Украинская война. Терции, табур, Ертаул

ТЕРЦИИ, ТАБУР, ЕРТАУЛ

 

В процессе охвативших Европейское военное дело во второй половине XVI в. перемен были выработаны три различные школы применения войск. Все три — были сплавом боевого опыта, новаторства и обращения к Античности. Они немало взяли из военной практики позднего Средневековья, но намного ее превосходили по своей боевой эффективности.

Все три затрагивали оба уровня вооруженной борьбы: давно освоенный тактический и поднявшийся недавно оперативный. И все три включали в себя правила для сложных армий с пехотой, конницей и артиллерией во всех восьми видах действий: оборона и наступление в полевом сражении, удержание и взятие крепости, глубокий рейд, маневрирование, защита территории, амфибийная операция.

Ни одна из школ не была взаимоисключающей к приемам другой, но для анализа военных событий их необходимо различать. Различия школ наиболее видны в характере многовидовых действий сложных армий в полевом сражении.

На Западе Европы сложилась Испанская школа. Ее максимой на поле боя были самостоятельные действия вооруженной огнестрельным оружием и пиками пехоты в крупных сплоченных построениях. Она была выражена в терциях.

Пехота выступала как главная ударная сила армий. А конница, прежде всего тяжелая и средняя, выполняла задачи прикрытия флангов пехоты, завязки боя, обхода противника и преследования. Мощный пехотный центр в Испанской школе мог опираться на полевые укрепления и артиллерию, но роль того и другого не была ведущей. Пехота маневрировала, оборонялась и наступала самостоятельно — без тактической привязки к укреплениям и артиллерии, вне зависимости от конницы.

Испанская военная школа была наследницей Средневековой боевой практики, прежде всего швейцарцев и ландскнехтов, а также английских приемов сочетания спешенных рыцарей с пиками и вооруженных длинными луками йоменов. Античной приправой к ней были идеи Вегеция и Аэлиана, прочитанные вместе с анналами Полибия и воспоминаниями Юлия Цезаря.

В Восточной Европе (если не брать в расчет краткие пехотные эксперименты гетмана Я. Тарновского) Испанская школа была представлена имперскими войсками — наемными на службе местных правительств от Скандинавии до Венгрии. Наиболее ярким примером их применения является битва при Бычине 1587, где они сражались в армии претендента на Польский престол эрцгерцога Максимилиана. Более мелких стычек, где имперские наемники отметились, было немало в Северной Семилетней войне и в Ливонской войне.

Одной из характерных черт Испанской военной школы была ее расположенность к крепостной войне. Самостоятельная роль пехоты резко повышала ее ценность в обороне и взятии укрепленных пунктов. Большое число крепостей в Западной Европе, которое часто называют то следствием — то причиной Военной революции, на самом деле проистекало из канонов Испанской школы, требовавшей применения пехоты и видевшей в укреплениях возможность применить ее в защите территории.

Организовать защиту территории иначе, чем разместив пехоту в укреплениях, — согласно Испанской военной школе невозможно. Укрепления являются необходимыми для ведения вооруженной борьбы на оперативном уровне. По мере становления этой школы в первой половине XVI в. в Западной Европе количество укрепленных пунктов растет лавиной. В Восточной Европе они множатся прежде всего в Прибалтике.

Приверженцами Испанской школы среди соперников в вооруженной войне за Восточную Европу стали шведы. Именно благодаря им (а также голландцам) Испанская школа претерпит в XVII в. значительные перемены и станет ведущей в Европе вплоть до Наполеоновских войн.

Другой военной школой Раннего Нового времени стала Чешская. Ее постулатом были действия пехоты в подвижном полевом укреплении из сцепленных телег, оснащенных легкой артиллерией, — табора. Пехотный табор действовал на поле боя самостоятельно, как главная ударная сила армии. Основным видом боя пехоты была оборона, но также она могла наступать, двигая табор и атакуя от табора — импульсами.

Конница, прежде всего средняя и легкая, действовала также из табора и от табора. Ее функции были важнее, чем в Испанской школе. К ним относились: контратаки, заманивание противника на табор под огонь пехоты и артиллерии, тактические засады. Как правило, табор служил центром и якорем боевого порядка армии, но мог также находиться на флангах или быть растянутым вдоль всего фронта — сомкнутым либо разомкнутым.

Бой табором был производным не европейской боевой традиции — к Яну Жижке он пришел от Тимура, применявшего его против превосходящих числом татарских орд. Существенной античной составляющей табор не имел — это стало одной из причин того, что в Центральной Европе он не прижился. Сами чехи эту тактику забросят и станут в XVI в. армией имперского типа, то есть Испанской школы.

Но табор нашел себе завидных последователей в лице Османов. Табур, которым турки «заразились» от наемных чехов в армии венгерского полководца Яноша Хуньяди, стал главным боевым построением Османов на всю вторую половину XV в., на весь XVI в. и XVII в. В османской армии его внедрил самый «западнический» и «римско-ориентированный» из султанов — Мехмед II.

Через него и его полководцев (значительная их часть была византийскими выходцами) именно турки обогатили чешский табор античным наследием: своими заимствованиями от византийцев в устройстве и вооружении средней конницы тимариотов, в статусе и роли пехоты янычар. Табур позволил раскрыть потенциал этих войск блестяще. Чешская военная школа стала Турецкой.

В Восточной Европе тактику табора активно пытались применять все: от тевтонов в Тринадцатилетней войне с Польшей 1454—1466 гг. — до гетмана Я. Тарновского под Обертыном 1531 (где из всех его новаторских приемов запомнился именно табор). Но именно Османы возвели ее в абсолют.

Уже от Османов больше, чем от поляков — табор заимствовали и ситуационно применяли (как на Молодях 1572 и под Коломенским 1591) в русской армии, а также запорожские, донские, волжские, терские и прочие разного рода казаки. Порой о нем вспоминали сами поляки (особенно в столкновениях с татарами и турками, как Н. Мелецкий под Хотином в 1572 г.) и ставшие хозяевами чехов Габсбурги.

Крепостная война для Чешско-Турецкой военной школы оставалась вторичной. Благодаря табуру турецкая армия располагала собственными подвижными крепостями, а контроль над территорией туркам несла многочисленная конница. Поэтому они считали крепости не столько тактическим звеном, как Испанская школа, сколько базами расквартирования и снабжения войск.

Турки были активно вовлечены в крепостную войну там, где им ее навязала Испанская школа — в Венгрии, но даже там они постоянно пытались вырваться в поле, где тактика табура, по их мнению, превосходила Испанскую тактику вооруженных пиками пехотных масс, которой придерживались Габсбурги. Там, где турки были свободны выбирать тактику, прежде всего в Иране, они применяли табур, а их враги — кызылбаши, напротив, пытались их из той тактики вытащить, лишив боевого превосходства.

Третьей военной школой являлась Московская. Она предписывала совместные действия пехоты и конницы в обороне и в наступлении в смешанных построениях чередованием подразделений того вида войск и другого. Совместный бой в смешанных построениях не исключал самостоятельных действий пехоты и конницы крупными обособленными массами, но принципиальным для Московской военной школы стал именно он.

Согласно Московской школе совместного боя пехоты и конницы, пехота выполняла поражение противника в дальнем бою огнестрельным оружием, а конница — наносила удар холодным оружием. Совместный бой применялся как в наступлении, так и в обороне. При этом конница далеко не была лишена собственного оружия дальнего боя (им служили луки и пистолеты), а пехота располагала холодным оружием (особо мощным после внедрения бердышей в Ливонскую войну).

Благодаря правилу совместного боя пехоты и конницы русская пехота, вооруженная огнестрельным оружием, могла полноценно раскрыть свой огневой потенциал, не отвлекаясь на удар пиками и не обременяя свой маневр табором. Негативной стороной Московской школы была зависимость результата от боеспособности не одного вида войск (пехоты или конницы), а обоих сразу. Для русской армии это часто было труднодостижимо.

Московская школа совместного боя пехоты и конницы чередованием их подразделений имеет своим истоком полководческие находки все того же Тимура. Тимур применял бой средней конницы и спешенных лучников для придания устойчивости отдельным частям своей армии в битвах с татарами Золотой Орды. Он создавал таким образом тактические «острова», которые были не по зубам татарам, дробил и сковывал их прорывы и обходные маневры, создавал условия для наступления своих резервов.

Русские обогатили находки Тимура применением ручного огнестрельного оружия. Многое для совместного боя пехоты и конницы они заимствовали в «Тактике» Византийского императора Льва VI и прочих византийских сочинениях. Выражением Московской школы стал встречный бой с завязкой Ертаулом, вокруг которого сочетанием пехоты и конницы формировалась тактическая группа.

Наиболее яркими образцами победного применения войск, согласно правилам Московской школы, были бой у протока Булак и на Арском поле под Казанью в 1552 г., битва на Судбищах 1555 г., сражение на Молодях в 1572 г. и битва под Коломенским 1593 г. Негативными примерами гибельной зависимости русской армии от совместного боя пехоты и конницы являются поражения под Москвой 1571, под Венденом 1578 и у Сокола 1579.

Удачным примером использования против русской армии ее собственных принципов совместного боя является победа литовской армии на Уле 1564. Совместный бой пехоты и конницы неплохо применили поляки канцлера Я. Замойского на стыке своих центра и флангов в битве при Бычине 1587.

Московская военная школа видела крепостную войну совершенно иначе, чем Испанская и Чешско-Турецкая. Тактика совместного боя пехоты и конницы была предназначена для полевых сражений, смешанные армии могли принести контроль над территорией. Но ограниченность пехоты в действиях на большие расстояния вынуждала армию опираться на крупные региональные центры, притом что густая сеть малых крепостей считалась ненужной — отвлекающей ресурсы от активной подвижной полевой войны.

Поэтому русские развивали крупные региональные крепости, вроде Смоленска, Тулы, Пскова. Московская школа видела крепости больше оперативным, чем тактическим звеном вооруженной борьбы.

Вместе с тем Московская школа ограничивала самостоятельность пехоты необходимостью сочетания ее подразделений с конницей в бою. Но эта конница была не всегда доступна. Поэтому русские развили свой особый подход к крепостной войне — строительством протяженных укрепленных линий на Юге. Большая часть этих укрепленных линий, вроде Засечной Черты, представляла собой полосу не полевых укреплений, а заграждений. Они гнали татарскую конницу в узкие горла проходов, где с нею армия могла расправиться совместным боем конницы и пехоты.

Среди соперников Украинской войны именно поляки, стараясь поднять свою армию на недосягаемую высоту, сводили воедино все три военные школы, старались сочетать их правила. Порой им это удавалось. Старый Польский боевой порядок является каноном такого сочетания.

Преобладание правил той или иной военной школы в конкретном бою польской армии задавалось планом полководца, а также наличием пехоты и ее типом. Если полякам удавалось набрать значительную массу наемной немецкой пехоты, они действовали в канонах Испанской школы, если пехота была польской или казацкой — по принципам Чешско-Турецкой школы, а если бой вела «литовская» армия (как на Уле 1564), применялись постулаты Московской школы.

Польские гусары — средняя конница, вооруженная длинными пиками и атакующая сплоченным строем, несмотря на превознесение их «феномена» в литературе (особенно польской) — ничего нового в разграничение военных школ не принесли и отдельную Польскую военную школу не создали. Гусары, какими они появились в оброне поточне с началом XVI в. и какими их впервые применили в битве под Клецком 1506 князь М.Л. Глинский и под Лопушно 1512 гетман Н. Каменецкий, — служили адаптации тяжелой конницы к более маневренному бою от пехотного табора, как того требовала Чешская школа. Затем, с ростом Московской школы, они стали также использоваться в смешанных построениях с пехотой.

Образцом комплексного сочетания принципов различных военных школ являются кампании Стефана Батория 1579—1581 гг. Баторий хорошо знал Османов и Габсбургов, старательно читал Аэлиана и Полибия, но также он разобрался в русских и не чурался «Тактики» Льва VI.

Баторий по-испански использовал ударный потенциал пехоты, выбрав фокусом кампаний не полевые сражения, а крупные русские региональные крепости. Он оснащал свою пехоту исключительно огнестрельным оружием, по-московски сочетая ее в полевых сражениях, когда они случались, — с конницей. И он по-турецки контролировал округу осажденных им городов из выставленных под их стенами таборов с помощью своей многочисленной средней конницы гусар и панцерны.

Стефан Баторий был невероятно успешен, но эта же философия войны ограничила его успех. Не решившись на бросок к Москве с кульминацией в полевом сражении, он обрек себя на стратегически неполноценные результаты.

Правила военных школ были не только тактическими или оперативными. Они также были военно-организационными.

Очень часто причины «перекоса» в видовом составе восточноевропейских армий в пользу конницы (из-за чего им порой отказывают в соучастии в Военной революции) видят в огромных малоосвоенных пространствах Восточной Европы, в необходимости биться с такими подвижными противниками, как татары и турки.

В действительности армии Речи Посполитой, России и Турции имели значительно больше конницы, чем западноевропейские потому, что как Чешско-Турецкая, так и Московская военные школы, а также смешанное следование им польской армией требовали конницы для применения пехотного табора и для совместного боя с пехотой чередованием подразделений. Московская школа, для того чтобы обеспечить совместный бой в маневренной обстановке, развила посаженную верхом пехоту конных аркебузьеров-стрельцов.

Конечно, полководцы той, другой и третьей школ находились не в идеальных условиях и не могли заказывать виды войск у своих правительств «а ля карт». Они применяли те войска, которые были у них под рукой. Но все же, если говорить о гнездящихся именно в вооруженной борьбе причинах сравнительной многочисленности восточноевропейской конницы по сравнению с западноевропейской, — то было отличие принципов Чешско-Турецкой и Московской военных школ от Испанской школы.

Если же рассуждать о продвинутости или отсталости той или иной военной школы с точки зрения Военной революции, то победу приносит применение войск, а не их видовая статистика. С точки же зрения боевого результата нельзя сказать, что одна из трех — показывала очевидно наилучший.

Тем не менее именно разноскоростное развитие военных школ могло принести одной из них прорыв в средствах и способах побеждать. А он угрожал опрокинуть силовую гегемонию, полученную в Восточной Европе к последнему десятилетию XVI в. Речью Посполитой за счет более быстрой «модернизации» своего государственного устройства на пути превращения из лоскутной империи в унитарное военное государство.

Пространство вооруженной борьбы в Восточной Европе, в отличие от «освоенной» Западной Европы, быстро менялось, и это усиливало ее непредсказуемость. К концу XVI в., благодаря подъему оперативного уровня, оно стало складываться из разобщенных «карманов» в оперативные театры и стягиваться стратегически — воедино.