Flash-версия сайта доступна
по ссылке (www.shirogorov.ru):

Карта сайта:

Воля грозного ангела. Об искушениях вдов и девиц

Об искушениях вдов и девиц

 

Спускаясь во мгле едва светающего утра к ждущим у крыльца роскошным саням царицы Ирины, Анна Сабурова не заметила, что две пары острых человеческих глаз с разных сторон внимательно наблюдают за ней. Перед тем, как сесть в сани, юная красавица отняла от носика меховую перчатку, глубоко вдохнула морозный воздух и поежилась. Сладко! Она поспешно забралась внутрь, слуги задернули полог и сани тронулись, скрипя полозьями по свежему ночному насту. Вчерашний теплый ветерок немного побаловал Москву, а сегодня от стужи трещали в поленницах дрова и сбивалось дыхание. В мехах и бархате саней Аннушка согрелась. Ехать – неблизко. Опустив свое прелестное личико в пушистый воротник, она задремала.

Чего не могли себе позволить следящие за ней. Схожие в своих намерениях и, потому, не замечающие друг друга. Судьба слепо столкнула их дважды – уже не случайность. Один из них обязательно сломает себе шею в раскрывшейся пропасти вражды.

Первым, тайным, но бесконечно желанным наблюдателем за Аннушкой был ее возлюбленный. Сутки, прошедшие после ночного пожара, он не растратил понапрасну. Когда Давид вернулся из дворца Богдана Бельского к месту своего ночлега, то обнаружил, что там, рядом с Истомой, его терпеливо дожидается приказчик сгоревшей гостиницы. До полусмерти перепуганный и до полусмерти восхищенный знакомством постояльца с первыми вельможами царства, приказчик кланялся в пол и заискивающе просил юношу покинуть этот сарай, недостойный столь высокого господина и пожаловать в другую гостиницу, находящуюся под его прилежным управлением. Там приказчик пообещал бесплатно выделить на целую вечность самые лучшие покои и бесплатно же кормить каждый день самого Давида, его слугу и коня.

– Мой юный господин ни в чем не будет разочарован. Хотя та гостиница и расположена подальше от Кремля – в Скородоме, близ Покровки, но соседство там не хуже, а даже лучше, чем в Китае. Известно, что Покровка ведет к Немецкой слободе, и в бережение от иноземцев – сам лукавый не знает, что на уме у латинов! – благой памяти царь Иоанн пожаловал дворы в той округе многим известным воеводам и храбрым дворянам. В нашей гостинице господин найдет то же несравненное удобство, что в сгоревших... - приказчик жалостливо всхлипнул, - ...дотла... палатах... на Никольской, - но от лишних беспокойств будет надежно избавлен.

Бедолага так многозначительно смахнул набежавшую слезу, что юноша, мысленно пошарив в своем отощалом кошельке, пожалел его и согласился.

Надо сказать, что приказчик, делая это щедрое предложение, стремился загладить невольную вину перед постояльцем лишь во-вторых, а во-первых, имел в уме нечто иное. Он надеялся, что юноша, в котором заподозрил скрывшегося под чужим именем знатного вельможу, заступится, если начнется следствие: не устроен ли поджог нарочно, не замешан ли в этом деле сам приказчик? Заметив на пальце Давида баснословно дорогой перстень, похожий на золотой слиток, повернутый внутрь ладони бесценным малиновым камнем, приказчик бесповоротно заключил, что его обладатель принадлежит к сильным мира сего. И не ошибся: по древнему поверью, этот перстень действительно способен наделять своего хозяина великими благами мира, дружбой правящих особ, любовью женщин, храбростью и удачей. Некогда он был изготовлен по указанию самого Иоанна Грозного – великого знатока драгоценных камней. С соблюдением волшебных обрядов в особо выкованное желтого золота кольцо вправили несравненный рубин. Даже оценщик, напрочь отвергающий суеверия, выложит за него целое состояние.

Так же не раздумывая, как перстень, принял Давид и покровительство Бельского, которое сам с радостью называл бы дружбой – Богдан умел быть обаятельным для нужного человека. Покровительство Бельского было опасным: врагов он имел множество, а из немногих друзей ни один не выжил на ледяных горках власти – взлет-падение, взлет-падение – где любил кататься Богдан. Уцелели только предавшие его.

И в то-же время, нигде так, как вблизи Бельского, нельзя было рассчитывать на успех дворянину, не имеющему ни обширных имений, ни родовых богатств, ни чиновных предков, ни звучного имени. А рядом с неистовым Бельским, который собой, как тараном, разбивал придворную коросту, открывался путь наверх к самому невероятному величию. Ведь именно благодаря ему к вершинам власти прорвались и дети нищего церковного служки дьяки Щелкаловы и посадский сирота патриарх Иов и сами Ирина и Борис Годуновы – государыня царица и правитель России.

Наверное, Бельский, при желании, сам мог бы стать правителем или царем, но никогда ничем не показывал, что у него есть такое желание. Быть может потому, что каждый раз, едва верховная власть попадала к нему в руки, как то не раз бывало при жизни царя Иоанна и по его смерти, против него объединялись все, даже самые непримиримые друг к другу. И эту вражду, конечно, нельзя объяснить ни принадлежностью Богдана к пагубному роду Малюты Скуратова, ни воспоминаниями о том, что именно по его советам изводил боярские роды и разорял города Грозный. Мало ли кто от кого происходил, и мало ли кто что-нибудь когда-нибудь нашептывал царям – среди московской знати были и потомки Батыя с Мамаем. Ничего. Наверное, в Богдане Бельском бояре чуяли что-то демоническое – то, отчего он был непревзойден и необорим в заговорах и смутах. Нечто такое, что можно сдержать только вместе – вот они и вставали против него, как один.

Когда слуга двух господ – дьявола и Христа – Иоанн Грозный оставил после себя царство разом двум сыновьям - блаженному до слабоумия Феодору и припадочному, больному бесами Димитрию, а выбирать между ними, быть опекуном и хранителем престола, назначил Бельского, бояре, во главе с Никитой Юрьевым, Иваном Шуйским и Годуновыми, свалили Богдана. Отправили в ссылку, казалось – в небытие. Но, нет: Юрьева отравили Годуновы, Шуйского, по их же наущению, задушили угаром, царевича Димитрия – зарезали, а Бельский, прознав, что Феодор умирает, явился в Москву, как ни в чем не бывало. И оказалось, как не крути, что он – первый из троих, по закону решающих судьбу венца. Ирина – вдова слабоумного, Иов - назначенный слабоумным пастырь. А Богдан – смотритель воли Грозного царя, ставленник власти, данной Небесами. Хранитель того меча, на который потомки князя Даниила насадили русские княжества и вырезали по телам соседей – Орды, Литвы и Ливонии - Московское царство в самом сердце вселенной. Никто не признавал вслух, но в душе все понимали силу, которую имеет слово Бельского в схватке за престол.

Обеспечив себе покровительство Бельского и согласившись участвовать в его предприятиях, Давид поступил поразительно мудро: в любовное дело, которое нельзя решить согласием и любовью, впутал власть. И у него появилась возможность добиться своего насилием. Конечно не над Аннушкой – даже после утренней встречи с незнакомкой он верил в любовь! – над ее отцом. Достаточно оказать какую-нибудь важную услугу тем, кто победит, и согласие Ивана Сабурова обеспечено.

По крайней мере, так простодушно полагал наш юноша, устроившись в засаде у его подворья. И весь хитроумный план его удался бы без загвоздок, если бы Анна Сабурова сама не оказалась впутана в змеиный клубок.

За санями царицы Ирины пристально следил еще один человек. Давид уже встречался с ним: низенький, кривоногий, скуластый, с редкой клочковатой бородкой. Андрей Шелефетдинов. Еще ночью, как только Бельский оставил его в подвале своего дворца под охраной слуг, Андрей ускользнул. Он умел открывать замки спрятанной в шапке иголкой, умел, как цыплятам, скручивать шеи спящим мужчинам, умел ломать хребет слишком задиристым псам, ну а пролезть в окошко и перебраться через забор высотой в два копья для него не составляло вовсе никаких затруднений. Он не умел только оправдываться перед Марьей Годуновой и только перед ней терялся. Марья предложила ему проследить за дочерью Сабурова. С большей охотой он пошел бы по городу искать того юнца, что так опозорил его в горящей гостинице. Но жене правителя Андрей не мог отказать. Ни Марья, ни ее лучший убийца еще не знали, что нежный друг Анны Сабуровой и смертельный враг Шелефетдинова – двое в одном. И тот и другой - наш храбрый Давид.

Марья не могла позволить себе отправить Шелефетдинова искать какого-то неизвестного молодчика. Гораздо больше ее волновали вдовая царица и Богдан Бельский. Что происходит между ними? На чем они сговорились: выписать в мужья царской вдовице Римского принца Максимиллиана? Поставить Шуйского или Романова - полуцарями при всевластной Думе? Выбирать, вместо наследственного царя, правителя на Соборе? На чем-то они сговорились: Ирина, видно, вцепилась во власть, как волкодав, Богдан, как лютый волк, рыщет вернуть себе власть, что была у него при Грозном. Чем не парочка?!

Вдовая царица и Богдан Бельский превратились для жены правителя в сказочного осминога – цепкие щупальца душат, жалят, в летучего змея – огненные пасти шипят, жгут. Отрубишь – в мгновение ока отрастают вдвое, втрое. Всю жизнь она рубила головы и руки врагов, и вот, в решающий миг, нет им числа...

Брось сражаться с отростками! Выжги чудовищу сердце!

Марья поручила это одной очень ловкой особе, но – вспомним разговор в лавке драгоценностей - есть повод сомневаться в ее верности. И решила подстраховаться. Для этого и выслеживал девушку Шелефетдинов.

Наблюдая за ней, убийца не предполагал, что не один занят этим волнующим занятием. Волнующим? Только не для него! Похитить девчонку, пытать девчонку, зарезать девчонку – что может быть проще?..

Волновался Давид. Один взгляд на спускающуюся с крыльца к царицыным саням Аннушку вскружил ему голову, словно взгляд на землю с креста самой высокой колокольни. Лишь напряжением всей воли и всего благоразумия он удержал себя, чтобы не вскочить, не броситься под копыта коням, под полозья. Всем пожертвовать, но увидеть ее, может быть - о мечта! - дотронуться до нее!

Слава Богу, что сотворив людей, он внушил ржевским уроженцам настоящее русское упрямство. И Давид не поддался – он хотел не мгновенного наслаждения, а любви навсегда.

Отведя взгляд и вовремя присев за укрытие, Давид задрал шапку над вспотевшим, несмотря на мороз, лбом и попытался усмирить свое волнение. И задержался в засаде дольше, чем равнодушный.

Кривоногий ночной знакомец вынырнул из-за высокого вдоль расчищенной дорожки сугроба, когда сани уже выехали за ворота. Давид увидел его и втиснулся в угол беседки, где сам скрывался. Шелефетдинов сразу заметил бы юношу, если б не утренняя тень, если б все его внимание не сосредоточилось на затворяющих ворота стражниках. Скользнув в нескольких шагах от Давида, Шелефетдинов выбрался с подворья тем же путем, как пришел – на углу, никем не замеченный за изгибом забора, быстро забрался на него и спрыгнул в мягкий снег снаружи. Как только шапка кривоногого исчезла за верхушкой тына, Давид бросился следом. Юноша подпрыгнул, схватился руками за верх заостренных кольев, подтянулся, глянул. На углу улицы Шелефетдинов вскочил в одноконный юркий возок без кучера. И на расстоянии, исключающем всякие подозрения, начал преследовать увозящие Аннушку сани царицы. Когда он скрылся за поворотом, Давид перелез через тын. Ошибки быть не могло – кривоногий высматривал Аннушку. То, что в сани садилась именно она, Шалефетдинов видел ясно, как и Давид. Но кто такая Анна Сабурова, чтобы за ней следить? Значит причина не в ней, а в том, куда, к кому она едет. Узнать срочно, иначе можно провалить все задуманное назавтра предприятие...

Давид вспомнил о воспитательнице своей возлюбленной. Вот, кто бы пригодился! Сегодня праздник – на подворье Сабуровых есть крошечная домовая церковка, но после заутрени, мамка наверняка пойдет к праздничной службе в храм. Стоит постеречь!

 

Вскоре догадливость юноши была по достоинству вознаграждена. Из калитки показалась та, кого он ждал. Празднично одетая, мамка направилась в сторону рыночной площади. Следуя за ней, Давиду сперва приходилось прятаться за заборы и углы зданий, но, как только они вышли на людные улицы, ему ничего не стоило затеряться в пестрой толпе. Остаться незамеченным было тем более легко, что мамка шла, не оглядываясь – ей ли бояться слежки?

Довольно скоро, они вышли к Василию Блаженному. Скупо подав милостыню стайке ползающих перед храмом нищих, мамка поклонилась, перекрестилась иконке Богоматери над входом и, сквозь толпу, протиснулась внутрь. Наскоро отвязавшись от попрошаек, стянув шапку, Давид последовал за ней. Был праздник, Сретенье Господне,* и собор Покрова Пресвятой Богородицы, в стенах которого почил Блаженный Василий, давший храму свое имя в простонародье – особо великолепен. Не зря восхищенные иноземцы называли его божественным слепком с Небесного Иерусалима.

– ...Се лежит Сей на падение и на возстание многих во Израиле, и в знамение предрекаемо: и тебе же Самой душу пройдет оружие: яко да откроются от многих сердец помышления...

Словами встретившего Младенца и Пречистую праведного Симеона,* пророчески до боли, пели на клиросах.

Давид даже зажмурился от пробирающего до мозга костей ужаса, что все, и доброе и злое, все в этом мире предрешено. И его любовь с Аннушкой, и его счастье–несчастье. Все предписано на Небесах, и земным остается только не отворачиваться от своего...

Кто-то толкнул юношу в плечо. Он очнулся, оглянулся. Обнаружив мамку у самого иконостаса, протиснулся к ней. Встал за спиной. Крестясь и кланяясь вместе с толпой, как велит служба, на самом деле, едва слышно, она молилась о своем.

– Убереги, Христе Господи, рабу твою Анну от оскверняющихся ложью, а все зло, переданное ей, к ним пусть вернется. Сохрани ее среди искушений сильных мира сего, да останется в их разврате чистой и любящей в их вражде. Аминь. – Вместе со всеми, она перекрестилась, положила поклон, пропела. – Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй!

И вздрогнула, когда Давид прошептал ей на ухо:

– Так и будет!

Искоса, мамка глянула на него, узнала:

– Нашел значит... Что задумал?

– Увидеться бы с нею. Что хочешь проси.

– Рада устроить, но Аннушку у меня отобрали. Как утро – увозят к дальней тетке – вдовой царице Ирине, в Новодевичий. Опасно. Врагов у вдовы много, служа ей, легко накликать несчастье.

– За что? Кем она служит царице?

– Гонцом! Через нее царица пишет тем, кого не любят ее брат, правитель Борис, и жена братова, Марья, Малютина дочь, и друг их, патриарх Иов. О чем может писать Ирина - страшно сказать: не иначе, о венце, кому быть царем. Что им моя девочка?.. Вызволять надо Аннушку!.. А ты? Помнишь, что я говорила тебе: Анна – не простая девушка. Ее жизнь, как ниточка, спутана с жизнями страшных людей. Этот узел развязать трудно, а разрубить нельзя. Тебе за многое придется ее простить, долго терпеть. Не отказался, не отступишь?

Вслух Давид не ответил, лишь упрямо мотнул головой.

– Я помогу тебе, сынок...

– Знаешь, я встретил девушку, похожую на нее как две капли воды. Она назвалась Софьей.У Аннушки есть сестра?

– Сестра?! – Мамка изменилась в лице, пошатнулась. - Тебе ее лучше не знать. Они очень разные с моей девочкой. Я вижу, ты сам это понял. Держись от Софьи подальше... И Аннушку не распрашивай о ней. Ей будет очень больно. Дождись, пока сама расскажет.

– Я видел, она утром уехала. Сегодня вернется?

– Обещалась.

Еще с полчаса, они, незаметно от других, шептались в углу у иконостаса.

Провожая Давида, мамка ему поклонилась и, пользуясь ходом общей молитвы, трижды перекрестила юношу: “Спаси Господи! Спаси Господи! Спаси Господи!”

 

За несколько дней, Анна Сабурова вполне свыклась с близостью к Ирине, да и царица уже совсем беззастенчиво использовала ее, словно позабыв, что девушку не охраняют ни монастырская келья, ни блеск царского имени. И тем более, сомнительное звание царицыной любимицы, подружки.

Пытаясь впрок насытиться властью, Ирина принялась неустанно управлять государством, явно - повелевая посещающими ее в Новодевичем брата-правителя, бояр и патриарха, тайно – письмами, которые Аннушка, разъезжая по Москве в царицыных санях, передавала через жен и дочерей Романовым, Шуйским, Щелкаловым. Ирина подписывала указы, назначала воевод, решала боярские споры, от ее имени принимали иностранных послов и заключали договоры. Россия впервые оказалась под властью женщины, никем не прикрытой. Ни немощным мужем, ни малолетним сыном, как было прежде с самой Ириной Годуновой и с ее предшественницами - Софьей Витовтовной и Еленой Глинской.

По русским законам, царицы даже не венчались на царство. И Ирине довелось лишь подсмотреть в особый глазок за возложением в Успенском соборе царского венца на ее мужа, Феодора Иоанновича. В отместку нелепому предрассудку, она приказала изготовить себе венец, изумивший даже цареградского патриарха Иеремию. Двенадцать золотых столбцов, означающих Христа и его Апостолов, бесценные, небесной чистоты каменья, непостижимые воображению узоры – украсившая им чело женщина ангельской красоты, несомненно, имела богоподобное величие.

Ирина Годунова явилась во дворце Иоана тогда, когда в нем хозяйничали Малюта Скуратов и Богдан Бельский, когда правилом считалось лицемерие, и своею принадлежностью к власти жена младшего царевича, как и жены самого царя, могла наслаждаться лишь исподтишка, украдкой, нашептываниями, хитрыми женскими уловками, до которых, впрочем, Иоанн не слишком был податлив. Но когда Грозный царь умер, и Ирина стала царицей, она отказалась играть по этим правилам.

Ее воля к власти была редкой даже для Годуновых. Молодую царицу не мучил привитый опричниной всей московской знати страх жертвы. Ее не грызли, как самих опричников, раскаяния палача. Ирина легко победила в дворцовых схватках против родни царевича Димитрия, против старожил опричного сыска, таких как Зюзин и Безнин, против заговора вельмож Ивана Шуйского, Никиты Юрьева и дьяка Андрея Щелкалова, при том, что первый был спасителем России в Ливонскую войну, второй – дедом ее мужа по матери, а третий – ближним советником Грозного. Ирина не боялась жесткого противоборства, легко шла на открытые столкновения, ошеломляющие врагов. Ей нравились взрывы и пламя, чем ярче - тем лучше, освещающие мрак, где плетутся заговоры, где мелкие, льстивые и лживые людишки ткут свою паутину плотно, чтобы запутать, задушить жертву. Пауки боятся сквозняка и огня. Царица любила бурю и пожар, когда самую тонкую паутинку, самого мелкого паучка выдают плотные, разбегающиеся от страха тени.

Стремление Ирины к яркому свету и открытой борьбе, это пристрастие сильных, позволяло ей править самодержавно все четырнадцать лет царствования мужа и с легкостью подавлять всякие попытки перехватить власть, от кого бы они не исходили. Но сейчас ей бросили вызов пострашнее. Все – и Шуйские, и Романовы, и брат Борис со своею женой, и патриарх Иов настаивают на немедленном постриге. Надеются, что инокиней будет проще управлять, боятся иноземного принца, который может получить царский венец через супружеский – с вдовой царицей. Заталкивают под монашеский куколь чуть не силой, не плетью как царицу Соломониду – Иван Шигона. И народ, знающий о предсмертном завете царя Феодора, поддерживает их. Ирине ничего не осталось, как прибегнуть к своему излюбленному оружию...

Окруженная старицами, одетая в черное, она взошла на крыльцо собора Богородицы Смоленской в Новодевичем, низко поклонилась, тяжело перекрестилась и разделась до власяницы. Губы царицы беззвучно шевелились: собравшиеся вокруг читали на них смиренные молитвы, но в действительности, Ирина бормотала проклятия. Ей требовалось укрепить свою волю, но не волю отступить и смириться, а волю бороться.

Босиком, с пылающей в руке свечой, она вошла в храм. На клиросах протяжно и жалобно тянули тропарь о возвращении блудного сына.* Вряд ли еще какую душу так сильно жажадала сегодня заполучить мать-церковь. Не Бог, не Небеса, а церковь земная, воинствующая и властвующая.

Подойдя к алтарю, где ждал ее служащий в девичей обители иеромонах,* вдова покорно опустилась на колени. Трижды он спросил Ирину – добровольно ли она принимает монашеский чин? И трижды царица рассчетливо соврала: да, добровольно, отче! По обычаю, чтобы подтвердить ее слова, иеромонах трижды протягивал ей ножницы, которыми должен будет крестообразно выстричь волосы на макушке, и дважды царица возвращала их, с кроткой улыбкой, как бы позволяя воспользоваться этим оружием, укротить в ней земную гордыню. На третий раз не вернула.

Повертев ножницы в пальцах, она резко поднялась с колен и со звоном положила их на алтарь.

– Мой долг не отпускает меня, отче!

Гром пушечного залпа не прозвучал бы столь оглушительно в храме, как ее тихие слова. Стоящие вокруг старицы онемели. Парящие под куполом ангелы, стыдясь за Ирину, прикрыли лица. Копошащиеся в ногах бесы ликующе затопали, запрыгали, загоготали. Еще одну душу они увлекли в пучину погибели. А помог им в этом тот, кто назначен главным спасителем душ людских – святейший патриарх Иов.

– Я нарекаю тебя рясофорной! Старицей Александрой! – Зычно завопил скрывающийся в ризнице, как и предвидела Ирина, патриарх.

Дюжие глухонемые монахи под руки вывели подслеповатого немощного старца к алтарю.

– Исполни волю мужа твоего и церкви Божией, раба! На колени! Делай дело, отче...

– Владыка, - твердо произнесла Ирина, - я пришла к алтарю, надеясь, что Всевышний просветлит меня. Господь услышал мои молитвы! Я поняла: душа моя не готова встать у подножия его престола, земной долг не отпускает ее.

– В старчестве, раба, ты найдешь успокоение, пост и смирение. Земные путы истлеют! Читайте обеты над грешницей...

– Спешить некуда! – отказалась царица. – Отдам свою душу церкви, лишь исполнив всю волю покойного мужа, от альфы и до омеги. Не приму ангельский чин, пока не будет наречен на царство наследник Феодору Иоанновичу.

– Одумайся! Господь устроит...

– Народным выбором, мнением бояр и гласом патриарха. Моею волей!

– Гордыня затуманила тебе разум, вдова. Крест на тебя!..

– Да, владыка, на мне – крест. Позволь его донести!

Ирина шагнула к Иову и опустилась перед ним на колени. Чего угодно ожидал старец, но только не этого.

– Благослови, владыка! Земной путь пройти до предела и следом ступить на путь Небесный. Молись, отче, чтобы тогда не споткнулась я о порог земных страстей, не упала в погибель.

– Благословляю, государыня Ирина Федоровна!.. – промолвил Иов.

А что ему оставалось. Отвернуться, уйти? Нет, царица знала – он не сможет. Когда напряжение достигнет предела – всегда уступит. За эту слабость, за что же еще? его сделали патриархом. Даже под жгущим насквозь взглядом Марьи Годуновой, спрятавшейся, теперь Ирина уверена, там-же в ризнице, через себя старец не перепрыгнет.

– ...Молюсь за тебя. Христос, да пребудет с тобою.

Перебирая четки, крестясь, в наспех наброшенной на плечи шубе, Ирина вышла из храма. Чистый, пряный, сахарный запах зимы ударил ей в голову. Вкус тех самых земных стратей, с которыми она не смогла сегодня расстаться. Ее чувства ныли от сладости падения. Но душою – хотелось плакать. Бог никогда не был для нее посторонним, далеким – он всегда был рядом, только его сочувствие помогло перенести отчаяние сиротства и вечного одиночества, отчаяние, что не смогла стать матерью. И власть Ирина считала долгом перед Богом. Ради долга властительницы, отказалась сегодня от долга перед собственной душою. Запуталась, оступилась, упала. “Воспряну ли? Господи, подхватят ли на руки ангелы твои? Да не преткнусь о камень, наступив на аспида и василиска!.. Аспид, Борис и жена твоя, Марья Скуратова, василиск, помесь огнедышещего змея и жабы...”

В келью Ирину внесли чуть не на руках. Здесь ее уже ждала Анна Сабурова. Взглядом, она приказала девушке молчать, знаком велела старицам уложить себя в постель, кивком выпроводила их. Час, не меньше, она лежала молча, лицом в окно. Затем, не поворачиваясь, едва слышно проговорилась:

– Ничего это не значит...

Аннушка, не находящая себе места, но и не смеющая подняться со скамеечки в ногах царицы, обомлела. Кровь так сильно отлила от и без того бледных щек девушки, что Ирина, глянув на нее, испугалась:

– Ну, ну, не бойся детка. Я не приняла сегодня ангельский чин, как завещал мой муж. Ради того, чтобы выполнить другую часть его завещания – передать кому следует царство. А кому следует? - спросишь ты. Господь еще не просветлил меня...

Ирина села в постели, взяла девушку за руку, притянула поближе к себе, обняла за плечи. И, словно сквозь дрему, как собственные грезы, Анна Сабурова разглядела все намерения царственной послушницы.

– Я знаю свою вину, дитя мое. Господь позвал меня – сегодня я должна была стать старицей Александрой. Но... Но мне предстоит то, что ни тебе, ни кому-то еще на земле не назначено, только мне – пройти на Небе два Суда. Дважды ступить во Врата. Дважды оправдаться. Один суд – как земному человеку, как грешнице и отступнице. Другой – как царице, ведь на меня, по блаженству мужа моего, были возложены слава и бремя правления. Какой Суд главный для ответа? На первом я отвечу лишь за собственную душу. На втором за то, как пронесла доверенное от Бога, ведь власть не земная суть, а Небесная. Когда с меня спросят за младенцев, погубленных врагами, за разорения, за разрушенный ковчег государства – что будет толку в личной праведности?! Да будь я сама святая – сбросят в преисподнюю. Если врученное от Бога – не соблюла... Для государя, дочь моя, блюсти лишь собственную душу – преступление!.. Сегодня я не приняла постриг и ценою малого стыда избежала большого позора. Мне пора уходить от мира – слишком часто я соблазнялась и соблазняла других, слишком ублажала чувства, много меньше радовала душу. Пора! И я уйду! Но лишь когда выполю долг царицы. Когда такой государь сядет на престол Московский, что Россия и вера не погибнут. Или пока воля Всевышнего не отвратит меня от этого намерения... Смертью!.. Или если увижу, что Россия обречена. Как Христос, когда явилась ему обреченность Израиля.* Но до той черты – не отступлюсь! Вот так... И ты мне в этом поможешь, милая племянница...

Аннушка очнулась. Румяное яблочко соблазна качалось на душистой веточке у самых ее губ, едва лишь познавших сласть поцелуя, негу запретного. И она вкусила. Терпкий, медовый сок сопричастности к тем, кто вершит судьбы людей потек по языку. Она опьянела, она глотнула... Могла ли удержаться? Нет! Ведь кровь ее от того же корня, что Годуновых...

– Помогу! – Щеки девушки налились румянцем. – Что мне сделать для тебя, государыня... тетушка?

– Почаще бывать у меня. Ты передавала мои письма слепо, теперь мне нужен зрячий гонец. Мне нужен кое-кому проводник. Марья считает, что замуровала меня в этой келье – она ошибается! Здесь я даже сильнее, чем на воле, в Кремле. Потому, что здесь - недосягаема для яда и ножа, тем более для порчи и чародейства. Завтра ты расскажешь Романовым, Голицыным, Шуйским, что я не так предана Борису, как принято считать. Что я хочу царя Божьей волей, а значит, согласием земных. Хочу праведного царя! А Борису, имея такую жену, нелегко будет доказать свою праведность!

 

Следующим утром, едва забрезжил рассвет – немного раньше, чем обычно, роскошные сани подкатили к воротам подворья Ивана Сабурова. На вопрос стражи, румяные слуги, как и ожидалось, ответили, что присланы старицей Александрой из Новодевичего, за дочерью боярина. Сани эти увозили ее в монастырь уже не раз – стража пропустила их без дальнейших распросов. Свежие, отдохнувшие лошади дышали густым паром, как сказочные кони в небесных колесницах. Закутавшись в шубу, по привычке, прикрывая варежкой носик, Аннушка спустилась по крыльцу. Уже у самых саней, засмотревшись на чистый, малиновый рассвет, она отняла от лица ладошку, улыбнулась:

– Разве вы – слуги старицы Александры? – Весело спросила она, не задумываясь, каким будет ответ.

Неожиданным. Никто не стал объяснять ей, что старица поменяла слуг. Мужская рука высунулась из-за полога и, зажав девушке рот, сорвала ее с последней ступеньки крыльца, увлекла вглубь саней. Сидящий там человек в отвратительной скоморошьей личине туго стиснул бьющуюся и глухо кричащую ему в перчатку Аннушку, полог закрыли и сани рванули прочь. Выпустили их беспрепятственно – стражники не заметили, что произошло. Уже через несколько минут, след похитителей затерялся в кривых и путанных китайгородских переулках.

Побрыкавшись немного, совсем почти лишенная возможности дышать, девушка вскоре затихла в полуобмороке. Вот и все. Прав был Шелефетдинов – похитить девушку несложно, из любой крепости, не то, что с боярского подворья. Особенно, если влечет к ней сильное чувство: ненависть или... Боже, чьи это глаза под личиной, чей подбородок, чья улыбка?.. Любовь! Высвободив руки, Аннушка сорвала с похитителя козлиную морду. Давид! Смеясь, он склонился к возлюбленной, вдыхал ее растрепанные волосы, целовал ей лицо. Еще быстрее, чем вчера – искушение властью в келье Ирины, сегодня привела Аннушку в чувство радость.

– Милый, милый! – Не верила она своим глазам. – Ты здесь?.. В Москве?.. Нашел меня?.. Со мной?.. Не сон, не обморок, не смерть?.. Пусть мне не проснуться, не очнуться, не жить...

Конечно, наш юноша поспешил заверить Аннушку в том, что сказка - наяву. Что он действительно нашел ее, что она для него – единственная и бесценная, как данная в рождении душа, что все готов отдать за ответную любовь.

– Я люблю тебя, моя единственная!..

– И я люблю, и я... Ты мой, только мой...

Так они шептались, пока им хватало слов. Но рано или поздно слова иссякнут. И тогда...

Впрочем, читатель, я и так слишком глубоко открыл доверенные мне души. Надеюсь, Господь простит мою нескромность и твое любопытство. Но пока - отвернемся. Напоследок скажу, что в то утро смеющееся розовое солнце неслось по хрустальным сводам вселенной сразу двумя колесницами, и одна из них, спустившись с небес, заглянула на тихий московский пустырь у Покровки, к большому заболоченному пруду, дающему начало быстрой летом реке Рачке.* И никто, даже черпающий неподалеку в проруби стылую воду монах, за густыми ветвями ив не заметил ее огнеликой щедрости. Даже наши любовники... пока не очнулись.

Встревожил их одинокий, но тем более пронзительный вблизи, выстрел. Кто-то неосторожно спугнул небесную упряжку. Она унеслась ввысь!

Следом за первым выстрелом раздались еще несколько, зазвучали крики и звон оружия.

– Погоня!.. – Встрепенулась Аннушка, спеша привести в порядок свой растрепанный наряд. – Кто-то выследил нас!.. Бежим!

Давид приложил палец к губам, а когда девушка не послушалась, явно намереваясь крикнуть что-то еще, уже знакомым движением зажал ей ладонью рот.

– Тихо! – Прошептал он одними губами в изумленно округлившиеся глаза возлюбленной. – Погоня так долго не догоняет. Найти так быстро невозможно. Это может быть только засада... Но не по наши души – мы давно здесь. Ждали кого-то другого. Где-то совсем рядом. Дождались...

Внушив Аннушке спокойствие, Давид отнял ладонь от ее исцелованных губ.

– А слуги?... - Она жадно вдохнула. - Не выдадут?!

– Слуги? – Едва слышно, засмеялся юноша. – Сбежали давно. Я их нанял на рынке по сходной цене на часок. Хорошо, если кафтаны не украли. Мы одни. Потерпим, дай Бог, пронесет мимо.

Крики и звон оружия перемещались все ближе и ближе, пока совсем рядом не заржали, не захрипели кони.

– Попались! – Заключил Давид. – Их догнали, завалили коней. Все же посмотрим!

Приподняв полог, они очень осторожно выглянули наружу. Буквально в полусотне шагов, за густыми ветками низко склоненных к воде ив, среди которых наши влюбленные были как в шапке-невидимке, виднелись сани... удивительно похожие на те, в которых они сейчас скрывались. Подлинные, как догадался читатель, сани царицы Ирины. Юноша изменился в лице.

– Откуда они взялись здесь?

Нелепый вопрос. Сюда их привели случайности бегства и погони.

На месте схватки, недвижно раскинув руки, с окровавленной головой в белом снегу, лежал слуга. Он был мертв. Рядом с ним брыкалась и смертельно храпела подстреленная преследователями лошадь, волоча за собой ремни разрубленной упряжи. Другой слуга, жалобно скуля, ворочался в сугробе, собирая под руки липкий, алый снег. В мутном мареве, в звенящей тишине смерти, к нему, крича на ходу, с пруда бежали монахи и мужики из соседних домов. Выглядывая из-за заборов, визжали дети, охали бабы. Сами же царицыны сани, с тремя оставшимися лошадьми, уже сворачивали за угол.

Давид отпрянул, глянул на Аннушку. В ней не было ни ужаса, ни отвращения. Ее прищуренные глаза смотрели на кровь и смерть не так, как смотрят даже много повидавшие мужчины. Ее щеки нарумянились. Уголки губ будто улыбались, она двигала ими - возбужденно облизывалась или шепталась... За плечо, грубо, Давид отбросил девушку вглубь саней, задернул полог. Под его взглядом, Аннушка забилась в уголок, испуганно съежилась, спрятала в воротник лицо. Когда Давид, за подбородок, вновь извлек его из мехового укрытия – оно было бледным, дрожащим, мокрым. Рот искажен судорогой. Губы искусаны. Аннушка безмолвно рыдала.

– Любимая, единственная, прости меня! Мне показалось...

Вскрикнув, девушка залепила ему пощечину. Бессильную, неумелую, словно погладила по щеке... И тут же завыла, забилась, колотя во все стороны кулачками, коленями, локтями.

– Это ты, ты все подстроил!.. Как я вернусь?!..

Хорошо, что Давид успел сжать ее в объятиях, сдавить ей рот поцелуями. Вскоре, Аннушка подчинилась, затихла. Замерла, ко всему безразлично.

– Ты права, я пытался подстроить... – Пришлось признаваться юноше. – Так, чтобы ты смогла вернуться. Но судьба распорядилась по-своему. Я приехал пораньше, а настоящие сани должна была встретить твоя мамка, чтобы привезти в Зачатьевский монастырь,* где ты, скажем, была у заутрени. И мы, к тому времени, были бы там: по льду, нам выскочить туда – в два счета! Ты пересела бы... Никто б ничего не заподозрил. Здорово, правда?!.. Но кто-то еще охотится за тобою, кроме меня! Они напали на сани не для того, чтобы поговорить с тобою часочек. Для этого не убивают!.. Моя очередь спросить: кто, зачем, хотел тебя похитить? У тебя есть другой возлюбленный? Ты ему обещала?!

Взор Давида пылал такой искренней ревностью, что Аннушка не смогла уклониться от ответа. Она поспешила разуверить его.

– Ты – мой единственный! Только тебе я обещала отдать себя. Навсегда!.. Мой милый, пойми, девушек, бывает, не спрашивают, когда похищают... Бывает, похищают вовсе не ради любви...

Давид легко позволил себя убедить. Вдвоем с возлюбленным, зарывшись в теплые меха саней, Аннушка умела доказывать свою искренность и преданность и любовь...

– Ради чего же еще?!

– Ради власти... Ради царского венца...

Давид сжал губы, нахмурился. Девушка решила, что от негодования на ее двусмысленные загадки.

– За близость к сильным мира сего... – попыталась она пояснить.

Лишнее, Аннушка. Твой любимый помрачнел не от обиды – от яркого, слепящего предчувствия беды.

Власть, царский венец, сильные мира сего... Царица Ирина в Новодевичем... Романов, Бельский, правитель Борис Годунов... Ночной пожар и нападение в гостинице, Шелефетдинов... Вчерашнее утро, когда убийца следил за санями царицы Ирины, увозящими Аннушку из отцового дома в Новодевичий... Все сложилось. Цепь сомкнулась. Кольцо, как само имя - Анна.

Марья Годунова. Женщина, пред которой трепетали древние бояре, столетиями из рода в род, не дрогнув, взиравшие из-под московских стягов на полчища запада, на орды востока. Пред которой судорога сводила испытанных воинов, от плеча до седла разрубавших в брани татарских богатырей. Чудище... Сама преисподняя покушается на его любовь!

– Кривоногий! – против воли, истошно воскликнул Давид.

Девушка не испугалась. Глянула на него с любопытством.

– Ты уверен?

– Ты знаешь его? – Изумился Давид.

– Слышала. Любимчик другой моей тетки – Марьи Годуновой, жены правителя Бориса... Угадай, кого любят змеи? – Она не стала ждать ответа. – Тех, кто умеет брать у них яд и убивать им вернее, чем они сами. Шелефетдинов убивает вернее, чем кто-либо еще. Лучше, чем сама Марья... Ты успел познакомиться с ним? Где? Держись от него подальше. Слава Богу, что остался жив...

– Пусть благодарит дьявола, что он остался жив! – поправил возлюбленную Давид.

И коротко пересказал ей свое ночное приключение в горящей гостинице, чтобы она не приняла его слова за пустое хвастовство.

– Значит ты сошелся с Бельским?

– Да! И сани эти мне удружил именно он. Не правда ли, они похожи с санями царицы, как две капли воды... Я видел твою сестру, Аннушка! – признался Давид.

Он помнил предупреждение мамки, но не удержался. Зачем? Что им скрывать друг от друга? А любая боль - легче, если поделить ее на двоих...

– Сестру?! – Воскликнула Аннушка так, словно что-то пронзило ей сердце и этот крик был последним в ее жизни.

Давид понял, что поспешил.

– Да, любимая, случайно, в торговых рядах. Наткнулся на нее...

– Она была одна?

– Да! Потом я ушел...

– И не проследил за ней?

– Нет! Она заклинала меня честью...

Неожиданно, Аннушка истошно захохотала. Словно все напряжение этого необычного свидания вдруг закипело у нее в груди и выплеснулось... Так же резко, словно ей стиснули горло, она оборвала смех.

– Моя сестра не знает, что такое честь, Давид. Она не знает, что такое клятва. Для нее существует только одна страсть – творить зло. Только выгоды злу - ей законы... Ты угадал верно. Мы с ней – зеркальные отражения. Внешне – неразличимо похожи. Ты ведь не поверил,что перед тобою стою не я, признайся? Одно отличие, ты не мог не заметить: она – левша. В душах же, как и положено отражениям, мы – противоположны. После того, как умерла наша несчастная матушка, ее на воспитание взяла Марья Годунова. Так-же, как меня – царица Ирина. Жена правителя рано выдала ее замуж за князя Холмского. Род знаменитый: Иоанн Великий обещал свою дочь Феодосию сыну князя Даниила, Василию, только бы князь прогнал татар от Угры. Даниил отразил хана Ахмата. Иоанн сдержал слово. Моя сестра была жената на правнуке князя Василия Холмского и царевны Феодосии. Но... неудивительно, что рано овдовела, а род Холмских пресекся. Зачем Борису соперник у престола?.. Так вот: мы с Софьей никогда не видимся. Она не бывает в нашем доме, ненавидит отца. Мало кто знает, что у нее есть сестра, что у меня есть сестра... Но я слежу за нею!.. Держись от нее подальше! Шелефетдинов по сравнению с Софьей – безобидный уж пред смертоносной гадюкой. А ты дважды видел его в деле. Представь теперь мою сестрицу!

Дрожа, словно в ознобе, Аннушка теснее прижалась к юноше, зарылась лицом у него на груди, задышала часто, жарко.

– Не дай Господи!.. – Расслышал, как она взмолилась, Давид.

Опомнившись от испуга, отогревшись, девушка вновь вскинула глаза на возлюбленного.

– Как же быть теперь? В Новодевичий мне не вернуться. Чем я объясню свое чудесное избавление, Кто поверит. И... ты не сказал мне, моя мамка - она осталась в тех санях?

– Да, ее увез кривоногий. Отпустит...

– Марья Годунова, мой милый, не из тех, кто отпускает даже самую мелкую рыбешку. Раз попалась к ней в сеть – вспорет брюхо!

– Так надо спешить, выручать ее!..

– Повремени! Забудь!.. Спасай меня! Не мешкай! Спасай себя!.. Нам самим надо спасаться!

Слова Аннушки были полны таким неподдельным страхом, что Давид подскочил, как на иголках. Выглянул из саней наружу, осмотрелся. Убитого и раненного слуг унесли, лошадь уволокли. Пятна крови, там, где их не втоптали в снег, уже зализывает поземка.

– Застегни полог, - сказал он девушке, - закрой лицо в воротник. Я буду править. Поедем в одно тихое местечко, там переждем.

Аннушка не стала возражать. Не удержавшись от быстрого поцелуя, наш юноша оставил девушку за пологом и взялся за вожжи. Надвинув шапку на самые глаза, он медленно, не спеша, вывел сани из зарослей на пустырь и через него – в ближайший переулок. На их спокойное движение никто не обратил внимания. Выехав на широкую улицу, Давид вытянул застоявшихся лошадок кнутом. Вскачь!

Марья Годунова, разъяренная медведица, вылезла из берлоги, высмотрела жертву. Пришло время Давиду, единственному из охотников, оставшемуся незаметным, готовить свою западню.

Проекты

Хроника сумерек Мне не нужны... Рогов Изнанка ИХ Ловцы Безвременье Некто Никто

сайт проекта: www.nektonikto.ru

Стихи. Музыка Предчувствие прошлого Птицы War on the Eve of Nations

на главную: www.shirogorov.ru/html/

© 2013 Владимир Широгоров | разработка: Чеканов Сергей | иллюстрации: Ксения Львова

Яндекс.Метрика