправлять волю Божью? Нет? Вот и я не пойду!.. Расскажи-ка лучше, Истома, о какой змее кричал тот несчастный, что неудачно подражал летучим мышам?

– Ее не было, господин... Веревка, завязанная петлей и тряпица. Простейший капкан – в такой даже птицы уже не идут, а он попался. Знать, демоны ослепили его. Скажи лучше, что за чудище воспламенило того, в подвале.

– Он упал на собственный факел...

– Не шутите о происках дьявола и о воле Божьей. – перебил юношу старик. - Не думайте, что сумели бы это сделать без нее. Посадите меня на коня. Нам надо ехать...

– Но ты не сможешь верхом! – покачал головой Давид. – Как же твой обет дождаться здесь Второго Пришествия?

– Пришествие будет скоро, друзья мои. Так написано в завещании! Даже если Иоанн ошибся... Сегодня преисподняя разверзлась в Малютином доме. Я взглянул в глаза ее исчадиям. Шелефетдинов – отродье дьявола. Но его убило Распятие. Это – знак мне. Я обязан подчиниться! Осилить свою последнюю дорогу. Должно огласить волю Иоанна - Россия примет ее лишь из моих рук. В святом месте, не в Малютином гнезде. Так поспешим! Я предчувствую смерть свою, детки мои... Близко. Уже за рассветом!

 

Едва в соборе Богородицы Смоленской зазвонили к заутрене, несметное народное множество показалось на Девичьем поле, перед воротами монастыря. Впереди толпы, крестным ходом шел патриарх Иов с высшим московским священством.

Служба была уже в самом разгаре, когда с поднятыми иконами и песнопением крестный ход вошел в Новодевичий. Народ, кроме немногих избранных, остался за стенами. Впрочем, этих немногих хватило, чтобы запрудить всю площадь. Намереваясь войти в собор, патриарх поднялся на крыльцо.

Внезапно, из дверей навстречу ему показалась царица Ирина. Она была в черном монашеском облачении, строгая, сухая, некрасивая лицом. Перекрестилась. Подошла к Иову под благословение. На три стороны поклонилась народу. По знаку патриарха народ опустился на колени, священники затянули псалмы.

– С чем пожаловали? – жестко, звонко спросила Ирина.

– Народ просит царя, государыня Ирина Федоровна...

– Ирина Федоровна покинула этот мир. Ее нет больше. Как приказал на одре муж мой, великий государь Феодор Иоаннович всея России, поутру сегодня, пастыри и народ московский, я приняла ангельский чин и имя старицы Александры!

– Государыня старица Александра, - быстро нашелся Иов, - народ просит благословить на престол родного брата твоего, правителя и конюшего боярина Бориса Федоровича Годунова...

– Владыка! Отныне нет мне братьев, кроме как в вере и в монашестве. Власть – гордыня. Отныне на мне не будет ее смертного греха! – Ирина помедлила, обвела взором затаивший дыхание народ. – Поэтому благословлю избранного по закону. Как уложено родителями нашими и вашими. Чтоб была воля всей Земли, названная Собором, и мнение Думы. Кого решите – возведу на царство от имени усопшего мужа. Назовете правителя Бориса – буду рада. Плечо у него крепкое – бремя вынесет, не согнется.

– Растащат Русь, пока согласятся народ и бояре... – начал было возражать патриарх.

– Но Святое Писание и законы государства! Не приступить!

Старица вновь поклонилась народу и скрылась в соборе. Патриарх, велев священству молиться, а людям – рыдать и голосить беспрестанно, поспешил следом. О чем он собирался с ней говорить? Внезапное пострижение Ирины смешало все его намерения – теперь бывшую царицу не в чем упрекнуть. Она одолела свою главную слабость – жажду власти. Исполнила завещание мужа. Из подсудимой стала судьей. Теперь ни кто не признает Бориса царем без ее благословения. А условия благословения остались те же, но теперь она объявила их принародно. И не уступит! Чем надеялся Иов сдвинуть этот камень? Видимо, у него были какие-то надежды, но... новоиспеченной старицы в соборе не оказалось. Патриарх бросился в ризницу. Там ему сказали, что подземным ходом она ушла в трапезную. Вот ее слабость – она продолжает игру! А не проигрывает только тот, кто не играет.

В трапезной, где золотом блистали иконы и оживали в свете негаснущих лампад библейские росписи на стенах, собрались те самые восемь великих бояр, которым по задумке Бельского надлежало править Россией: сам Богдан, правитель Борис Годунов, двое князей Шуйских – Василий и Дмитрий, двое Романовых – Федор и Александр, князья Василий Голицын и Федор Мстиславский. Одному из них предстояло взойти на престол, семи другим – составить ближнюю Думу, чтобы властвовать вместе с государем. Внешне в этом замысле не было ничего противного законам России и московским обычаям – семибоярщина всегда правила страной и столицей в отсутствие государя. Но теперь они намеревались поделить с новым государем ту нечеловеческую власть, которую кровью и страхом присвоил Иоанн Грозный. Вместе властвовать Россией! Они согласились целовать на этом крест. Все, кроме правителя Бориса.

– Ну что, бояре, - с порога потребовала старица Александра, - на чем сговорились?

Заслышав Ирину, они низко поклонились. Видно было, что иноческий сан в их глазах не умаляет власть бывшей царицы, а напротив, ставит ее еще выше.

Но поклонившись, никто из них не вымолвил ни слова.

– Владыка Иов привел народ с иконами и рыданьем. Просят Бориса Федоровича на престол. – По-другому повторила вопрос Ирина. – Что ответите?

– Ничто не указывает на правителя, кроме желания патрирха. Цари Иоанн Васильевич и Феодор Иоаннович не завещали ему. Собор его не назвал...

– Назвал! – Прервал Романова Борис. – Вчера, на подворье патриарха...

– Был не Собор, а самовольное собрание. Как избирали тех, кто учавствовал в нем?..

– Но народ!.. Множество на Девичьем поле выказало мнение Москвы...

– Москва – не есть Россия, Годунов! – Вмешался Василий Шуйский. – Да и не знаем мы, пришли они просить за тебя или просто поглазеть. А те, что толпятся на площади – наемники. Собор и толпа, Борис, – между ними пропасть! Мнение Собора – глас Свыше и закон. Крик толпы – дьявольщина и безумство...

– Бояре, древние роды, на чьих плечах утверждена Россия – мы совместно не высказались за Бориса, как то ведется испокон веков, - подхватил Василий Голицын, - и не выскажемся, пока Борис не поцелует крест на том уложении государства, на котором мы все согласились. Правитель, вспомни: твой род у престола – случайный. Ты можешь встать отныне в ряд с нами. И ты отказываешься...

– Да! – Провозгласил Годунов. – Ибо кроме тщеславия, есть дело и честь. Мое дело – дело царей Иоанна и Феодора, дело царского самовластия. Пусть я не буду царем, но без самовластия Россия погибнет. Стоять на этом – моя честь. А близость к престолу, Голицын – дается не родом, а трудами. Как в Писании: по плодам их узнаете их.* Плодами рук своих и величием царствования Феодора я доказал, что могу быть государем...

– Доказала я! – Вдруг резко заявила старица Александра, о которой бояре почти забыли в перепалке. – Ты был моим помощником, Борис, не зазнавайся. И подумай: никакое величие ума и воли не могут вывести человека из-под власти закона. Вон, дьявол, хитрее, сильнее и льстивее любого человека, но и на него есть Божьи Закон и Суд. Знай свое место, Борис! Твое место, даже если возьмешь шапку Мономаха – место царя избранного, царя ставленного законом. Избранный царь не имеет высшего права на самовластие. Не имеет!

– Имеет! – с трудом выдавил из себя запыхавшийся патриарх.

Он так утомился, что теперь бессильно висел на руках своих глухонемых поводырей. Лишь лицо его было удивительно живым на ватном, полумертвом теле.

– Царство есть самовластие! Ибо земной царь в земных делах подобен Царю Небесному. А Вседержитель самовластен даже над дяволом! Христос, царь Израилев, волею Отца Небесного на земле был самовластен...

– То – волею Отца!.. – осмелилась прервать патриарха Ирина.

– Ты, старица Александра, в инокинях – часа не прошло. Как смеешь поучать о Царствии Небесном? Меня?!

– О царствии земном, владыка! – настояла на своем царица. - А на земле я носила венец – не ты. Христос властвовал волею Отца Небесного. Чьей волей будет самовластен Борис? Кто осмелится сказать, что утверждая его на царство произвольно, совершает волю Небесную? Самовластие Бориса и любого, кто ни взойдет на престол, возможно лишь по завещанию. Муж мой воли не оставил. Воля царя Иоанна... утеряна. Найдется, будет государство отдано Борису – будет и самовластие. Поэтому, я требую от брата: поцелуй крест на чем согласились семеро, чтобы достойно устроить Россию без завещания.

– Не присягну! – Отступил назад правитель.

– А в чем присягнул, - ударил об пол посохом патриарх, - властью, данной пастырю, я разрешаю тебя от клятвы!

– Даже если, в обмен на престол, мы назовем тебя царем? Все бояре, согласно с народом?

Борис поднял лицо, открыл рот, но вдруг, качнулся, оперся плечом на стену и с видом обреченного произнес, как оправдание:

– Нет... вы знаете почему... что ждет меня тогда... она не простит... нет, лучше мне отказаться от престола... – И вдруг вновь резко поменялся, лицо его осветилось злобой и упорством. – Вы предлагаете мне то, чего у вас нет, бояре. Пойду, приму царство от народа. Иоанн просил у народа подтвердить безраздельную царскую власть, иначе хотел отречься от престола. Иоанн Грозный, величайший из государей в поднебесье! И мне достойно утвердиться в царствии волею народной! Представь меня народу, владыка Иов!

Он закусил губы, резко развернулся и выскочил из трапезной. Патриарх, понукая своих глухонемых поводырей – следом. За ними, не сговариваясь - бояре и старица Александра подземным ходом поспешили в собор.

Бельский пошел впереди, уже в соборе, он обогнал Иова и подошел к правителю. Улучив мгновение, за углом, наклонился к нему:

– Отказывайся от царства, Борис. Отказывайся от Думы. Скоро будет завещание. Станешь самовластным.

Правитель и Бельский едва успели шарахнуться в стороны, когда подошли остальные. Сговор, открытый до его воплощения – не сговор, а предательство самих себя.

Все вместе они вышли на крыльцо, к гудящей, как пчелиный улей, толпе. При виде бывшей царицы и патриарха, свящество вновь затянуло псалмы.

Сняв шапку, Борис поклонился народу и замер, с низко опущенной головой. Иов понял это, как знак, к началу того действа, о котором они сговорились втроем с Марьей.

– Прими царство, правитель Борис Федорович, - напевно предложил патриарх, - царь Иоанн говорил, что вы ему – сыночек Феодор, невестка Ирина и ты, брат ее - равны, как три перста. Царь Феодор назначил тебя конюшим и опекуном царства. Так прими его, по воле великих государей и народного множества, как брат от родной сестры. Не покинь православных сиротами!

Годунов помедлил, потом поклонился народу, снял с шеи расшитый золотом шелковый платок, высоко подняв, скрутил его жгутом и вновь обернул вокруг шеи, но уже как петлю. Опять поклонился народу и патриарху. Лицо его было в слезах, губы дрожали. Не сказав ни слова, он отвернулся и ушел в собор.

Народ зашумел: правитель отказался от царства! Лучше ему удавиться, чем носить шапку Мономаха! Словно волна пробежала от передних к задним рядам.

– Найдем другого царя! - раздалось в толпе.

– Другого посадим, хоть Шуйского, хоть Романова!..

Возгласы были редкими – орали наемные крикуны. Московский народ еще не набрался смелости и не вошел во вкус менять властителей по своему усмотрению, как то будет в скорое Смутное время. Пока Россия жила в ослеплении вымершим родом Даниила, деяниями великих царей, поднявших Россию из костей и пепла татарщины, святостью их власти.

Но патриарх испугался и этого.

– Что же он, старица Александра? - Взмолился Иов к вдовой царице.

И она ответила. Ответом Каина, как нельзя точнее, обозначив свое отношение и к Борису, и ко всему происходящему:

– Разве я сторож брату моему?*

Она перекрестилась на высокие в Небе кресты, поклонилась в никуда и удалилась.

– Молитесь, детки мои... – только и сумел вымолвить Иов, повелев нести себя следом за Годуновыми.

В соборе он приказал опустить себя на колени под иконами, рядом с Борисом и Ириной. Тупик!.. Но тонким чутьем слепца Иов угадал: и брат и сестра не просто молятся, а ждут чего-то. Такого, что разрешит все!

Погруженные в свои мысли, они не услышали, как у монастырских ворот произошло внезапное замешательство. Трое всадников, один из которых едва держался в седле, не разбирая дороги, прямо сквозь толпу, проскочили во двор. Внезапность и страх шарахающихся из-под копыт людей, помогли им добраться до келий - монастырские стражники и зеваки не успели стащить их с коней. Запрыгнув прямо с седел на высокое крыльцо, двое всадников втащили третьего, забежали в здание, закрыли за собою на засов дверь и осмотрелись. Тот, кого они искали, уже ждал у порога.

Никто из бояр не заметил появления неизвестных, кроме того единственного, кто его подготовил. Богдана Бельского.

– Идем скорее, - попросил он, - вас заждались!

Словно они не спешили. Уже на ходу, через плечо, Бельский бросил:

– Рад видеть тебя живым, Савва Фролов!

– Богдан, не надо. Лучше нам не встречаться!

– На том свете, одно, свидимся!..

– О нет! Твое место – в преисподней, в самом пекле, уготованном цареубийцам!

– Тогда еще живьем поговорим...

– Не успеем, Богдан, скоро мне умирать.

– Но ты привез завещание, ближний дьяк, ты объявишь его?

– То – разговор не с тобой, Богдан, и не с твоим покровителем - дьяволом, но с Богом!

– Как знать?.. – он провел их в небольшую комнатку. - Ожидайте. Я соберу всех!

Томились недолго. Совсем скоро, Бельский вернулся за ними.

Когда они вошли в трапезную, бояре стояли полукольцом, плечом к плечу, старица Александра и патриарх Иов сидели на лавках в углу. Любитель внезапности, Бельский, конечно, не сказал им, что предстоит. Ирина знала, но в глубине души отказывалась верить во второе завещание Иоанна, в живого дьяка Фролова. Правитель-же, которого Богдан предупредил столь кратко, вовсе не ожидал ничего подобного. Для него появление дьяка здесь и сейчас было равносильно Судному дню.

– Фролов! – Дико побледнел он и прислонился спиной к стене, чтобы не упасть. – Ты мертв!.. Боже!.. Ты должен быть мертв! Нет, нет, наваждение...

– Наваждение – страх перед твоею женой, Марьей. Не все умирают от ее чар. От козней ее отца – дьявола. Есть на них Господь. Я выжил!.. – Дьяк обвел взглядом ошеломленных бояр, дрожащего патриарха и побледневшую, как лед Ирину . – Я доволен, что здесь собрались все, кто нужен для оглашения воли царя Иоанна Васильевича. Да, да, великая государыня, владыка Иов и бояре, воля владыки уцелела. Вот она!

Забыв о вывороченных Шелефетдиновым суставах, о пережитой боли, старик поднял свиток, словно оружие, показывая всем две красные государственные печати, скрепившие его – двуглавый орел Российского царства и поражающий змея Победоносец Московских князей. По ободу печатей были выдавлены слова: «Божьей милостью государь, царь и великий князь Иоанн Васильевич всея России самодержец». Завещание – подлинно, нет никакого сомнения. Государи Московские никогда не прикладывали к своим бумагам руку. Их божественная воля всегда скреплялась печатью. Бояре низко поклонились отшельнику. Лишь Годунов не нашел в себе сил. Столько лет он готовил заговор, чтобы овладеть престолом, а все решается мимо его воли. Небесами? Преисподней? Бездыханный, правитель съехал по стене спиной, опустился на лавку. Никто не обратил на его слабость внимания. Только Ирина обернулась, упрекнула вполголоса, как сестра:

– Имей волю, Борис!

И громко приказала Фролову:

– Читай, дьяк!

Фролов повиновался. За пышным царским титулом, столь любимым Иоанном, следовали слова, которые были похожи скорее на пророчество, чем на завещание престола.

– ...Так говорю! Вот: по кончине моей царем будет сын мой Феодор, но помрет бездетным. А в правление его, в отрочестве, преставится сын мой Димитрий. Изберет тогда народ многомятежный в государи Бориса Годунова, брата невестки моей, Ирины. Царем, как я, самовластным. И править ему семь лет! А вослед Борису, получите царей многих, волей не человечьей. Так не человекам и знать заранее их имена... Те цари принесут за меня и за все царства и государства Московские Господу искупление. Аминь.

Пока старец читал, Давид, о котором все позабыли, глядел на тяжелые, мрачные лица бояр. Даже Годунова и Бельского. Даже лик полуживого патриарха не был радостен. Да, будет Борис царем... Но завещание отнюдь не сулит тысячелетнего царствия роду Годуновых. Напротив, обещает скорый суд Божий и неотвратимую кару Небесную. Надеяться, что Иоанн ошибся?... Нет, он верно угадал все, что следовало с его смерти до дня сегодняшнего: и бездетность Феодора, и раннюю смерть Димитрия и многомятежный народ - вон он, слышите, гудит на площади у собора? Лишь лицо старицы Александры было светло, она словно помолодела, распрямилась: невыносимое бремя власти пало с ее плеч. По воле Божьей – сама она ни на шаг не отступила от долга.

Когда дьяк закончил читать, вдовая царица поднялась, поклонилась патриарху:

– Владыка! Воля государя Иоанна Васильевича ясна. Нам должно повиноваться. Подведи бояр ко кресту. И сейчас же, немедля, наречем Бориса на царство!

– Но это завещание нельзя явить народу, - с трудом поднялся Иов, - народ проклянет Бориса. Народ чтит Иоанна великим государем и провидцем! Он растерзает царя, вслед за которым обещаны такие напасти! Со всей Москвы поднимется на Бориса чернь и сволота...

– А зачем являть завещание народу? – пожала плечами старица. – Достаточно, что мы, на кого возложено решить, знаем его! Правителя представим Собору для избрания, как единую волю Думы и священства, как мое благословение. Народ нас поддержит. А завещание Иоанна пусть каждый из нас несет в сердце своем! И по вере своей – исполнит! Как иначе?!

 

Немедленно, в тот же час, в соборе Богородицы Смоленской, патриарх Иов нарек Бориса Годунова на царство. Назавтра ему предстояло переехать в Кремль, если позволят, скрипя зубами, принявшие такой крутой поворот событий великие бояре. Но главное достигнуто: царица Ирина - старица Александра свой выбор сделала. Добыто мнение народа: теперь кто усомнится, что запрудившие Девичье Поле толпы - Собор, глас всех чинов государств Московских? Ведь сам патриарх истолковал крики и молчание народа как моление к Борису стать государем. И нарек его царствовать под чудотворными иконами. Оставалась воля Думы.

Чтобы получить ее такой, какой надо, нужны терпение и хитрость. За хитростью дело не станет: Василий Щелкалов уже устроил договор с Крымским ханом. Казы-Гирей возьмет золото и понарошку придет к Оке, как зазеленеет степь. Из века в век нет на Руси хуже беды, чем татарщина. И нет ничего, чем бы Русь не пожертвовала, чтоб отвратить нашествие. Нагрянет Орда к границам - царству ничего не останется, как сплотиться вокруг нового государя: и народу, и войску, и боярам. А там хан, как условлено, испугается и попросит мира – страна восславит своего избавителя! Вот тогда и придет пора венчаться на самовластие, как Иоанн.

...Пока правитель с лаской принимал поздравления съезжающихся в Новодевичий бояр. Тех, кто не принадлежал к великим и не претендовал на престол. А значит, готов был стать его друзьями скорее, чем союзниками Романовых и Шуйских. Ведь Борис уже сегодня может раздавать награды, чины и земли, а они – не скоро и неизвестно – кто из них? Кротостью и щедростью, Борис спешил приручить Думу, встречая бояр на крыльце собора. Кто приедет льстить и возьмет подачку сейчас – завтра отдаст за него свой голос.

Вместе с ним бояр встречали старица Александра и патриарх. Невдалеке, среди разодетых вельмож, стояли Богдан Бельский и Иван Сабуров. В отличие от остальных собравшихся, вид Бельского не был подобострастен или благодушен. Лицо его выражало гордость. И, порою, нетерпение. С высоты своего роста, поверх голов собравшихся, он кого-то искал глазами. Наконец, под самой крышей, одно из окон распахнулось и в нем показалась девушка, в бархате, мехах и драгоценностях, прекрасная, как Луна и слепящая, как Солнце. Она кивнула Богдану, он слабо поклонился в ответ. Пришел ее черед исполнить обещанное. Ксения исполнит! Тем более, что некоторый задаток уже уплатила... Она исчезла скоро, лишь стекла в окошке блеснули ему опасно, как ее глаза. Бельский зажмурился, улыбнулся... и продолжил свое наблюдение. Нет, не новоиспеченную царевну искал он сейчас.

Нашел. Приветствуя, высоко взмахнул рукой. Раздвинув бояр, шагнул к Сабурову.

– Послушай, друг мой, - начал Богдан и в тот же миг, в ноги Сабурову упали двое: юноша, одетый в небогатый дворянский кафтан, и девушка в строгом платье, в тугом черном платочке.

– Отец! – Воскликнула девушка. – Накажи по власти своей, но прости меня, дочь свою! Прости и благослови!

– Благослови и меня, сироту, - следом попросил юноша, - с дочерью твоей под венец.

Узнав дочь, Сабуров побелел, как известь. При взгляде на юношу, лицо его исказилось, словно в негашеную известь плеснули воды. Он попытался отвернуться, но Бельский твердо держал его за локоть. Сабуров подергался в сильных руках Богдана и замер - оглянувшись на шум, к нему шагнула старица Александра. И сам Борис Годунов, нареченный государь, поспешил следом за нею. Вельможи сдвинули свои ряды. Лишь патриарх Иов слепо щурился, не понимая, что происходит. А объяснить было некому: кроме Богдана, Бориса и Ирины, тайну влюбленных знал лишь он сам.

– Будь милосерден, Сабуров! – потребовала старица Александра, - Ты обещал мне! Дважды! Так исполняй!

– Это тот самый юноша, что принес... – Начал Борис, но Ирина так посмотрела на брата, что слово «завещание» застряло у того в горле, как рыбная кость. - ...принес нам так много радости своей смелостью и верой? Сабуров, он влюблен в твою дочь?! Нет, лучше пары и Господь не придумает. Это правда, что ты трижды проучил... – и вновь Борису пришлось подавиться, – трижды проучил тех, что не поверили в крепость твоей верности и любви, дворянин?..

– Зобниновский, государь. Это было четырежды! - до земли поклонился Годунову Давид.

– Она в ярости на тебя, - «Марья Григорьвна» то же пришлось проглотить, - но поскольку ты служил своему государю, своей вере и любви, и служба твоя доставила нам немалое удовольствие, я уговорю ее простить. Ее! – Обернулся он к окольничему. – Ее, Сабуров! А тебе я просто могу приказать, могу за тебя простить и благословить... Но уж сделай это сам, если хочешь заслужить мое расположение. И удостоишься боярства! Родство с этим бедным, но благородным юношей не позор, но почет. Дружба со мною! Дружба с государем дороже тщеславия.

Столпившиеся вокруг наших влюбленных, Сабурова, Бельского и царственных особ Бориса и Ирины царедворцы непонимающе оглядывались по сторонам. Кто бы им объяснил все эти загадки, громоздящиеся одна на другую...

Сабуров съежился, как те монахи, которых шутник царь Иоанн сажал на бочку с порохом, чтобы прямым ходом отправить на Небеса, и стоял, ни жив – ни мертв. Но не говорил ни слова, держался.

– Не омрачай радость православных, боярин, - над самым его ухом раздался старческий хрип подоспевшего к действу Иова, - если и был какой грех, я отпускаю им. Не простишь и не благословишь – чтобы раздавить твою гордыню, сам, сейчас же, их обвенчаю. Христос и тот отпускает людям, заблудшим деткам своим, их грехи, а ты что о себе возомнил, раб?

Это было уже слишком. Сабуров пошатнулся. Давид вскочил с колен, чтобы его поддержать. Оказался с бояриным лицом к лицу... Словно ожидая только этого, Сабуров мгновенно открыл глаза. Остро, требовательно посмотрел на Давида.

– Ты хорошо понимаешь, что делаешь? – быстро спросил он. - Я предупреждал тебя, беги от нее...

– Твои угрозы глупы, Сабуров, - оборвала его старица Александра, - делай, или совершим без тебя, упрямец!

– Помни мои слова, юноша... – Лицо новоиспеченного боярина расправилось и стало напыщенным, торжественным. – Прощаю тебя, дщерь моя, и тебя, юноша, по сиротству твоему. И данной мне властью благословляю вас, дети, под венец.

Бельский, все еще держащий Сабурова за руку, преодолевая его сопротивление, поднес ее для поцелуя сначала Давиду, затем – Аннушке. Подтолкнул под локоть – перекрестить влюбленных. А они, добыв отцовскую милость, опустились на колени перед той, кому, им казалось, обязаны своим несказанным счастьем.

– Добро победило и в малом... - Старица Александра по-иночески перекрестила влюбленных. - И в великом!

Она в губы поцеловала Бориса, показывая, что последнее слово – ему напутствие, склонилась под благословение к патриарху, быстрым шагом вышла из толпы царедворцев и направилась в келью. К воротам, которые вели из страны, что она потеряла – из царства земной гордыни и суеты, в страну, что, наконец, обрела – в царствие Небесное. Ей было радостно. Здесь она томилась государыней, туда пожаловала... рабой.

Проекты

Хроника сумерек Мне не нужны... Рогов Изнанка ИХ Ловцы Безвременье Некто Никто

сайт проекта: www.nektonikto.ru

Стихи. Музыка Предчувствие прошлого Птицы War on the Eve of Nations

на главную: www.shirogorov.ru/html/

© 2013 Владимир Широгоров | разработка: Чеканов Сергей | иллюстрации: Ксения Львова

Яндекс.Метрика