Украинская война. Зов операций

ЗОВ ОПЕРАЦИЙ

 

С самого окончания в мае 1574 г. трехлетнего перемирия между Россией и Речью Посполитой, утвержденного в 1571 г., боевых действий между двумя государствами не велось, но мира также не было. Размежевание Восточной Литвы и Центральной Ливонии временно устраивало обе стороны (204. 20—21). Россию сдерживали эскалация войны с Крымом 1571—1572 гг. и раздел Северной Эстляндии со Швецией в 1573—1575 гг.

В русском правительстве возникло ощущение тупика — невозможности добиться заявленных целей в Ливонии военными средствами, на которые делалась ставка с конца 1550-х гг. «Думских чинов», которые вели переговоры с посольствами Речи Посполитой, возглавляли боярин Н.Р. Юрьев и дьяк А. Щелкалов: первый был царским родственником, известным как военачальник по взятию Пернова в 1575 г., второй — учеником А. Висковатого, автора русского «дизайна» Ливонии. Русские полководцы и стратеги толклись в дипломатических гостиных: лучше демонстрации военного тупика придумать было нельзя.

Речь Посполитая погрязла в череде Бескоролевий. Новая модель ее государственности, учрежденная в Люблине в 1569 г., лишь проходила настройку: большая война ей была ни к чему.

После эпического сбора армии в Радошковичах летом — зимой 1567 г., закончившегося неудачей на Уле в начале 1568 г., Сигизмунд-Август войну забросил. Он сосредоточился на внутренних преобразованиях в Польше и Литве, а в отношениях с Россией стремился добиться превосходства невоенными средствами: склонял к предательству русских вельмож, «наводил» на Москву Крымского хана, старался блокировать связи России с Европой пропагандой и демагогией, а торговлю — каперским флотом на Балтике. В Ливонии — ускоренной интеграцией в польскую государственную модель он пытался искоренить в населении всякую идею о русском подданстве.

Изобретение «тирании» Ивана IV было блестящим ходом Сигизмунда-Августа. В конечном итоге он не только принес Речи Посполитой выигрыш войны и на целый век отдалил Россию от Европы, но продолжает маячить в ее настроениях по отношению к России до сих пор.

«Ответное» выдвижение Иваном IV своей кандидатуры для избрания королем Речи Посполитой и вмешательство на стороне другого претендента Максимилиана II с антитурецких позиций — имело более злободневные, но краткие последствия. Всякие наступательные устремления Польши и Литвы в Ливонии и Западной Руси были полностью парализованы. Ничего другого от Речи Посполитой Ивану IV в тот момент не было нужно.

После русских захватов 1573—1575 гг. состояние равновесия установилось также и в Северной Эстляндии. Тяжбы о статусе правителей («брат» Юхан III — Ивану IV или нет) (204. 22; 419. 18), в которые погрузились перепалки между Россией и Швецией, лучше всего свидетельствуют о том, что стороны разочаровались в собственных армиях, а армий друг друга перестали бояться.

Баторий, придя к власти, также не был настроен чрезмерно кровожадно. При клятве на Пакта конвента Баторий обязался восстановить утраченные земли Речи Посполитой: Ливонию, Северщину, Смоленскую, Полоцкую, Черниговскую земли. Но пока он занимался осадой Данцига, борясь против его привилегий, а его самого осаждали с требованием своих привилегий литовские магнаты, ему было не до России вовсе.

Разделавшись с Данцигом, сразу повернуть на Восток он не мог. Ему предстояло создать армию, а в политической системе Речи Посполитой на это требовался целый политический цикл со сбором местных сеймиков и созывом Вального сейма — не меньше года.

Предложения, с которыми прибыли в Москву в январе 1578 г. послы Батория, не были неприемлемыми: то была, как всегда, крайняя позиция для обсуждения, от которой поляки были готовы идти на уступки. Подлинной их целью был возврат части замков, захваченных в Ливонии русскими в 1577 г., когда Баторий уже был королем, — того требовала его избирательная клятва.

Разговору по существу, как и со шведами, предшествовала перепалка о месте государей: «брат» избранный Стефан Баторий «богоизбранному» Ивану IV или всего лишь сосед? Может он вести с царем переговоры как равный или должен принимать его волю как милость (388. 307)? Русские покуражились, поляки пропустили их колкости мимо ушей.

В итоге долгих прений перемирие все же было заключено и дипломаты разошлись, но каждый — со своей версией «перемирной грамоты», а их различие состояло именно в судьбе Ливонии (204. 23—25). Баторий отказался от ратификации договора не сразу. Сперва Александровскую слободу посетил его гонец, заявивший условие ратификации. Оно заключалось в восстановлении «доизбирательного» раздела в Ливонии.

Иван IV гонца задержал, русское посольство в Речь Посполитую, которое должно было засвидетельствовать клятву Батория на перемирной грамоте, — уже ехало. Но король уклонялся от встречи с ним, пока шли его переговоры с Крымом. Аудиенция состоялась лишь в декабре 1578 г. в Кракове, где в присутствии Сената Баторий отказался ратифицировать договор о перемирии. Все же то было не объявление войны — стороны вполне могли «зависнуть» в положении «кто чем владеет», как они то делали с 1571 г.

Ни один из внешнеполитических и военных факторов, сформировавших равновесие в схватке за Ливонию и Восточную Литву, не перестал действовать и тем более — не развернулся на противоположный. Все участники военно-политического клубка в Восточной Европе будто выжидали каких-то событий, которые могут разорвать те путы, которые их парализовали.

Лишь польско-шведский союз, направленный против России — узко в Ливонии, и усиление контроля Османов над Крымом после смерти хана Девлет-Гирея и утверждения Мухаммед-Гирея II можно считать определенными сдвигами в соотношении сил. Но то были сдвиги небольшие и по прошлому опыту — нерезультативные. Прежнее сотрудничество против России в Ливонии в конце 1560-х гг. не слишком шведам и полякам помогло. А совместная крымско-турецкая операция в Астрахани 1569 г. была большим провалом.

Подлинным толчком к разрушению равновесия, к слому сложившегося соотношения сил могло быть лишь внутреннее политическое и военное развитие одной из противоборствующих сторон. Россия свой заряд пока исчерпала. Швеция — еще далеко не набрала. Турция и Крым — обратили свой в противоположное от Северо-Восточной Европы Закавказье. То был черед Речи Посполитой. Стефан Баторий стал лучшим выразителем ее рывка к региональному господству.

Кампании Батория необходимо видеть как крутой разворот в «Большой стратегии» Речи Посполитой в Восточной Европе. Теперь она не защищала свою территорию и не стремилась захватить территорию противника. Она повела борьбу за господство в Восточной Европе (123. 98). Война за региональное господство — то новое в стратегическом осмыслении войны, что принес в Восточную Европу Стефан Баторий.

Преобразованные Эгзекуцей прав, Люблинской унией 1569 г. и Вольной Элекцей в единое военно-фискальное государство, устроенное по принципу «конституционной диктатуры», — Польша, Пруссия, Литва и Ливония обрели не только потенциал агрессии, но также потребность в ней. Огромный организационный и ресурсный потенциал нового государства «требовал» применения.

После стремительного пережевывания «поглощенных изнутри» Польшей — Мазовии, Пруссии, Ливонии, Литвы агрессия могла выплеснуться только вовне. Несмотря на антитурецкую и антиисламскую риторику Антемурале, несмотря на культивируемую в Польше ненависть к «германству» — ее объектом могла быть только Россия. Ни на Турецко-татарский блок (несмотря на крайне благоприятные условия, вызванные тяжелой войной Османов с Персией), ни на Габсбургов (несмотря на их конфликт с германскими протестантами и «расчленение» с испанской ветвью Габсбургов) — Речь Посполитая покуситься не решалась.

Свою роль играли исторический страх перед германцами и животный ужас перед турками и тарами. Но главным, конечно, было соотношение сил. Речь Посполитая в ее новом государственном облике была безусловно сильна. Но Османы и Габсбурги также были сильны. Османы еще не вступили в то «Смутное время», которое будет ломать Турцию в конвульсиях с 1590-х по 1610-е гг. Габсбурги еще не приблизились к Тридцатилетней войне, которая начнется в 1618 г. За четверть века до того и другого Речь Посполитая могла покуситься только на Россию, достаточно ослабленную Ливонской войной и внутренними процессами, выразившимися в Опричнине.

В отношении новой Речи Посполитой к России сразу выявились два подхода: локальный и генеральный. Локальный заключался в переделе в свою пользу сфер влияния в Ливонии (желательно отъем ее целиком) и в Литве (возвращение Полоцка и, желательно, Смоленска).

Генеральный заключался в полном разгроме России и ее поглощении по той модели, что была отработана на Литве. Уже после взятия Полоцка в 1579 г. канцлер Я. Замойский впрямую заявит об этом на Сейме. Более того, поглощение России он выставит необходимым для выживания Республики (388. 328) (то есть системы власти, устроенной Эгзекуцей прав, Люблинской унией 1569 г. и Вольной Элекцей).

Оба подхода предполагали исходное военное решение. Как для «отъема» Ливонии и Восточной Литвы, так и для разрушения русской государственности и поглощения России требовалось нанести поражение русской армии — обрести через военное превосходство свободу политических действий. Но направления наступления они предполагали разные.

Передел Ливонии требовал бороться в самой Ливонии. Сокрушение России диктовало наступление на Москву. Но если первое — исключало второе, то во втором — при неудаче, можно было добиться первого с промежуточных результатов. Был ли Стефан Баторий сторонником сокрушения и поглощения России или эти планы выросли в польском правительстве из его опыта четверть века спустя в эпоху Русской Смуты — сказать трудно. Но двинулся он именно этим путем.

Тактические и оперативные идеи Стефана Батория в корне отличались как от Львовских правил 1520 г. (414. 768—770), так и от «Консилиума» Я. Тарновского (414. 789—795): двух главных «монументов» добаториевой польской военной мысли.

Львовские правила видели армию трехслойным оборонительным пирогом, в котором передовая постоянная конница оброны поточны вместе с небольшими пехотными гарнизонами во втором эшелоне должны были создать условия для развертывания крупных конных армий посполитого рушения, выдвинувшихся из глубины страны (17. 35—36). Наступать эта оперативная конструкция не могла вовсе.

Тарновский вырвался из этой костной модели, наращивая ударные функции армии и ее оперативные возможности. Для этого он формировал десятикратно большие, чем оброна поточна, наемные армии, в которых особое внимание уделял пехоте. У него получилось ее организовать, надлежаще вооружить и оснастить (ружьями, пиками, доспехами), выучить биться (под Обертыном 1531 и Стародубом 1535) (414. 731, 824) и придать ей ударные функции на поле боя.

Но тактика Тарновского оказалась двойственной, одна из его импровизаций — применение табора как полевого укрепления — стала доминировать в ней. Она оказалась охотно воспринята полководцами-преемниками (414. 828) и даже стала рассматриваться нынешними военными историками как «присущая» восточноевропейской пехоте (34). С непременным в тактике табором — армии стали рабами оперативной осторожности.

Баторий мыслил радикально иначе. Прежде всего он видел в армии наступательное орудие оперативной борьбы и планировал кампании с решительным исходом. Их эпицентром — в античной Римской манере он считал мощные тактические события: сокрушение противника в генеральном сражении или взятие его ключевых крепостей.

Именно в таких крупномасштабных столкновениях превосходила в период Поздней Республики римская армия всех своих противников. Как показывали примеры Лукулла, Помпея, Цезаря — хорошо подготовленные легионы во главе с одаренными полководцами побеждали более многочисленных врагов с пренебрежительной легкостью (64. 81, 95). Римское стремление к «эскалационному доминированию» Стефан Баторий принял себе образцом. Регион, в котором ему предстояло воевать, — был для этого благодатным, как нигде.

Северо-Восточная Литва в регионе Вильно уже в середине XVII в. имела население 1 300 000 человек со средней плотностью 15 человек на кв. км. Остальная часть великого княжества была населена еще реже — 2 500 000 человек на многократно большей территории. Население было распределено неравномерно, островками вокруг городов-крепостей среди почти полного безлюдья. Уже в 1750 г. половина территории Литвы была покрыта лесом и болотами. В приграничье с Россией, где велась большая часть военных действий, — две трети. Там густой дикий лес был оставлен нарочно, чтобы затруднить продвижение войск.

Военные кампании в Литве состояли из глубоких рейдов крупными силами по неприятельской территории и осад. Стычки между небольшими отрядами случались часто, но крупные сражения были редкостью — они происходили почти исключительно вследствие попыток отбить неприятеля от осажденных им крепостей либо установить контроль над округой для плотной блокады осажденной крепости.

Небольшое количество крепостей, разбросанных по громадной территории, усиливало их значение. Они контролировали важнейшие пути передвижения и служили пунктами сосредоточения войск и снабжения. Они замыкали армии противника в оперативном тупике, а своим армиям — открывали оперативный простор.

Опыт Тарновского со взятием Стародуба в 1535 г. навел Батория на мысль, что победу в оперативной борьбе принесет пехотная армия, примененная для взятия ключевых крепостей. Польскую конницу, воспитанную быть быстрой и острой в оброне поточной и войске кварчяне — он видел средством оперативного прорыва и контроля над пространством, где ведется схватка за обладание ключевыми крепостями.

Основной проблемой польской армии Баторий считал слабую пехоту. Уже безрезультатная осада Данцига в 1577 г. показала, что польская пехота по своим сравнительным боевым качествам существенно уступает польской коннице и отстает от пехоты германского типа. Баторий сетовал на слабость польской пехоты в своих посланиях местным сеймикам накануне Сейма 1578 г. (100. 68).

Он видел выход в организации «пехоты лановой». Но вместо этой широкой призывной пехоты Сейм согласился лишь на узкую «пехоту выбранецку». Баторию пришлось переосмыслить всю идею войны с Россией.

Большая часть Ливонии и Эстонии, много меньшего театра войны, чем Литва, была покрыта болотами и лесом, кроме относительно населенных районов Риги, Ревеля, Нарвы и Дерпта. Но, в отличие от Литвы, даже полудикие пространства Ливонии были насыщены замками, укрепленными мызами, полевыми заграждениями и прочими пунктами стационарной обороны.

Обилие в Ливонии укреплений требовало для войны там пехоты. Позиция Сейма вынудила Батория пересмотреть концепцию войны с Россией. Ему пришлось бросить Ливонию и сделать ставку на войну в Литве, где он мог, с одной стороны, использовать отличную польскую конницу, а с другой — применить ту небольшую пехоту, которая у него имелась против немногих русских крепостей.

Баторий не мог перенести войну южнее, к направлению Смоленск — Вязьма — Можайск — Москва: здесь, напротив, его пехота могла стать лишней обузой и жертвой в войне мощных конных армий, которая там развернется. В ней польская армия вполне могла проиграть русским, как показала недавняя их победа на Молодях 1572.

Баторий не мог сместить свои кампании в Западную Россию, в регион войны сражений и набегов, но и не мог направить их в регион крепостной войны — в Ливонию. Выбор «промежуточного» направления Полоцк — Великие Луки — Псков был насколько гениальным прозрением Батория как полководца, настолько и вынужденным — исходя из тех войск, которыми он располагал.

Полоцкая 1579 г. и Великолукская 1580 г. кампании Батория являются образцом целевого построения армии для многовидовых операций с тонким пониманием свойств противника, географии, техники и специфики того момента в вооруженной борьбе, когда они проводились.

Но добившись на этом направлении предсказуемо больших успехов, в конце концов, Баторий стал его пленником, не сумел сместить наступление на то направление, где мог добиться действительно решающих успехов. И поэтому он был вынужден закончить войну с Москвой далеко не на тех условиях, к которым стремился.

Проходивший с января по март 1579 г. под Варшавой Вальный сейм согласился с доводами Батория о необходимости вести наступательную войну против России. Он постановил сформировать армию из наемников вместо неэффективного посполитого рушения и ввел для этого беспримерно высокие налоги.

Папскому нунцию Лаурео Баторий прямо заявил, что намерен завоевать Москву, что не так сложно — достаточно взять Полоцк и Смоленск (396. 68—69).